Татар же в Крыму нет, их согнали с насиженных мест и выселили в Среднюю Азию по указанию Сталина, и единственный татарин теперь в Крыму — Султан Хан. И то не живой, а отлитый из бронзы. Ведь и домик, в котором их приютили Тася с Тимофеем, тоже татарский. В Крыму когда-то жили только татары. Это была их родина. Императрица Екатерина Вторая завоевала Крым, присоединила к России, как и Литву. А Сталин очистил Крым от татар. С Литвой он этого недоделал, смерть помешала.
Сигита нахмурилась, взяла его за руку:
— Пойдем отсюда. Не хочу смотреть. Это все украдено.
А месяц спустя, когда борода отросла, они съездили в Ялту, и Альгис повел Сигиту в ресторан «Оре-анда», где обычно бывали одни иностранцы, и некогда Альгис любил там просиживать вечера.
В тот день в Ялту вошел огромный многопалубный красавец — французский теплоход «Ренессанс» и высадил тучи европейских туристов, сразу заполнивших многоязычным гамом и пестрым нездешним видом набережную, кафе, магазины сувениров.
Еще утром со своей скалы Альгис и Сигита видели белую громадину «Ренессанса» с трехцветным французским флагом над кормой. Ей захотелось посмотреть корабль вблизи, и Альгис, искавший повода чем-нибудь порадовать ее, хоть как-то вознаградить за то, что она вернула ему молодость, сделала счастливым, каким он никогда прежде не был, загорелся мальчишеским озорством и предложил поймать на шоссе такси и обогнать «Ренессанс».
Они его действительно обогнали и даже успели посидеть на стеклянной веранде «Ореанды», откуда открывался широкий обзор подходов к порту и, уписывая за обе щеки мороженое, любовались «Ренессансом», делавшим как бы специально для них сложные маневры, прежде чем буксиры подтащили его к молу.
Это кафе со сплошной стеклянной стеной на море когда-то было любимым местом Альгиса, да и других писателей, сползавших сюда с горы, из своего дома творчества после многочасового стука пишущей машинки, (чтоб освежить мозги, хлебнуть вина в приятной компании и поглазеть на женщин — курортных красоток, соблазнительных и доступных, если вас можно раскошелить да еще к тому же вы обладаете известным именем. Именно здесь Альгис завязал узелки знакомств — начало быстротечных и бездумных курортных романов, бесследно вычеркиваемых из памяти при покупке обратного билета домой.
В полупустом кафе с прохладным влажным полом он узнал несколько женских лиц и пытался припом нить, спал ли с ними когда-то или просто примелькались они ему здесь, но вспомнить не смог. И они, с интересом скользнув глазами по нему, тоже не узнали — мешала русая с желтоватым отливом бородка, изменившая его лицо, и большие солнечные— очки, закрывавшие глаза. Потом заглянули два московских писателя. Альгис не стал искушать судьбу, пересел к ним спиной и уже не оборачивался.
Он провел Сигиту по шумной небережной к морскому вокзалу. По пути они встретили много знакомых, а среди них — и литовцев, даже слышали литовскую речь, приведшую их обоих в возбуждение, какой-то род ностальгии, и они особенно остро почувствовали себя изгоями, не смеющими никому открыться и даже заговорить. Одно утешало их, они прошли неузнанными, борода достаточно изменила его облик.
На морском вокзале, в связи с приходом иностранного судна, для советских граждан были перекрыты все выходы на причал, и увидеть «Ренессанс» вблизи оказалось невозможным. Сигита так огорчилась этому, что Альгис, махнув рукой на все меры предосторожности, решился на отчаянную в их положении авантюру. Он повел Сигиту за руку к массивным дверям, где два контролера оттесняли толпу зевак и, растолкав людей, небрежно бросил несколько фраз по-литовски, прозвучавших для уха ялтинских контролеров иностранной речью и их пропустили, приняв за туристов.
Сигита была в восторге от озорной выходки Альгиса и громко хохотала, пока они шли по причалу к высоким белым бокам «Ренессанса» со множеством зеркально надраенных окон, и этот ее смех делал их еще более похожими на иностранцев, потому что так свободно и непринужденно ведут себя в России только гости из-за рубежа, которым наплевать на советские порядки и даже на вездесущее око КГБ.
Увешанные фотоаппаратами и элегантными сумками, в шортах и мини-юбках густо спускались туристы по нескольким трапам беспечно-оживленные, с пресыщенным скучающим любопытством в глазах. У подножья трапов, как чугунные тумбы кнехтов, к которым канатами был пришвартован корабль, застыли парами пограничники в зеленых фуражках с непроницаемыми, служебно-окаменелыми лицами.
