Они медленно продвигались вперед, оглядывая окружающее пространство и пытаясь обнаружить источник звука.
– Я думаю, сюда, – сказал Дженнингс, указывая в сторону длинного коридора. – Посмотри, какая грязь.
Впереди виднелась коричневая тропинка. Люди, ходившие здесь многие столетия подряд, ногами протерли в камне ложбинку, и во время ливней сюда стекала вода. Тропинка вела к огромной каменной ротонде с закрытой деревянной дверью. Они подошли поближе, и пение стало громче. Приоткрыв дверь, Торн и Дженнингс с благоговением уставились на происходящее внутри ротонды. Казалось, они неожиданно перенеслись в средневековье, так сильно ощущалось присутствие Бога и духовной святости. Они увидели просторный древний зал. Каменные ступени вели к алтарю, на котором возвышался деревянный крест с фигурой распятого Христа, высеченной из камня. Сама ротонда была сложена из каменных блоков, украшенных виноградными лозами и сходившихся в центре купола. Теперь с вершины купола пробивался солнечный свет и освещал фигуру Христа.
– Священное место, – прошептал Дженнингс.
Торн кивнул и продолжал осматривать помещение. Взгляд его упал на группу монахов в капюшонах, стоящих на коленях и произносящих молитву. Пение их было очень эмоциональным, оно то затихало, то усиливалось. Дженнингс достал экспонометр и в полутьме попытался разобрать его показания.
– Убери, – прошептал Торн.
– Надо было захватить вспышку.
– Я сказал, убери это.
Дженнингс взглянул на Торна с удивлением, но повиновался. Торн выглядел чрезвычайно расстроенным, – у него дрожали колени, будто тело приказывало опуститься на них и принять участие в молитве.
– С тобой все в порядке? – шепнул Дженнингс.
– …Я католик, – тихо ответил Торн.
Вдруг взгляд его застыл, уставившись куда-то в темноту. Дженнингс увидел инвалидное кресло-коляску и сидящего в нем неуклюжего человека. В отличие от остальных, стоящих на коленях с опущенными головами, этот в коляске сидел прямо, голова его словно окаменела, руки были выгнуты, как у парализованного.
– Это он? – шепнул Дженнингс.
Торн кивнул, глаза его широко раскрылись, как от дурного предчувствия. Они подошли ближе, и Дженнингс поморщился, когда увидел лицо инвалида. Половина его была как будто расплавлена, мутные глаза слепо смотрели вверх. Вместо правой руки из широкого рукава торчала изуродованная культя.
– Мы не знаем, может ли он видеть и слышать, – сказал монах, стоящий рядом со Спиллетто во внутреннем дворике монастыря. – После пожара он не произнес ни слова.
Они находились в заросшем саду, который был завален осколками статуй. После окончания службы монах вывез коляску Спиллетто из ротонды, и оба путешественника последовали за ними.
– Братья за ним ухаживают, – продолжал монах, – и мы будем молиться за его выздоровление, когда кончится епитимья.
– Епитимья? – спросил Торн.
Монах кивнул.
– «Горе пастуху, который покидает своих овец. Пускай же правая рука его иссохнет, а правый глаз его ослепнет».
– Он согрешил? – спросил Торн.
– Да.
– Можно спросить, как именно?
– Он покинул Христа.
Торн и Дженнингс удивленно переглянулись.
– Откуда вам известно, что он покинул Христа? – спросил Торн у монаха.
– Исповедь.
– Но он не разговаривает.
– Это была письменная исповедь. Он может шевелить левой рукой.
– И что это было за признание? – не отступал Торн.
– Можно мне узнать причину ваших расспросов?
– Это жизненно важно, – искренне признался Торн. – Я умоляю вас о помощи. На карту поставлена жизнь.
Монах внимательно посмотрел на Торна и кивнул.
– Пойдемте со мной.
Келья Спиллетто была совсем пуста: только соломенный матрас и каменный стол. От вчерашнего ливня на полу осталась лужа воды. Торн заметил, что и матрас был влажным. Неужели, подумал он, все они терпят подобные лишения, или же это было частью епитимьи Спиллетто?
– Рисунок на столе, – сказал монах, когда они прошли внутрь. – Он нарисовал его углем.
Коляска скрипела, передвигаясь по неровным камням. Они окружили небольшой столик, рассматривая-странный символ, начертанный священником.
– Он сделал это, когда впервые оказался здесь, – продолжал монах, – мы оставили уголек на столе, но больше он ничего не рисовал.
На столе была коряво нацарапана неуклюжая фигурка. Она была согнута и искажена, голова обведена кругом. Внимание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начертанные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестерки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне.
– Видите эту линию над головой? – сказал монах. – Она означает капюшон монаха.
