— У себя дома он значительный человек, — сказал я. — Он пришел попытаться спасти свой мир. Он сделал ошибку, и это его почти убило. Я не думаю, что сейчас он может чем-то причинить вред.
Чааз застонал.
— Я узнал его во сне, когда спал здесь, под землей. Почему он пришел, Ричард? И почему ты? Ибо тебя я тоже видел во сне, двигающегося сквозь яркий, бесконечный рисунок мира. Рок навис над нашими головами и над его. Но я не знаю, чей рок сильнее. — Он снова застонал. — Я боюсь его, Ричард, но ради блага Иронель отпускаю на волю его судьбу. Сейчас забирайте его от меня. Его мозг взбудоражен, и боль от этого тревожит раны в моем сердце!
Я поднял Рузвельта и понес его обратно сквозь вонючий туннель наверх, в комнату Иронель.
Когда она разбудила меня, я увидел дольку золотой дыни на золотом блюде и гроздья красного винограда, каждая ягодка которого была величиной со сливу.
— Рузвельту стало лучше, — сказала она.
Я встал и подошел посмотреть на него, лежащего на спине и все еще без сознания. На мой взгляд, различий в том, как он выглядел, не было, но температура, пульс и дыхание, казались нормальными. Возможно, я был лучшим нейрохирургом, чем думал.
Иронель взяла меня на экскурсию по своему королевству: более низкие этажи здания, где она спала, сад, остатки улицы, которую потрясло землетрясение. При свете раннего утра, просачивающегося сквозь листья, его перекрывающие, улица обрела какую-то странную молчаливую красоту. Иронель вела меня за руку, показывая маленькие картины цветов, растущих в сокровенных местах, чистый пруд в бассейне, что, должно быть, когда-то был прекрасным фонтаном; вела меня туда, где лежали разбросанными в буйной траве красивые камни — фрагменты алебастровых статуй.
Мы спускались по расколотым мраморным ступеням под гигантское старое дерево и купались в черном пруду; влезали на разрушенную башню и смотрели через филигранно вырезанное окно на вид других башен, разбросанных среди джунглей. Вечером мы сидели на скамейке в саду и слушали гуканье, скрипы и шипение ночных существ, что подкрадывались к самой границе сада. Иногда она рассказывала, щебеча, о друзьях и играх; в другой раз — пела странные короткие немелодичные песни. А иногда она просто улыбалась, радуясь жизни, как цветок.
У меня было множество вопросов, которые я хотел бы задать, но не задавал. Она была похожа на спящего ребенка; я не хотел будить ее. Этой ночью она пришла в мою постель спать и спала со мной, как дитя.
Прошел второй день, и Рузвельт проснулся. Подарив нам слабую улыбку, он снова ушел в сон. Он бодрствовал и на следующий день. Казалось, он был самим собой. Он притворялся, что не сохранил воспоминаний о чем бы то ни было с того времени, когда мы встретили девушку.
Он быстро шел на поправку. На четвертый день, на обратном пути из экспедиции к краю джунглей, где я собирал фрукты, я услышал злой вой — это был Вроделик, как будто он сошел с ума.
Я уронил красные и желтые манго и помчался к воротам. В десяти футах внутри сада я нашел грифона, распростертого рядом с дельфиньим фонтаном, с тремя дырами в теле. Он стонал, пытался подняться, но упал назад, мертвый, с разинутым клювом. Я бегом пересек парк и, поднявшись по ступеням, крикнул Иронель. Ответа не было. Что-то издало мягкий звук сзади меня. Я повернулся, как раз чтобы увидеть Рузвельта, выходящего из тени с нерв-автоматом, нацеленным на мою голову.
— Извините, Кэрлон, — сказал он, — но другого выхода нет. — Он нажал на курок, и мир поплыл у меня в глазах.
Я лежал на спине, мне снилось, что Рузвельт склонился надо мной. Его лицо было худым, с впалыми щеками, и рана над глазом выпирала, как большое X, нарисованное губной помадой. Голос доходил из какого-то далекого, как звезды, места, но мир снова был для меня ясным.
— Вставайте на ноги, Кэрлон. Я парализовал ваши волевые центры, но вы можете меня слышать. Мы должны выполнить долг.
Я почувствовал, что встаю на ноги. Казалось, они находятся в милях от моей головы, которая плавала одна-одинешенька в разряженном слое воздуха высоко над облаками, дрейфующими как раз на пределе зрения. Руки мои были связаны впереди.
— Так-то, — сказал Рузвельт.
Он вышел из сада на разрушенную улицу, пройдя мимо мягкого мертвого чудовища, лежащего на мостовой. В моей голове звучал гудящий шум, а свет был странным, как будто развивалось затмение. Мы вошли в музей, поднялись по ступенькам, заваленным штукатуркой и поломанными светильниками, прошли в большой холл, где были разбросаны манекены в латах, похожие на поверженных пленников. В часовню солнце проникало сквозь разбитые окна отдельными пятнами. Алтарь еще держался, а над ним были развалины золотого купола.
В воздухе было ощущение, будто мир — тетива лука, натянутая до точки надлома.
— Иди впереди, — приказал Рузвельт.
Я прокладывал путь через обломки, перешагнул сломанный саркофаг, смел сгнившие лохмотья бархатного покрова и остановился перед алтарем.
— Возьми ящик, — снова приказал Рузвельт.
Я поднял ящик одеревеневшими руками. Он был тяжел, и его поверхность звенела, как будто сквозь него шел электрический ток. Я чувствовал этот ток даже своими подошвами. Подо мной вибрировал пол, вокруг стоял гул, похожий на отдаленный гром. На лице Рузвельта было жесткое напряженное выражение, обнажающее зубы, которое вовсе не напоминало улыбку.
— Дайте его мне, — сказал он.
В то время, как я передавал ящик ему в руки, рокот стал громче.
— Ну и ну, сами небеса почтили присутствием наше представление, — заметил он, и это прозвучало так, будто он так и думал. — Но мы получили то, что хотели, и пора удаляться.
Он повернул к выходу, и я последовал за ним. Секция изогнутой стены утонула перед нами, развалившись в нескольких футах от нас. Когда мы добрались до двери, крыша пошла за нами вниз, а на лестнице я почувствовал, как под моей ногой рушатся камни. Но они продержались, пока мы не спустились в холл, и только тогда за кувыркались вниз.
Снаружи, на улице, было море волнующихся обломков. Здание через дорогу осело, накренилось и упало на площадь. Мы перепрыгнули вспученные плиты мостовой, которые опрокидывались, топя друг друга, как льдины в половодье. Упало дерево и потащило за собой клубок спутавшихся лоз, а за ним в джунглях взметнулось вверх что-то массивное, как многоквартирный дом, чтобы упасть.
— Центроид вероятностного шторма движется за нами, — крикнул Рузвельт.
— Это успех, Кэрлон, если мы сможем достичь челнока прежде, чем этот анклав антивероятности с хлопнется! Держитесь поближе ко мне!
Мы бежали, а вокруг нас распадался мир.
На поляне, где мы оставили в полуфазе челнок, Рузвельт вынул сигнализатор, прикрепленный к его поясу.
Я видел что-то, движущееся меж деревьев прямо над ним, но не сделал попытки сказать что-либо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29