Не знаете?» И в ответ на интригующие фразы поднимаются ушки на макушке благодарной аудитории: «Неужели? Ну рассказывай, рассказывай дальше…»
«Да, именно таким образом рушатся карьеры, уничтожаются жизни, – печально размышляет Серафин, сидя на унитазе. – Люди треплют чужое имя просто потому, что хотят на пару минут очутиться в центре внимания, дескать, подумаешь, какое дело!»
Напротив Серафина расположено зеркало, в котором отражаются вздыбленные волосы и пересеченный морщинами лоб. Всю жизнь Серафин бежал, отделывался от воспоминаний о хрупком мальчике, учившемся под его руководством играть на пианино, и вдруг оступился, выдал себя. Морщины, как от боли, углубляются, наглядно демонстрируя бурную сумятицу мыслей, но постепенно лоб разглаживается, ибо возобладала одна довольно инфантильная мыслишка, все то же глупенькое пожелание, надежда, мольба: «Если бы можно было нажать волшебную кнопку и ликвидировать дурного человека навсегда, я бы сделал это без колебаний». И Серафин Тоус, в обычных обстоятельствах неспособный обидеть даже муху, оборачивается и, хищно глядя на рычажок для спуска воды, воображает, как заботы уплывают вместе с поваром в канализацию. Он тянет за цепочку, и непропорционально мощный поток сотрясает унитаз, грозя разорвать трубы. «Вот черт! – пугается Серафин. – До чего плохо сантехника работает… А все потому, что в доме никто практически не живет». Да, верно, на загородных виллах нередко случаются аварии: протечки, трещины, короткие замыкания. Серафин Тоус покидает унитаз и, словно маг-домовой, умеющий принуждать вещи к нормальной работе или поломке, жмет кнопку над зеркалом, и лампа, ярко вспыхнув, гаснет. Из-за светильника вырывается сноп искр. По счастью, у Серафина хорошая реакция, и он успевает вовремя отпрянуть, иначе не миновать ему удара электрическим током. «Этот дом просто опасен! – в панике восклицает он. – Надо будет сказать Аделе, а то кто-нибудь пострадает». «Впрочем, – удерживает его прежнее, по-детски глупое, но страстное желание, – если подумать, может, и не стоит ничего говорить. Бывает, человек попадает в совершенно уникальную ситуацию. Например, оказывается свидетелем автокатастрофы и не предпринимает ничего, чтобы помочь пострадавшему. Стоит себе невозмутимо или того хуже: пользуется возможностью и слегка подталкивает беднягу в огонь, содействуя исполнению предначертанного судьбой». Серафин смотрит на светильник, от которого исходит восхитительно горький запах. «Много на свете разных бедствий! Самому и делать-то ничего не надо, только оказаться на месте в нужный момент, и все произойдет легко и просто, словно с помощью волшебной кнопки, – заключает повеселевший Серафин Тоус, выходя из ванной. – Кто знает, что случится за ночь, ведь правда?»
С удовольствием вкушая плоды прекрасно организованного Аделой ужина, поддерживая разговор с соседями по столу, Серафин Тоус неустанно думал о том, как спровоцировать несчастный случай. Впереди у него было несколько часов увлекательных умственных экзерциции.
Адела Тельди – третье лицо, заинтересованное в том, чтобы Нестора не стало, но она пока еще только размышляла над ситуацией, не планируя конкретных действий. «Будь осторожна, помни, что совсем недавно сказал тебе повар: Карлос для него как сын, не следует забывать об этом».
Вечером, одеваясь к ужину, Адела старается не смотреть в зеркало. У нее нет ни малейшего желания видеть в своих глазах озабоченность по поводу открытий, которые она ненароком сделала чуть раньше. Во-первых, она узнала Нестора и вспомнила, что он был другом их повара в Буэнос-Айресе. Второе открытие значительно хуже. Оно потрясло Аделу. Как святого Фому, который верил только собственным глазам и ушам. Адела убедилась, что Нестору известно все о ее далеком прошлом и что – главное – он не считает нужным скрывать это.
Ах, если бы вновь ощутить на теле тропинки, проложенные губами Карлоса Гарсии, может быть, тогда вернется умиротворение! Однако вопреки надежде попытка припомнить свидания причиняет боль, причем такую сильную, что женщина окидывает взглядом руки и плечи, ища ссадины. Повреждений на коже нет, а боль есть, и она выливается в слова, которые Адела произносит вслух, словно решает арифметическую задачку у классной доски:
– Во-первых, этот человек меня знает. Во-вторых, он рассказал своим работникам о моей жизни в Аргентине. В-третьих, он утверждает, будто Карлос ему как сын. Не надо большого ума, чтобы сложить три обстоятельства и сделать выводы: он бросится очертя голову спасать друга от такой особы, как я. Но при условии, что находится в курсе наших отношений, в чем я глубоко сомневаюсь.
