Я его обожала, я перед ним преклонялась, и тем не менее не могла усмирить свои ненасытные аппетиты, свою сексуальную мизантропию и поток отвратительных откровений о тех изощренных издевательствах, которые я учиняла над своей очередной игрушкой. Да, для меня они были игрушками, которыми я забавлялась, использовала и выкидывала за ненадобностью.
Все мои предыдущие более-менее постоянные отношения были затяжной стимуляцией драматизма за счет потребления креативной энергии, здесь же все было наоборот. С Джеем-Джи сами творили драму, стимулируя творческую энергию. Мы оба были фанатами жанра исповедального самобичевания, мелодраматических оперетт, музыкального Гран-Гиньоля ((прим.переводчика: Гран-Гиньоль — Grand Guignol — парижский «Театр ужасов».)) Одержимы грандиозными планами, которые мы когда-нибудь обязательно воплотим в жизнь и обрушим на почтеннейшую публику за ее же деньги. Концептуальные перформансы в жанре гротеска и фарса, проникнутые ужасающей красотой, описание которой лучше оставить для учебников и пособий. Мы совершим большой тур по Европе, Японии, Штатам — и никто из зрителей не спасется от щупалец боли, взращенной в нашем рассаднике философского садомазохизма.
Изменчивость, непостоянство шли только на пользу нашим отношениям. В смысле их продолжительности. Застой — это смерть для любых отношений. Когда мы путешествовали, или вдарялись в загул, или давали совместные представления — это было божественно. Как будто мы были созданы друг для друга. Он — ранимый, чувствительный, замкнутый интроверт. Я — дерзкая, наглая и заносчивая эксгибиционистка. Две полярные противоположности — нас тянуло друг к другу со страшной силой. Наверное, в поисках золотой середины.
Лондон уже покорен. Теперь — обратно в Нью-Йорк, с Джеем-Джи. Я не была там четыре года. Вернулась в разрушенный мертвый город, не поддающийся восстановлению. Гигантское электромагнитное силовое поле — источник поддельной энергии. Раздражитель нервных окончаний, порождающий этот хронический зуд — «еще». Чем больше сумеешь оттяпать, тем больше хочется. Еще и еще. Того, что есть — никогда не хватает. Пока не случается переизбыток. «Еще» превращается в «слишком». Тебе начинает казаться, что из тебя постоянно тянут жизненную силу — высасывают, глотают, переваривают и выплевывают в тебя, — целая армия живых, вечно голодных духов бесконечно пасется в городе, границы которого растянулись до крайней точки безумия. В Нью-Йорке нельзя не сойти с ума. Здесь самый воздух — как психотропный наркотик, ускоряющий пульс.
И, как и на всякий наркотик, на него очень быстро подсаживаешься; и вот тогда возникает то самое чувство, что ты — весь грязный. Хочется постоянно мыть руки. У тебя ощущение, что ты гниешь изнутри. Что тебе уже никогда не отмыться. Никогда не избавиться от этих невидимых плотоядных бактерий, которые пожирают тебя заживо. Ты можешь уехать, но это тебе не поможет. Раз ты уже инфицирован, расстояние не спасет. Тут завязать невозможно. Снаряд с зараженной шрапнелью. Меня тошнит до смерти — от всего, что здесь сходит за жизнь. Тошнит от запаха живых мертвецов. От едкой вони мочи, дрожжей и гниющих трупов — и живых, и мертвых. Лужицы липкой жидкой субстанции собираются у дверных проемов, в подземных переходах, прямо на тротуаре. Трубы сочатся, как гноем, флюидами тошнотворной заразы, смешанной с ядовитыми испарениями и выхлопными газами. Водопроводные трубы, ванные, душевые кабины, раковины — все проржавело насквозь. Вода отравлена. До того, как уехать, я прожила в Нью-Йорке пять лет. Я научилась его презирать.
Нью— Йорк -это город, который боится своего отражения, но в то же время готов любоваться им вечно. Страшный портрет разложения и упадка, несостоятельности и обмана, пронизанной постоянным и близким присутствием смерти — и карикатурные изображения, запертые, как в ловушке, в отрицательно заряженном поле, чей коллективный крик ужаса заглушается очередным стаканом, очередной дозой, очередной грязной поебкой.
Мальчик— араб, продавец из одной обувной лавки в Мидтауне.
Наркодилер-пуэрториканец из Испанского Гарлема.
Черный джанки из Гарлема.
Египетский маг и по совместительству — таксист.
Никарагуанский поэт из Нижнего Ист-Сайда.
Паршивые рок-музыканты и их фанаты.
Жестокие хасиды, которые предпочитают пизде свой кулак.