– Это автопортрет? – спросил Дженнингс.
– Мы так считаем.
– А что это за шестерки?
– Шесть – это знак дьявола, – ответил монах. – Семь – идеальное число, число Христа. А шесть – число Сатаны.
– А почему их три? – спросил Дженнингс.
– Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.
– Отец, Сын и Святой дух, – заметил Торн.
Монах кивнул.
– Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.
– Но почему вы считаете, что это исповедь? – спросил Дженнингс.
– Вы назвали рисунок автопортретом или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.
– Но ведь вы не знаете конкретно, что он хотел рассказать?
– Детали не так важны, – сказал монах. – Самое главное, что он раскаивается.
Дженнингс и Торн пристально взглянули друг на друга. Торном овладело отчаяние.
– Можно мне поговорить с ним? – спросил он.
– Это вам не поможет.
Торн посмотрел на Спиллетто и содрогнулся при виде его застывшего, обезображенного лица.
– Отец Спиллетто, – твердо сказал он. – Меня зовут Торн.
Священник смотрел вверх. Он не шевелился и не слышал Джереми.
– Бесполезно, – сказал монах.
Но остановить Торна было уже невозможно.
– Отец Спиллетто, – повторил Торн. – Помните того РЕБЕНКА? Я хочу знать, откуда он.
– Я прошу вас, сеньор, – предупредительно произнес монах.
– Вы сознались ИМ, – закричал Торн, – теперь сознайтесь МНЕ! Я хочу знать, откуда тот ребенок!
– Мне придется попросить вас…
Монах хотел взяться за кресло Спиллетто, но Дженнингс преградил ему путь.
– Отец Спиллетто! – заорал Торн в немое, неподвижное лицо. – Я умоляю вас! ГДЕ ОНА? КТО ОНА?! Пожалуйста! Отвечайте же!
Вдруг все загудело. В церкви начали звонить колокола. Звук был невыносимый, Торн и Дженнингс содрогнулись при страшном звоне, отражающемся от каменных монастырских стен. Торн взглянул вниз и увидел, как рука священника начала подниматься.
– Уголь! – закричал Торн. – Дайте ему уголь!
Дженнингс моментально кинулся вперед, схватил кусок угля со стола и сунул его в трясущуюся руку. Колокола продолжали звонить, рука священника, дергаясь, чертила на столе корявые буквы, каждый раз вздрагивая при звуке колокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Я думаю, сюда, – сказал Дженнингс, указывая в сторону длинного коридора. – Посмотри, какая грязь.
Впереди виднелась коричневая тропинка. Люди, ходившие здесь многие столетия подряд, ногами протерли в камне ложбинку, и во время ливней сюда стекала вода. Тропинка вела к огромной каменной ротонде с закрытой деревянной дверью. Они подошли поближе, и пение стало громче. Приоткрыв дверь, Торн и Дженнингс с благоговением уставились на происходящее внутри ротонды. Казалось, они неожиданно перенеслись в средневековье, так сильно ощущалось присутствие Бога и духовной святости. Они увидели просторный древний зал. Каменные ступени вели к алтарю, на котором возвышался деревянный крест с фигурой распятого Христа, высеченной из камня. Сама ротонда была сложена из каменных блоков, украшенных виноградными лозами и сходившихся в центре купола. Теперь с вершины купола пробивался солнечный свет и освещал фигуру Христа.
– Священное место, – прошептал Дженнингс.
Торн кивнул и продолжал осматривать помещение. Взгляд его упал на группу монахов в капюшонах, стоящих на коленях и произносящих молитву. Пение их было очень эмоциональным, оно то затихало, то усиливалось. Дженнингс достал экспонометр и в полутьме попытался разобрать его показания.
– Убери, – прошептал Торн.
– Надо было захватить вспышку.
– Я сказал, убери это.
Дженнингс взглянул на Торна с удивлением, но повиновался. Торн выглядел чрезвычайно расстроенным, – у него дрожали колени, будто тело приказывало опуститься на них и принять участие в молитве.
– С тобой все в порядке? – шепнул Дженнингс.
– …Я католик, – тихо ответил Торн.
Вдруг взгляд его застыл, уставившись куда-то в темноту. Дженнингс увидел инвалидное кресло-коляску и сидящего в нем неуклюжего человека. В отличие от остальных, стоящих на коленях с опущенными головами, этот в коляске сидел прямо, голова его словно окаменела, руки были выгнуты, как у парализованного.
– Это он? – шепнул Дженнингс.
Торн кивнул, глаза его широко раскрылись, как от дурного предчувствия. Они подошли ближе, и Дженнингс поморщился, когда увидел лицо инвалида. Половина его была как будто расплавлена, мутные глаза слепо смотрели вверх. Вместо правой руки из широкого рукава торчала изуродованная культя.