Последний вывод действует на боль успокаивающе, но недолго, интуиция подсказывает Аделе, что рано или поздно повар все поймет. «Любовь, – грустно размышляет Адела, – эксгибиционистка по натуре, и ты, дорогая, это знаешь лучше, чем кто-либо другой. Любовь выдает себя тайной улыбкой, непроизвольным жестом, слегка изменившейся интонацией голоса, взглядом… В любой момент Нестор уловит изменение в нашем поведении, и тогда все пропало…»
Именно страх перед опасностью, ожидание ужасной развязки боится прочитать в своих глазах Адела, поэтому старается не смотреть в зеркало, избегает даже приближаться к нему. Но на банкет собираться вслепую трудно. Она достает из шкафа черное платье простого покроя, на молнии. В женском гардеробе всегда найдется одежда, облачиться в которую невозможно без долгих прикидок, без тщательного поиска перед зеркалом выигрышной комбинации элементов. Однако существуют и менее капризные вещи, используемые в экстренных ситуациях, как, например, это платье. Адела переодевается быстро, не задумываясь, и сталкивается со следующей проблемой: макияж. От безвыходности она осмеливается посмотреть в зеркало, однако украдкой, мельком, не позволяя отраженной Аделе высказаться примерно в таком духе: – Видишь, говорила тебе, так и случилось. Надо было прислушаться к сигналам больших пальцев, к этому колдовскому покалыванию, которое всегда предупреждало тебя о приближении неприятности. Теперь расплачивайся за легкомыслие. Чего ты ожидала, наивная Адела? Что любовь – большая любовь – достанется даром? Естественно, что-то должно было пойти наперекосяк. Теперь ты знаешь, что именно; нельзя безнаказанно влюбиться после двадцати пяти лет замужества и измен, тем более пряча от людей и самой себя ужасную тайну. Или по-твоему, ты заплатишь сполна, если бросишь мужа сразу после банкета, как поклялась? Ошибаешься. Неуверенность в будущем, страх перед возможной неудачей – мизерная компенсация за большую любовь, надо заплатить дороже. Прошлое всегда предъявляет счет, Адела;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
«Да, именно таким образом рушатся карьеры, уничтожаются жизни, – печально размышляет Серафин, сидя на унитазе. – Люди треплют чужое имя просто потому, что хотят на пару минут очутиться в центре внимания, дескать, подумаешь, какое дело!»
Напротив Серафина расположено зеркало, в котором отражаются вздыбленные волосы и пересеченный морщинами лоб. Всю жизнь Серафин бежал, отделывался от воспоминаний о хрупком мальчике, учившемся под его руководством играть на пианино, и вдруг оступился, выдал себя. Морщины, как от боли, углубляются, наглядно демонстрируя бурную сумятицу мыслей, но постепенно лоб разглаживается, ибо возобладала одна довольно инфантильная мыслишка, все то же глупенькое пожелание, надежда, мольба: «Если бы можно было нажать волшебную кнопку и ликвидировать дурного человека навсегда, я бы сделал это без колебаний». И Серафин Тоус, в обычных обстоятельствах неспособный обидеть даже муху, оборачивается и, хищно глядя на рычажок для спуска воды, воображает, как заботы уплывают вместе с поваром в канализацию. Он тянет за цепочку, и непропорционально мощный поток сотрясает унитаз, грозя разорвать трубы. «Вот черт! – пугается Серафин. – До чего плохо сантехника работает… А все потому, что в доме никто практически не живет». Да, верно, на загородных виллах нередко случаются аварии: протечки, трещины, короткие замыкания. Серафин Тоус покидает унитаз и, словно маг-домовой, умеющий принуждать вещи к нормальной работе или поломке, жмет кнопку над зеркалом, и лампа, ярко вспыхнув, гаснет. Из-за светильника вырывается сноп искр. По счастью, у Серафина хорошая реакция, и он успевает вовремя отпрянуть, иначе не миновать ему удара электрическим током. «Этот дом просто опасен! – в панике восклицает он. – Надо будет сказать Аделе, а то кто-нибудь пострадает». «Впрочем, – удерживает его прежнее, по-детски глупое, но страстное желание, – если подумать, может, и не стоит ничего говорить. Бывает, человек попадает в совершенно уникальную ситуацию. Например, оказывается свидетелем автокатастрофы и не предпринимает ничего, чтобы помочь пострадавшему. Стоит себе невозмутимо или того хуже: пользуется возможностью и слегка подталкивает беднягу в огонь, содействуя исполнению предначертанного судьбой». Серафин смотрит на светильник, от которого исходит восхитительно горький запах. «Много на свете разных бедствий! Самому и делать-то ничего не надо, только оказаться на месте в нужный момент, и все произойдет легко и просто, словно с помощью волшебной кнопки, – заключает повеселевший Серафин Тоус, выходя из ванной. – Кто знает, что случится за ночь, ведь правда?»