— Если б нам туда попасть? — шепнула Сигита
— Ну и что?
— Мы бы спаслись.
— А кому мы там нужны?
Сигита удивленно вскинула на него глаза.
— Ты — мне, а я — тебе. Что же еще нам нужно? До этого момента Альгису и в голову не приходила мысль о возможности побега за границу, чтоб раз и навсегда покончить с тем неопределенным и ничего доброго не предвещающим положением, в каком они очутились. Действительно, это был единственный выход. Только убежав отсюда, они становятся недосягаемыми для преследователей, обретут покой, какую-то точку опоры и смогут начать новую жизнь, открыто, ни от кого не прячась. И потом свобода… Свобода писать правду, не кривить больше душой. Свобода прокричаться во все горло, до того стиснутое железной рукой цензуры.
Альгис отмахнулся от этой мысли. Россию невозможно покинуть без согласия властей, а только по их решению. Из Советской России человек не едет за границу, его посылают. Бежать же отсюда могут пытаться только сумасшедшие. Граница на замке, как поется в известной песне, и мордастые пограничники у трапа символизировали этот замок.
Вечером Альгис повел Сигиту в ресторан, самый дорогой, с купеческим избытком бронзы и хрусталя, тусклых зеркал в витиеватых рамах. Он хотел кутнуть, разрядиться, а заодно показать Сигите доселе неведомую ей сторону жизни, где деньги без счета, где пьют и обжираются схватившие Бога за бороду счастливчики, которым правдами и неправдами удалось урвать свой кусок пожирнее от весьма скудного пирога, официально декларируемого всеобщим народным достоянием. Ведь Сигита верила всему, чему ее учили в школе, чем забивали голову и, кстати, не без помощи его стихов. Теперь она ошарашенно глазела по сторонам, как Золушка, допущенная в королевские покои. На жующие жирные рты, на сверкание драгоценностей вокруг блеклых женских шей, на похоть и пресыщенность в глазах на нагловатую угодливость официантов. И ей, колхозной девочке, вырванной из примитивной нищенский жизни, скрашенной лишь обильными посулами и надеждами на коммунизм, как на рай в загробной жизни, это безудержное пиршество казалось чем-то кощунственно-неправдоподобным. Она даже не могла есть, с трудом жевала, подавленная, прибитая, и Альгис пожалел, что привел ее сюда, подверг такому испытанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Сигита нахмурилась, взяла его за руку:
— Пойдем отсюда. Не хочу смотреть. Это все украдено.
А месяц спустя, когда борода отросла, они съездили в Ялту, и Альгис повел Сигиту в ресторан «Оре-анда», где обычно бывали одни иностранцы, и некогда Альгис любил там просиживать вечера.
В тот день в Ялту вошел огромный многопалубный красавец — французский теплоход «Ренессанс» и высадил тучи европейских туристов, сразу заполнивших многоязычным гамом и пестрым нездешним видом набережную, кафе, магазины сувениров.
Еще утром со своей скалы Альгис и Сигита видели белую громадину «Ренессанса» с трехцветным французским флагом над кормой. Ей захотелось посмотреть корабль вблизи, и Альгис, искавший повода чем-нибудь порадовать ее, хоть как-то вознаградить за то, что она вернула ему молодость, сделала счастливым, каким он никогда прежде не был, загорелся мальчишеским озорством и предложил поймать на шоссе такси и обогнать «Ренессанс».
Они его действительно обогнали и даже успели посидеть на стеклянной веранде «Ореанды», откуда открывался широкий обзор подходов к порту и, уписывая за обе щеки мороженое, любовались «Ренессансом», делавшим как бы специально для них сложные маневры, прежде чем буксиры подтащили его к молу.
Это кафе со сплошной стеклянной стеной на море когда-то было любимым местом Альгиса, да и других писателей, сползавших сюда с горы, из своего дома творчества после многочасового стука пишущей машинки, (чтоб освежить мозги, хлебнуть вина в приятной компании и поглазеть на женщин — курортных красоток, соблазнительных и доступных, если вас можно раскошелить да еще к тому же вы обладаете известным именем. Именно здесь Альгис завязал узелки знакомств — начало быстротечных и бездумных курортных романов, бесследно вычеркиваемых из памяти при покупке обратного билета домой.
