— спросил я.
Рузвельта передернуло, но он рассмеялся. Я усмехнулся в ответ.
— Вы боитесь, Рузвельт, не так ли? Вы видите, как ваш стратегический план трещит по швам — и боитесь. Он кивнул.
— Да, я боюсь. Боюсь своей собственной слабости. Вы видите — хотя это может казаться невероятным — я истинно хочу, чтобы вы были частью его, Плантагенет. Глупая сентиментальность, но вы, как и я, человек древнейшего племени. Даже бог может быть одиноким — или дьявол. Я предлагаю вам сотрудничество. Но при первой возможности вы обернулись против меня. Я должен был бы знать это. Я усвоил урок. Я не имел выбора. Сейчас мой курс ясен.
— Вы дьявол с изъяном, Рузвельт, — заявил я. — Мне жаль вас. Он покачал головой.
— Я не хочу никакой вашей жалости, Плантагенет, как не хочу вашей дружбы. Чего я хочу от вас, я возьму, хотя это разрушит вас.
— Или вас.
— На этот риск я пойду. — Он сделал знак ожидающей охране, и они сомкнулись вокруг меня. — Проведите следующие несколько часов в медитации,
— сказал он. — Сегодня ночью вы будете облечены почестями герцогства, а завтра повисните на цепях.
Подвалы под дворцом вице-короля имели все, что и должно было быть в таких подвалах с глухими каменными стенами и железными дверями, тусклыми электрическими лампами, что были хуже коптящих факелов. Вооруженные люди в форме шотландской гвардии, что сопровождали меня с верхних уровней, подождали, пока дородный человек с круглым лоснящимся темным лицом открыл решетку винного погреба на каменном ящике 6Х8 с соломой. Ему показалось, что я двигался недостаточно быстро для него; он собрался отвесить мне тумак, поторапливая, но не нашел места приложения. Рузвельт появился как раз вовремя, чтобы отбить его руку назад, к его собственному толстому лицу.
— Вы обращаетесь с герцогом королевства, как с обычным преступником? — рявкнул он. — Вы недостойны касаться пола перед его ногами.
Другой схватил ключи толстяка, открыл нам путь вдоль узкого прохода, отпер дубовую дверь в большую камеру с кроватью и окном-бойницей.
— Здесь вы поразмышляете на покое, — сказал мне Рузвельт, — пока не понадобитесь мне.
Я лег на кровать, дождался, пока гул в моей голове понизится до переносимого уровня… и проснулся от голоса, звучащего не в моей голове, шепчущего:
— Плантагенет! Держитесь! Ждите сигнала! Я не шелохнулся и ждал, но больше ничего не произошло.
— Кто это? — прошептал я, но никто не ответил.
Я поднялся и проверил стену в головах и саму кровать. Это были просто кровать и просто стена. Я подошел к двери и прислушался, потом подпрыгнул и выглянул в шестидюймовую щель светового колодца.
Никаких мерцающих окошек с веревками, привязанными к ним, никаких потайных дверей в потолке. Я был заперт в камере без каких бы то ни было выходов наружу и всего прочего. Вероятно, голоса были придуманы для манипуляции людьми, были еще одним из тонких приемов Рузвельта, либо чтобы подавить мое сопротивление, либо чтобы убедить меня в безумии. Он действовал очень мило в обоих направлениях.
Я видел чудесный сон о месте, где цветы росли крупнее кочанов капусты на деревьях за тихим озером. Там была Иронель, она шла ко мне по водной глади, которая раскололась, и пока я пытался добраться до нее, цветы обернулись головами, что выкрикивали мне угрозы, а ветви стали руками, что хватали и трясли меня…
Руки тряхнули меня, чтобы разбудить, в лицо мне светил фонарь. Человек в аккуратной форме с нерво-автоматом без кобуры повел меня по переходам и вверх по ступенькам в комнату, где ждал Рузвельт, разодетый в пурпурный бархат, горностай и петли из золотого шнура. Покрытый драгоценностями меч, длинный, как гарнизонный флаг, висел у его бока, как приклеенный. Он ничего не говорил, молчал и я. Никто не интересовался последними словами обреченного.
Слуги гроздьями толпились вокруг, прилаживая ко мне тяжелое облачение из шелка, атласа и золотой нити. Цирюльник подстриг мне волосы и облил духами, кто-то приладил на мои ноги красные кожаные туфли. Рузвельт собственноручно застегнул широкий парчовый пояс вокруг моей талии, и помощник портного приладил к нему украшенные драгоценными камнями ножны. Рукоятка, выглядывавшая из ножен, была обитой и без украшений. Это был мой старый нож, выглядевший нелепо среди такого великолепия. Оружейник услужливо предложил мне сияющий меч, но Рузвельт отмахнулся.
— Ваша единственная собственность, Кэрлон, а? — сказал он. — Он разделяет вашу сильную ауру. Пусть он будет с вами — в ваш момент славы.