С удовольствием вкушая плоды прекрасно организованного Аделой ужина, поддерживая разговор с соседями по столу, Серафин Тоус неустанно думал о том, как спровоцировать несчастный случай. Впереди у него было несколько часов увлекательных умственных экзерциции.
Адела Тельди – третье лицо, заинтересованное в том, чтобы Нестора не стало, но она пока еще только размышляла над ситуацией, не планируя конкретных действий. «Будь осторожна, помни, что совсем недавно сказал тебе повар: Карлос для него как сын, не следует забывать об этом».
Вечером, одеваясь к ужину, Адела старается не смотреть в зеркало. У нее нет ни малейшего желания видеть в своих глазах озабоченность по поводу открытий, которые она ненароком сделала чуть раньше. Во-первых, она узнала Нестора и вспомнила, что он был другом их повара в Буэнос-Айресе. Второе открытие значительно хуже. Оно потрясло Аделу. Как святого Фому, который верил только собственным глазам и ушам. Адела убедилась, что Нестору известно все о ее далеком прошлом и что – главное – он не считает нужным скрывать это.
Ах, если бы вновь ощутить на теле тропинки, проложенные губами Карлоса Гарсии, может быть, тогда вернется умиротворение! Однако вопреки надежде попытка припомнить свидания причиняет боль, причем такую сильную, что женщина окидывает взглядом руки и плечи, ища ссадины. Повреждений на коже нет, а боль есть, и она выливается в слова, которые Адела произносит вслух, словно решает арифметическую задачку у классной доски:
– Во-первых, этот человек меня знает. Во-вторых, он рассказал своим работникам о моей жизни в Аргентине. В-третьих, он утверждает, будто Карлос ему как сын. Не надо большого ума, чтобы сложить три обстоятельства и сделать выводы: он бросится очертя голову спасать друга от такой особы, как я. Но при условии, что находится в курсе наших отношений, в чем я глубоко сомневаюсь.
Последний вывод действует на боль успокаивающе, но недолго, интуиция подсказывает Аделе, что рано или поздно повар все поймет. «Любовь, – грустно размышляет Адела, – эксгибиционистка по натуре, и ты, дорогая, это знаешь лучше, чем кто-либо другой. Любовь выдает себя тайной улыбкой, непроизвольным жестом, слегка изменившейся интонацией голоса, взглядом… В любой момент Нестор уловит изменение в нашем поведении, и тогда все пропало…»
Именно страх перед опасностью, ожидание ужасной развязки боится прочитать в своих глазах Адела, поэтому старается не смотреть в зеркало, избегает даже приближаться к нему. Но на банкет собираться вслепую трудно. Она достает из шкафа черное платье простого покроя, на молнии. В женском гардеробе всегда найдется одежда, облачиться в которую невозможно без долгих прикидок, без тщательного поиска перед зеркалом выигрышной комбинации элементов. Однако существуют и менее капризные вещи, используемые в экстренных ситуациях, как, например, это платье. Адела переодевается быстро, не задумываясь, и сталкивается со следующей проблемой: макияж. От безвыходности она осмеливается посмотреть в зеркало, однако украдкой, мельком, не позволяя отраженной Аделе высказаться примерно в таком духе: – Видишь, говорила тебе, так и случилось. Надо было прислушаться к сигналам больших пальцев, к этому колдовскому покалыванию, которое всегда предупреждало тебя о приближении неприятности. Теперь расплачивайся за легкомыслие. Чего ты ожидала, наивная Адела? Что любовь – большая любовь – достанется даром? Естественно, что-то должно было пойти наперекосяк. Теперь ты знаешь, что именно; нельзя безнаказанно влюбиться после двадцати пяти лет замужества и измен, тем более пряча от людей и самой себя ужасную тайну. Или по-твоему, ты заплатишь сполна, если бросишь мужа сразу после банкета, как поклялась? Ошибаешься. Неуверенность в будущем, страх перед возможной неудачей – мизерная компенсация за большую любовь, надо заплатить дороже. Прошлое всегда предъявляет счет, Адела;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60