В полупустом кафе с прохладным влажным полом он узнал несколько женских лиц и пытался припом нить, спал ли с ними когда-то или просто примелькались они ему здесь, но вспомнить не смог. И они, с интересом скользнув глазами по нему, тоже не узнали — мешала русая с желтоватым отливом бородка, изменившая его лицо, и большие солнечные— очки, закрывавшие глаза. Потом заглянули два московских писателя. Альгис не стал искушать судьбу, пересел к ним спиной и уже не оборачивался.
Он провел Сигиту по шумной небережной к морскому вокзалу. По пути они встретили много знакомых, а среди них — и литовцев, даже слышали литовскую речь, приведшую их обоих в возбуждение, какой-то род ностальгии, и они особенно остро почувствовали себя изгоями, не смеющими никому открыться и даже заговорить. Одно утешало их, они прошли неузнанными, борода достаточно изменила его облик.
На морском вокзале, в связи с приходом иностранного судна, для советских граждан были перекрыты все выходы на причал, и увидеть «Ренессанс» вблизи оказалось невозможным. Сигита так огорчилась этому, что Альгис, махнув рукой на все меры предосторожности, решился на отчаянную в их положении авантюру. Он повел Сигиту за руку к массивным дверям, где два контролера оттесняли толпу зевак и, растолкав людей, небрежно бросил несколько фраз по-литовски, прозвучавших для уха ялтинских контролеров иностранной речью и их пропустили, приняв за туристов.
Сигита была в восторге от озорной выходки Альгиса и громко хохотала, пока они шли по причалу к высоким белым бокам «Ренессанса» со множеством зеркально надраенных окон, и этот ее смех делал их еще более похожими на иностранцев, потому что так свободно и непринужденно ведут себя в России только гости из-за рубежа, которым наплевать на советские порядки и даже на вездесущее око КГБ.
Увешанные фотоаппаратами и элегантными сумками, в шортах и мини-юбках густо спускались туристы по нескольким трапам беспечно-оживленные, с пресыщенным скучающим любопытством в глазах. У подножья трапов, как чугунные тумбы кнехтов, к которым канатами был пришвартован корабль, застыли парами пограничники в зеленых фуражках с непроницаемыми, служебно-окаменелыми лицами.
— Если б нам туда попасть? — шепнула Сигита
— Ну и что?
— Мы бы спаслись.
— А кому мы там нужны?
Сигита удивленно вскинула на него глаза.
— Ты — мне, а я — тебе. Что же еще нам нужно? До этого момента Альгису и в голову не приходила мысль о возможности побега за границу, чтоб раз и навсегда покончить с тем неопределенным и ничего доброго не предвещающим положением, в каком они очутились. Действительно, это был единственный выход. Только убежав отсюда, они становятся недосягаемыми для преследователей, обретут покой, какую-то точку опоры и смогут начать новую жизнь, открыто, ни от кого не прячась. И потом свобода… Свобода писать правду, не кривить больше душой. Свобода прокричаться во все горло, до того стиснутое железной рукой цензуры.
Альгис отмахнулся от этой мысли. Россию невозможно покинуть без согласия властей, а только по их решению. Из Советской России человек не едет за границу, его посылают. Бежать же отсюда могут пытаться только сумасшедшие. Граница на замке, как поется в известной песне, и мордастые пограничники у трапа символизировали этот замок.
Вечером Альгис повел Сигиту в ресторан, самый дорогой, с купеческим избытком бронзы и хрусталя, тусклых зеркал в витиеватых рамах. Он хотел кутнуть, разрядиться, а заодно показать Сигите доселе неведомую ей сторону жизни, где деньги без счета, где пьют и обжираются схватившие Бога за бороду счастливчики, которым правдами и неправдами удалось урвать свой кусок пожирнее от весьма скудного пирога, официально декларируемого всеобщим народным достоянием. Ведь Сигита верила всему, чему ее учили в школе, чем забивали голову и, кстати, не без помощи его стихов. Теперь она ошарашенно глазела по сторонам, как Золушка, допущенная в королевские покои. На жующие жирные рты, на сверкание драгоценностей вокруг блеклых женских шей, на похоть и пресыщенность в глазах на нагловатую угодливость официантов. И ей, колхозной девочке, вырванной из примитивной нищенский жизни, скрашенной лишь обильными посулами и надеждами на коммунизм, как на рай в загробной жизни, это безудержное пиршество казалось чем-то кощунственно-неправдоподобным. Она даже не могла есть, с трудом жевала, подавленная, прибитая, и Альгис пожалел, что привел ее сюда, подверг такому испытанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58