Снаружи в коридоре нас ждала процессия с торчащими дулами автоматов в ненавязчивой близости ко мне. Рузвельт держался рядом со мной, пока мы поднимались по широкой лестнице в гулкий зал, стены которого были увешаны копьями, знаменами и портретами с умными лицами. Зал заполняли люди в париках, блестках и лентах. За отверстием арки я увидел высокое окно с цветными стеклами над алтарем под балдахином и узнал, где нахожусь.
Я стоял на том же месте, где стоял с Иронель и грифоном Вроделиксом как раз перед тем, как Рузвельт в первый раз попытался добраться до алтаря. Сейчас пол был устлан ковром в золотых розах, в воздухе стоял запах ярости; дерево светилось тусклым сиянием воска — но это была та же самая комната — и не та же самая. За исключением тысячи лет истории.
Мы остановились, и священник в красном одеянии, тонколицый человек в лентах, легком взбитом паричке пришел в действие, качая ритуальными предметами вперед и назад, кивая головой каждому и бормоча заклинания.
Предполагаю, что это была весьма впечатляющая церемония в древнем помещении с задрапированным Дамаском, почерневшими от времени балками, но я вряд ли обращал на нее внимание. Я продолжал вспоминать Иронель, ведущую Рузвельта к своему Красивому Месту, Чтобы тот мог разрушить его.
Запах ненависти был силен достаточно, чтобы жечь мне глаза. Я принюхался получше и обнаружил, что вдыхаю нечто более материальное, чем воображаемый запах, вполне реальное, исходящее откуда-то от горящего дерева, ткани и краски. В воздухе стоял тонкий дымок с медноватым оттенком.
Рузвельт посмотрел назад; старший священник прервал свою игру. Автоматчики потеснились ко мне поближе с обеспокоенным видом. Рузвельт рявкнул несколько приказов, и я услышал вопли снаружи большой комнаты. Волна жара прокатилась над нами, и вечеринка расстроилась. Четыре автомата подтолкнули меня к арке. Если это был сигнал, он был превосходен, но вряд ли я мог что-либо сделать при этом. Команда автоматчиков прорезала путь через толпу нотаблей, которые беспокоились, кашляли, половиной голов на одной дороге, половиной на второй. Мы добрались до низких ступенек, и двое новых гвардейцев вошли с флангов, произошла некая торопливая работа ногами, и они оказались рядом со мной, и толпа сомкнулась вокруг нас в борьбе за позиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Рузвельта передернуло, но он рассмеялся. Я усмехнулся в ответ.
— Вы боитесь, Рузвельт, не так ли? Вы видите, как ваш стратегический план трещит по швам — и боитесь. Он кивнул.
— Да, я боюсь. Боюсь своей собственной слабости. Вы видите — хотя это может казаться невероятным — я истинно хочу, чтобы вы были частью его, Плантагенет. Глупая сентиментальность, но вы, как и я, человек древнейшего племени. Даже бог может быть одиноким — или дьявол. Я предлагаю вам сотрудничество. Но при первой возможности вы обернулись против меня. Я должен был бы знать это. Я усвоил урок. Я не имел выбора. Сейчас мой курс ясен.
— Вы дьявол с изъяном, Рузвельт, — заявил я. — Мне жаль вас. Он покачал головой.
— Я не хочу никакой вашей жалости, Плантагенет, как не хочу вашей дружбы. Чего я хочу от вас, я возьму, хотя это разрушит вас.
— Или вас.
— На этот риск я пойду. — Он сделал знак ожидающей охране, и они сомкнулись вокруг меня. — Проведите следующие несколько часов в медитации,
— сказал он. — Сегодня ночью вы будете облечены почестями герцогства, а завтра повисните на цепях.
Подвалы под дворцом вице-короля имели все, что и должно было быть в таких подвалах с глухими каменными стенами и железными дверями, тусклыми электрическими лампами, что были хуже коптящих факелов. Вооруженные люди в форме шотландской гвардии, что сопровождали меня с верхних уровней, подождали, пока дородный человек с круглым лоснящимся темным лицом открыл решетку винного погреба на каменном ящике 6Х8 с соломой. Ему показалось, что я двигался недостаточно быстро для него; он собрался отвесить мне тумак, поторапливая, но не нашел места приложения. Рузвельт появился как раз вовремя, чтобы отбить его руку назад, к его собственному толстому лицу.
— Вы обращаетесь с герцогом королевства, как с обычным преступником? — рявкнул он. — Вы недостойны касаться пола перед его ногами.
Другой схватил ключи толстяка, открыл нам путь вдоль узкого прохода, отпер дубовую дверь в большую камеру с кроватью и окном-бойницей.
— Здесь вы поразмышляете на покое, — сказал мне Рузвельт, — пока не понадобитесь мне.