– Мы не знаем, может ли он видеть и слышать, – сказал монах, стоящий рядом со Спиллетто во внутреннем дворике монастыря. – После пожара он не произнес ни слова.
Они находились в заросшем саду, который был завален осколками статуй. После окончания службы монах вывез коляску Спиллетто из ротонды, и оба путешественника последовали за ними.
– Братья за ним ухаживают, – продолжал монах, – и мы будем молиться за его выздоровление, когда кончится епитимья.
– Епитимья? – спросил Торн.
Монах кивнул.
– «Горе пастуху, который покидает своих овец. Пускай же правая рука его иссохнет, а правый глаз его ослепнет».
– Он согрешил? – спросил Торн.
– Да.
– Можно спросить, как именно?
– Он покинул Христа.
Торн и Дженнингс удивленно переглянулись.
– Откуда вам известно, что он покинул Христа? – спросил Торн у монаха.
– Исповедь.
– Но он не разговаривает.
– Это была письменная исповедь. Он может шевелить левой рукой.
– И что это было за признание? – не отступал Торн.
– Можно мне узнать причину ваших расспросов?
– Это жизненно важно, – искренне признался Торн. – Я умоляю вас о помощи. На карту поставлена жизнь.
Монах внимательно посмотрел на Торна и кивнул.
– Пойдемте со мной.
Келья Спиллетто была совсем пуста: только соломенный матрас и каменный стол. От вчерашнего ливня на полу осталась лужа воды. Торн заметил, что и матрас был влажным. Неужели, подумал он, все они терпят подобные лишения, или же это было частью епитимьи Спиллетто?
– Рисунок на столе, – сказал монах, когда они прошли внутрь. – Он нарисовал его углем.
Коляска скрипела, передвигаясь по неровным камням. Они окружили небольшой столик, рассматривая-странный символ, начертанный священником.
– Он сделал это, когда впервые оказался здесь, – продолжал монах, – мы оставили уголек на столе, но больше он ничего не рисовал.
На столе была коряво нацарапана неуклюжая фигурка. Она была согнута и искажена, голова обведена кругом. Внимание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начертанные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестерки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне.
– Видите эту линию над головой? – сказал монах. – Она означает капюшон монаха.
– Это автопортрет? – спросил Дженнингс.
– Мы так считаем.
– А что это за шестерки?
– Шесть – это знак дьявола, – ответил монах. – Семь – идеальное число, число Христа. А шесть – число Сатаны.
– А почему их три? – спросил Дженнингс.
– Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.
– Отец, Сын и Святой дух, – заметил Торн.
Монах кивнул.
– Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.
– Но почему вы считаете, что это исповедь? – спросил Дженнингс.
– Вы назвали рисунок автопортретом или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.
– Но ведь вы не знаете конкретно, что он хотел рассказать?
– Детали не так важны, – сказал монах. – Самое главное, что он раскаивается.
Дженнингс и Торн пристально взглянули друг на друга. Торном овладело отчаяние.
– Можно мне поговорить с ним? – спросил он.
– Это вам не поможет.
Торн посмотрел на Спиллетто и содрогнулся при виде его застывшего, обезображенного лица.
– Отец Спиллетто, – твердо сказал он. – Меня зовут Торн.
Священник смотрел вверх. Он не шевелился и не слышал Джереми.
– Бесполезно, – сказал монах.
Но остановить Торна было уже невозможно.
– Отец Спиллетто, – повторил Торн. – Помните того РЕБЕНКА? Я хочу знать, откуда он.
– Я прошу вас, сеньор, – предупредительно произнес монах.
– Вы сознались ИМ, – закричал Торн, – теперь сознайтесь МНЕ! Я хочу знать, откуда тот ребенок!
– Мне придется попросить вас…
Монах хотел взяться за кресло Спиллетто, но Дженнингс преградил ему путь.
– Отец Спиллетто! – заорал Торн в немое, неподвижное лицо. – Я умоляю вас! ГДЕ ОНА? КТО ОНА?! Пожалуйста! Отвечайте же!
Вдруг все загудело. В церкви начали звонить колокола. Звук был невыносимый, Торн и Дженнингс содрогнулись при страшном звоне, отражающемся от каменных монастырских стен. Торн взглянул вниз и увидел, как рука священника начала подниматься.
– Уголь! – закричал Торн. – Дайте ему уголь!
Дженнингс моментально кинулся вперед, схватил кусок угля со стола и сунул его в трясущуюся руку. Колокола продолжали звонить, рука священника, дергаясь, чертила на столе корявые буквы, каждый раз вздрагивая при звуке колокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39