И я больше никогда его не увижу.
Я сдержалась, не дала себе расплакаться, и произнесла самым небрежным тоном:
– Как хорошо весной за городом! Это доставит вам большое удовольствие!
– Да, – сказал Ричард. – Рейксли – очень красивое место. Жаль, что ты не можешь увидеть его.
(И это тоже причинило мне боль. Я знала, он хотел сказать, что я никогда не увижу его дом и его ребенка.)
Ричард посмотрел на меня. Наверное, благодаря своей чуткости он понял, что со мной что-то происходит.
– Розелинда, все в порядке? – спросил он.
– Да, вполне, а почему вы спрашиваете? – ответила я и пошла быстрее, потому что боялась показать свои чувства. Я, которая гордилась своим самообладанием и считала, что умею скрывать свои чувства, была готова совершить что-нибудь необдуманное, например, забыв о всякой осторожности, расплакаться и сказать ему: «Ты должен хоть изредка встречаться со мной… нельзя же совсем позабыть обо мне потому лишь, что Берта приезжает домой… я этого не выдержу».
Мы шли дальше. До самого конца прогулки атмосфера была слегка натянутая. Казалось, на уме у Ричарда была только дочка да пасхальные каникулы, а я не могла выносить больше этих разговоров.
Обычно Ричард прощался со мной на пороге дома Диксон-Роддов. Но сегодня меня захватила совершенно сумасбродная идея, что нельзя отпускать его просто так, потому что мы не встретимся с ним еще очень долго, а может быть, вообще больше не увидимся. Он вернется к своей семье и нормальной жизни там, в Рейксли, и забудет обо мне, а может быть, решит (ради моей же пользы) прервать наши отношения, несмотря на то что они совершенно невинны.
Я была уверена, что он увидел на моем лице то, что принято называть «вымученная улыбка», и сказала:
– Может быть, вы зайдете ненадолго? Мистера и миссис Диксон-Родд сегодня нет – они в Марлоу. Но я уверена, они не стали бы возражать, если бы вы зашли выпить чего-нибудь.
– Я ничего не хочу, моя дорогая, – сказал Ричард. – Но с удовольствием зашел бы на минуту.
Я вздохнула с облегчением. Я боялась, что он может отказаться. Что со мной сегодня? Я задавала себе этот вопрос, когда открывала дверь. Неужели я потеряла разум? Мне нельзя удерживать его… я не должна допустить, чтобы мысли о нем полностью мной овладели…
Я решила, что должна быть радостной и веселой, когда мы войдем в дом, – отпустить его с веселыми, счастливыми воспоминаниями обо мне, чтобы ему захотелось вернуться и снова увидеть меня.
Я начала о чем-то болтать, а тем временем зажгла свет в столовой, подошла к буфету и стала искать бутылку виски, которая, насколько я знала, была там. Мистер Диксон-Родд так часто уговаривал меня привести моего «молодого человека» в гости и угостить его виски, что для меня это было чем-то само собой разумеющимся.
Ричард положил на стол шляпу и перчатки. Он был без пальто – вечер был теплый. Он оглядывал комнату своими блестящими живыми глазами. К этому времени я уже настолько хорошо знала его, что была уверена: он восхищался стульями работы Чиппендейла, которые составляли основную ценность этого дома, и еще он рассматривал висевший над камином прекрасный портрет кисти Лели, на котором был изображен кто-то из предков Диксон-Родда. Когда я поставила на стол виски и стакан, он повернулся ко мне и с полуулыбкой сказал:
– Ты сегодня такая разговорчивая, Розелинда. Что с тобой?
– А что, обычно я очень тихая? – спросила я.
– Ты всегда очень общительна, моя дорогая, – ответил он, – но большей частью обычно говорю я.
– А я люблю слушать вас, Ричард, – сказала я и торопливо прибавила: – Наливайте, пожалуйста.
Он засунул руки в карманы и, закусив нижнюю губу, сказал:
– Я не тороплюсь.
Я подумала: «Слава тебе Господи!.. Он побудет еще немного…»
Потом Ричард снова посмотрел на меня, но уже печально, без тени улыбки.
– Я буду скучать… – произнес он. У меня учащенно забилось сердце.
– А не сможем ли мы… не сможем ли мы встречаться… ведь столько времени… – Я замолчала.
Он нахмурился, и я сразу же пожалела о сказанном. Я так старалась не дать ему почувствовать, что претендую на его время или как-нибудь иначе хочу воспользоваться его добротой. Ведь с ним стали возможны такие вещи, о которых я и не мечтала… за это короткое время у меня было больше обедов в ресторанах, ленчей, концертов и спектаклей, чем за всю мою предыдущую жизнь. Но следующие его слова прозвучали очень мягко:
– Все это очень сложно, Розелинда. Мы встречаемся с тобой уже довольно долго, не так ли? С тех пор как мы с тобой познакомились в тот февральский вечер на балете, прошло всего два месяца, а мне кажется, что я знаю тебя уже много лет!