Подростки-девственники из Нью-Джерси.
Сексапильный блондин, моряк из Монреаля, который заправил мне прямо в больнице после трехдневного отрыва на экстази, его огромный член — неотразимый, чудовищный. У меня потом все болело.
Одноразовые «любови» растягивались иногда на недели, на месяцы. Я врывалась в чужие сны наяву — чтобы проснуться однажды утром и уйти, даже не попрощавшись. Мы по-прежнему жили с Джеем-Джи, который терпеливо выслушивал детальные повествования о моих похождениях, обо всех ужасах и непристойностях, которые я учиняла и над собой, и над другими — выслушивал очень спокойно, как будто я была его пациенткой, а он — моим аналитиком. Временное спасение от болезни. Патологическая интоксикация. Алкоголизм, комплекс ненадежности, паранойя, безумие в продвинутой форме. Наркозависимость. И он все равно был со мной.
Я понимала, что надо как можно скорее бежать из города, который всегда с готовностью предлагает тебе кучу разных приятностей, на поверку — пустых и бессмысленных. Надо лечиться от этой зависимости — зависимости от судорожных миазмов бездумной и глупой активности, которая, по идее, должна стимулировать к высоким свершениям, однако, на самом деле, порождает лишь маниакальную гонку за чем-то недостижимым и, скорее всего, иллюзорным. Бары, ночные клубы, галереи, концерты и разговоры, отнимающие у тебя время и силы, которые можно было бы потратить на что-то другое. Но тебя убедили, что важно — именно это. Единственная проблема: как избавиться от избытка. Как отсечь все ненужное, лишнее; как укрыться от этого вала, который всегда отвлекает тебя от главного.
Входит испанский нацист.
22
Он родился уже подсаженным на героин. 19 марта 1971 года в окружной больнице Лос-Анджелеса. Зачатый в ненависти и злобе, он еще не родился, а с ним уже обращались по-зверски. Еще одна нежелательная беременность, еще один нежеланный ребенок. Очередной латинос-неудачник. Он родился с истошным воплем, скученный болью. Акушерки гадливо скривились при виде очередного новорожденного джанки, обремененного грехами отцов. Папа смылся еще до того, как мамаша пришла в себя: отправился праздновать, что ребенок родился не уродом и не дебилом — после всех маминых доз. Просто немножко притыренным.
Папа уже не вернулся. Разбился на своем байке на обратном пути из Восточного Лос-Анджелеса, где местные латиносы упоили его вусмерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Все мои предыдущие более-менее постоянные отношения были затяжной стимуляцией драматизма за счет потребления креативной энергии, здесь же все было наоборот. С Джеем-Джи сами творили драму, стимулируя творческую энергию. Мы оба были фанатами жанра исповедального самобичевания, мелодраматических оперетт, музыкального Гран-Гиньоля ((прим.переводчика: Гран-Гиньоль — Grand Guignol — парижский «Театр ужасов».)) Одержимы грандиозными планами, которые мы когда-нибудь обязательно воплотим в жизнь и обрушим на почтеннейшую публику за ее же деньги. Концептуальные перформансы в жанре гротеска и фарса, проникнутые ужасающей красотой, описание которой лучше оставить для учебников и пособий. Мы совершим большой тур по Европе, Японии, Штатам — и никто из зрителей не спасется от щупалец боли, взращенной в нашем рассаднике философского садомазохизма.
Изменчивость, непостоянство шли только на пользу нашим отношениям. В смысле их продолжительности. Застой — это смерть для любых отношений. Когда мы путешествовали, или вдарялись в загул, или давали совместные представления — это было божественно. Как будто мы были созданы друг для друга. Он — ранимый, чувствительный, замкнутый интроверт. Я — дерзкая, наглая и заносчивая эксгибиционистка. Две полярные противоположности — нас тянуло друг к другу со страшной силой. Наверное, в поисках золотой середины.
Лондон уже покорен. Теперь — обратно в Нью-Йорк, с Джеем-Джи. Я не была там четыре года. Вернулась в разрушенный мертвый город, не поддающийся восстановлению. Гигантское электромагнитное силовое поле — источник поддельной энергии. Раздражитель нервных окончаний, порождающий этот хронический зуд — «еще». Чем больше сумеешь оттяпать, тем больше хочется. Еще и еще. Того, что есть — никогда не хватает. Пока не случается переизбыток. «Еще» превращается в «слишком». Тебе начинает казаться, что из тебя постоянно тянут жизненную силу — высасывают, глотают, переваривают и выплевывают в тебя, — целая армия живых, вечно голодных духов бесконечно пасется в городе, границы которого растянулись до крайней точки безумия. В Нью-Йорке нельзя не сойти с ума. Здесь самый воздух — как психотропный наркотик, ускоряющий пульс.