Я лег на кровать, дождался, пока гул в моей голове понизится до переносимого уровня… и проснулся от голоса, звучащего не в моей голове, шепчущего:
— Плантагенет! Держитесь! Ждите сигнала! Я не шелохнулся и ждал, но больше ничего не произошло.
— Кто это? — прошептал я, но никто не ответил.
Я поднялся и проверил стену в головах и саму кровать. Это были просто кровать и просто стена. Я подошел к двери и прислушался, потом подпрыгнул и выглянул в шестидюймовую щель светового колодца.
Никаких мерцающих окошек с веревками, привязанными к ним, никаких потайных дверей в потолке. Я был заперт в камере без каких бы то ни было выходов наружу и всего прочего. Вероятно, голоса были придуманы для манипуляции людьми, были еще одним из тонких приемов Рузвельта, либо чтобы подавить мое сопротивление, либо чтобы убедить меня в безумии. Он действовал очень мило в обоих направлениях.
Я видел чудесный сон о месте, где цветы росли крупнее кочанов капусты на деревьях за тихим озером. Там была Иронель, она шла ко мне по водной глади, которая раскололась, и пока я пытался добраться до нее, цветы обернулись головами, что выкрикивали мне угрозы, а ветви стали руками, что хватали и трясли меня…
Руки тряхнули меня, чтобы разбудить, в лицо мне светил фонарь. Человек в аккуратной форме с нерво-автоматом без кобуры повел меня по переходам и вверх по ступенькам в комнату, где ждал Рузвельт, разодетый в пурпурный бархат, горностай и петли из золотого шнура. Покрытый драгоценностями меч, длинный, как гарнизонный флаг, висел у его бока, как приклеенный. Он ничего не говорил, молчал и я. Никто не интересовался последними словами обреченного.
Слуги гроздьями толпились вокруг, прилаживая ко мне тяжелое облачение из шелка, атласа и золотой нити. Цирюльник подстриг мне волосы и облил духами, кто-то приладил на мои ноги красные кожаные туфли. Рузвельт собственноручно застегнул широкий парчовый пояс вокруг моей талии, и помощник портного приладил к нему украшенные драгоценными камнями ножны. Рукоятка, выглядывавшая из ножен, была обитой и без украшений. Это был мой старый нож, выглядевший нелепо среди такого великолепия. Оружейник услужливо предложил мне сияющий меч, но Рузвельт отмахнулся.
— Ваша единственная собственность, Кэрлон, а? — сказал он. — Он разделяет вашу сильную ауру. Пусть он будет с вами — в ваш момент славы.
Снаружи в коридоре нас ждала процессия с торчащими дулами автоматов в ненавязчивой близости ко мне. Рузвельт держался рядом со мной, пока мы поднимались по широкой лестнице в гулкий зал, стены которого были увешаны копьями, знаменами и портретами с умными лицами. Зал заполняли люди в париках, блестках и лентах. За отверстием арки я увидел высокое окно с цветными стеклами над алтарем под балдахином и узнал, где нахожусь.
Я стоял на том же месте, где стоял с Иронель и грифоном Вроделиксом как раз перед тем, как Рузвельт в первый раз попытался добраться до алтаря. Сейчас пол был устлан ковром в золотых розах, в воздухе стоял запах ярости; дерево светилось тусклым сиянием воска — но это была та же самая комната — и не та же самая. За исключением тысячи лет истории.
Мы остановились, и священник в красном одеянии, тонколицый человек в лентах, легком взбитом паричке пришел в действие, качая ритуальными предметами вперед и назад, кивая головой каждому и бормоча заклинания.
Предполагаю, что это была весьма впечатляющая церемония в древнем помещении с задрапированным Дамаском, почерневшими от времени балками, но я вряд ли обращал на нее внимание. Я продолжал вспоминать Иронель, ведущую Рузвельта к своему Красивому Месту, Чтобы тот мог разрушить его.
Запах ненависти был силен достаточно, чтобы жечь мне глаза. Я принюхался получше и обнаружил, что вдыхаю нечто более материальное, чем воображаемый запах, вполне реальное, исходящее откуда-то от горящего дерева, ткани и краски. В воздухе стоял тонкий дымок с медноватым оттенком.
Рузвельт посмотрел назад; старший священник прервал свою игру. Автоматчики потеснились ко мне поближе с обеспокоенным видом. Рузвельт рявкнул несколько приказов, и я услышал вопли снаружи большой комнаты. Волна жара прокатилась над нами, и вечеринка расстроилась. Четыре автомата подтолкнули меня к арке. Если это был сигнал, он был превосходен, но вряд ли я мог что-либо сделать при этом. Команда автоматчиков прорезала путь через толпу нотаблей, которые беспокоились, кашляли, половиной голов на одной дороге, половиной на второй. Мы добрались до низких ступенек, и двое новых гвардейцев вошли с флангов, произошла некая торопливая работа ногами, и они оказались рядом со мной, и толпа сомкнулась вокруг нас в борьбе за позиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29