Я стояла неподвижно, вдумываясь в каждое сказанное им слово.
– Да, и мне кажется, что мы давно знакомы, Ричард, – согласилась я.
– Для меня это было очень счастливое время, – продолжал он. – Как ты знаешь, я постоянно занят, я ведь возглавляю одну из крупнейших в стране фирм в данной отрасли. Наше дело процветает, у меня немало забот, большой загородный дом и многое другое. Но я был разочарованным и одиноким человеком. Для меня очень много значат каникулы, когда моя дочка со мной. Ведь девять месяцев в году она в школе!
Ричард говорил медленно, с трудом. Иногда казалось, ему не хотелось говорить все это, но что-то, запрятанное в глубинах души, заставляло его говорить. Я слушала, замерев. Он поведал мне, что был разочарованным человеком, когда встретил меня. А может быть, он хотел сказать, что был таким, пока не встретил меня? Неужели возможно, что маленькая Розелинда Браун заполнила этот пробел в его жизни? Этот пробел, о котором я так мало знала, но строила так много догадок.
И я решилась признаться:
– Если… если моя дружба принесла вам хоть немного счастья, Ричард… я… я так рада. Вы и представить себе не можете, как мне было хорошо все это время!
– У нас много общего, – заметил он и неожиданно быстрыми шагами начал ходить по большой столовой.
Я следила за ним глазами, и когда я чуть-чуть повернула голову, то заметила наши отражения в зеркале, висевшем в позолоченной раме у двери. Вот какие мы были… Его элегантная, стройная фигура в темно-сером костюме, который, как я заметила, он предпочитал всем другим, гладкие черные волосы зачесаны ото лба, так что становятся заметными тончайшие серебряные пряди над ушами. Сегодня я поняла, что он выглядел старше своих тридцати пяти лет. Ему вполне можно было бы дать сорок. А я выгляжу очень молодо в своем шерстяном бледно-зеленом платье с коротким рукавом, с подвесками, которые мне очень нравились, и Ричарду тоже. Я не поправляла волосы с тех пор, как мы пришли, и они растрепались, кудрявясь на шее. Не думаю, чтобы у меня на лице был хоть небольшой румянец, но знаю, что глаза у меня были неестественно большие и блестящие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Я сдержалась, не дала себе расплакаться, и произнесла самым небрежным тоном:
– Как хорошо весной за городом! Это доставит вам большое удовольствие!
– Да, – сказал Ричард. – Рейксли – очень красивое место. Жаль, что ты не можешь увидеть его.
(И это тоже причинило мне боль. Я знала, он хотел сказать, что я никогда не увижу его дом и его ребенка.)
Ричард посмотрел на меня. Наверное, благодаря своей чуткости он понял, что со мной что-то происходит.
– Розелинда, все в порядке? – спросил он.
– Да, вполне, а почему вы спрашиваете? – ответила я и пошла быстрее, потому что боялась показать свои чувства. Я, которая гордилась своим самообладанием и считала, что умею скрывать свои чувства, была готова совершить что-нибудь необдуманное, например, забыв о всякой осторожности, расплакаться и сказать ему: «Ты должен хоть изредка встречаться со мной… нельзя же совсем позабыть обо мне потому лишь, что Берта приезжает домой… я этого не выдержу».
Мы шли дальше. До самого конца прогулки атмосфера была слегка натянутая. Казалось, на уме у Ричарда была только дочка да пасхальные каникулы, а я не могла выносить больше этих разговоров.
Обычно Ричард прощался со мной на пороге дома Диксон-Роддов. Но сегодня меня захватила совершенно сумасбродная идея, что нельзя отпускать его просто так, потому что мы не встретимся с ним еще очень долго, а может быть, вообще больше не увидимся. Он вернется к своей семье и нормальной жизни там, в Рейксли, и забудет обо мне, а может быть, решит (ради моей же пользы) прервать наши отношения, несмотря на то что они совершенно невинны.
Я была уверена, что он увидел на моем лице то, что принято называть «вымученная улыбка», и сказала:
– Может быть, вы зайдете ненадолго? Мистера и миссис Диксон-Родд сегодня нет – они в Марлоу. Но я уверена, они не стали бы возражать, если бы вы зашли выпить чего-нибудь.
– Я ничего не хочу, моя дорогая, – сказал Ричард. – Но с удовольствием зашел бы на минуту.
Я вздохнула с облегчением. Я боялась, что он может отказаться. Что со мной сегодня? Я задавала себе этот вопрос, когда открывала дверь. Неужели я потеряла разум? Мне нельзя удерживать его… я не должна допустить, чтобы мысли о нем полностью мной овладели…
Я решила, что должна быть радостной и веселой, когда мы войдем в дом, – отпустить его с веселыми, счастливыми воспоминаниями обо мне, чтобы ему захотелось вернуться и снова увидеть меня.