И, как и на всякий наркотик, на него очень быстро подсаживаешься; и вот тогда возникает то самое чувство, что ты — весь грязный. Хочется постоянно мыть руки. У тебя ощущение, что ты гниешь изнутри. Что тебе уже никогда не отмыться. Никогда не избавиться от этих невидимых плотоядных бактерий, которые пожирают тебя заживо. Ты можешь уехать, но это тебе не поможет. Раз ты уже инфицирован, расстояние не спасет. Тут завязать невозможно. Снаряд с зараженной шрапнелью. Меня тошнит до смерти — от всего, что здесь сходит за жизнь. Тошнит от запаха живых мертвецов. От едкой вони мочи, дрожжей и гниющих трупов — и живых, и мертвых. Лужицы липкой жидкой субстанции собираются у дверных проемов, в подземных переходах, прямо на тротуаре. Трубы сочатся, как гноем, флюидами тошнотворной заразы, смешанной с ядовитыми испарениями и выхлопными газами. Водопроводные трубы, ванные, душевые кабины, раковины — все проржавело насквозь. Вода отравлена. До того, как уехать, я прожила в Нью-Йорке пять лет. Я научилась его презирать.
Нью— Йорк -это город, который боится своего отражения, но в то же время готов любоваться им вечно. Страшный портрет разложения и упадка, несостоятельности и обмана, пронизанной постоянным и близким присутствием смерти — и карикатурные изображения, запертые, как в ловушке, в отрицательно заряженном поле, чей коллективный крик ужаса заглушается очередным стаканом, очередной дозой, очередной грязной поебкой.
Мальчик— араб, продавец из одной обувной лавки в Мидтауне.
Наркодилер-пуэрториканец из Испанского Гарлема.
Черный джанки из Гарлема.
Египетский маг и по совместительству — таксист.
Никарагуанский поэт из Нижнего Ист-Сайда.
Паршивые рок-музыканты и их фанаты.
Жестокие хасиды, которые предпочитают пизде свой кулак.
Подростки-девственники из Нью-Джерси.
Сексапильный блондин, моряк из Монреаля, который заправил мне прямо в больнице после трехдневного отрыва на экстази, его огромный член — неотразимый, чудовищный. У меня потом все болело.
Одноразовые «любови» растягивались иногда на недели, на месяцы. Я врывалась в чужие сны наяву — чтобы проснуться однажды утром и уйти, даже не попрощавшись. Мы по-прежнему жили с Джеем-Джи, который терпеливо выслушивал детальные повествования о моих похождениях, обо всех ужасах и непристойностях, которые я учиняла и над собой, и над другими — выслушивал очень спокойно, как будто я была его пациенткой, а он — моим аналитиком. Временное спасение от болезни. Патологическая интоксикация. Алкоголизм, комплекс ненадежности, паранойя, безумие в продвинутой форме. Наркозависимость. И он все равно был со мной.
Я понимала, что надо как можно скорее бежать из города, который всегда с готовностью предлагает тебе кучу разных приятностей, на поверку — пустых и бессмысленных. Надо лечиться от этой зависимости — зависимости от судорожных миазмов бездумной и глупой активности, которая, по идее, должна стимулировать к высоким свершениям, однако, на самом деле, порождает лишь маниакальную гонку за чем-то недостижимым и, скорее всего, иллюзорным. Бары, ночные клубы, галереи, концерты и разговоры, отнимающие у тебя время и силы, которые можно было бы потратить на что-то другое. Но тебя убедили, что важно — именно это. Единственная проблема: как избавиться от избытка. Как отсечь все ненужное, лишнее; как укрыться от этого вала, который всегда отвлекает тебя от главного.
Входит испанский нацист.
22
Он родился уже подсаженным на героин. 19 марта 1971 года в окружной больнице Лос-Анджелеса. Зачатый в ненависти и злобе, он еще не родился, а с ним уже обращались по-зверски. Еще одна нежелательная беременность, еще один нежеланный ребенок. Очередной латинос-неудачник. Он родился с истошным воплем, скученный болью. Акушерки гадливо скривились при виде очередного новорожденного джанки, обремененного грехами отцов. Папа смылся еще до того, как мамаша пришла в себя: отправился праздновать, что ребенок родился не уродом и не дебилом — после всех маминых доз. Просто немножко притыренным.
Папа уже не вернулся. Разбился на своем байке на обратном пути из Восточного Лос-Анджелеса, где местные латиносы упоили его вусмерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43