Я начала о чем-то болтать, а тем временем зажгла свет в столовой, подошла к буфету и стала искать бутылку виски, которая, насколько я знала, была там. Мистер Диксон-Родд так часто уговаривал меня привести моего «молодого человека» в гости и угостить его виски, что для меня это было чем-то само собой разумеющимся.
Ричард положил на стол шляпу и перчатки. Он был без пальто – вечер был теплый. Он оглядывал комнату своими блестящими живыми глазами. К этому времени я уже настолько хорошо знала его, что была уверена: он восхищался стульями работы Чиппендейла, которые составляли основную ценность этого дома, и еще он рассматривал висевший над камином прекрасный портрет кисти Лели, на котором был изображен кто-то из предков Диксон-Родда. Когда я поставила на стол виски и стакан, он повернулся ко мне и с полуулыбкой сказал:
– Ты сегодня такая разговорчивая, Розелинда. Что с тобой?
– А что, обычно я очень тихая? – спросила я.
– Ты всегда очень общительна, моя дорогая, – ответил он, – но большей частью обычно говорю я.
– А я люблю слушать вас, Ричард, – сказала я и торопливо прибавила: – Наливайте, пожалуйста.
Он засунул руки в карманы и, закусив нижнюю губу, сказал:
– Я не тороплюсь.
Я подумала: «Слава тебе Господи!.. Он побудет еще немного…»
Потом Ричард снова посмотрел на меня, но уже печально, без тени улыбки.
– Я буду скучать… – произнес он. У меня учащенно забилось сердце.
– А не сможем ли мы… не сможем ли мы встречаться… ведь столько времени… – Я замолчала.
Он нахмурился, и я сразу же пожалела о сказанном. Я так старалась не дать ему почувствовать, что претендую на его время или как-нибудь иначе хочу воспользоваться его добротой. Ведь с ним стали возможны такие вещи, о которых я и не мечтала… за это короткое время у меня было больше обедов в ресторанах, ленчей, концертов и спектаклей, чем за всю мою предыдущую жизнь. Но следующие его слова прозвучали очень мягко:
– Все это очень сложно, Розелинда. Мы встречаемся с тобой уже довольно долго, не так ли? С тех пор как мы с тобой познакомились в тот февральский вечер на балете, прошло всего два месяца, а мне кажется, что я знаю тебя уже много лет!
Я стояла неподвижно, вдумываясь в каждое сказанное им слово.
– Да, и мне кажется, что мы давно знакомы, Ричард, – согласилась я.
– Для меня это было очень счастливое время, – продолжал он. – Как ты знаешь, я постоянно занят, я ведь возглавляю одну из крупнейших в стране фирм в данной отрасли. Наше дело процветает, у меня немало забот, большой загородный дом и многое другое. Но я был разочарованным и одиноким человеком. Для меня очень много значат каникулы, когда моя дочка со мной. Ведь девять месяцев в году она в школе!
Ричард говорил медленно, с трудом. Иногда казалось, ему не хотелось говорить все это, но что-то, запрятанное в глубинах души, заставляло его говорить. Я слушала, замерев. Он поведал мне, что был разочарованным человеком, когда встретил меня. А может быть, он хотел сказать, что был таким, пока не встретил меня? Неужели возможно, что маленькая Розелинда Браун заполнила этот пробел в его жизни? Этот пробел, о котором я так мало знала, но строила так много догадок.
И я решилась признаться:
– Если… если моя дружба принесла вам хоть немного счастья, Ричард… я… я так рада. Вы и представить себе не можете, как мне было хорошо все это время!
– У нас много общего, – заметил он и неожиданно быстрыми шагами начал ходить по большой столовой.
Я следила за ним глазами, и когда я чуть-чуть повернула голову, то заметила наши отражения в зеркале, висевшем в позолоченной раме у двери. Вот какие мы были… Его элегантная, стройная фигура в темно-сером костюме, который, как я заметила, он предпочитал всем другим, гладкие черные волосы зачесаны ото лба, так что становятся заметными тончайшие серебряные пряди над ушами. Сегодня я поняла, что он выглядел старше своих тридцати пяти лет. Ему вполне можно было бы дать сорок. А я выгляжу очень молодо в своем шерстяном бледно-зеленом платье с коротким рукавом, с подвесками, которые мне очень нравились, и Ричарду тоже. Я не поправляла волосы с тех пор, как мы пришли, и они растрепались, кудрявясь на шее. Не думаю, чтобы у меня на лице был хоть небольшой румянец, но знаю, что глаза у меня были неестественно большие и блестящие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81