Я толкнул знакомую дверь. Генал уселся на груде мешков, служивших ему постелью, и заморгал, как сыч.
— Кто… — он прищурился, глядя на прямоугольник розового лунного света. — Нет… Писец?! Писец!
Я быстро вошел и схватил его за руку.
— Лахал, Генал. Ты здоров?
Он поглядел на меня, сглотнул и закрыл рот.
— Лахал, Писец, — он вдруг вскочил и бросился в другой угол лачуги, по утрамбованному земляному полу с его ковриком в виде куска мешковины, и опрокинул по пути глиняный горшок. Склонившись над другим тюфяком которого я сперва и не заметил, он принялся трясти спящего.
— Пугнарсес… проснись, проснись! Это Писец, вернулся из зеленого сияния Генодраса!
Я похолодел от его слов.
Пугнарсес проснулся в дурном настроении, и первым делом помянул Гракки-Гродно, небесное божество тягловых животных. Потом тупо посмотрел на меня и поднялся с тюфяка. Его лохматые волосы и брови, злобный взгляд вызывали у меня неприятные чувства, и, чтобы скрыть их, я приветствовал его, протянув руку:
— Лахал, Пугнарсес.
— Лахал, Писец.
Я чувствовал себя не в своей тарелке. Эти двое смотрели на меня как на выходца с того света. В некотором смысле, конечно, так оно и было.
Но вот они оба вели себя естественно, оба ругались и взывали к Гродно, божеству зеленого солнца Генодрас.
Интересно, подумал я, ощущая головокружение от беспомощности, что бы подумали об этой ситуации пур Зенкирен или пур Зазз?
Я взял себя в руки.
— Я не могу здесь долго оставаться, — сказал я. — И не могу высовываться за пределы «нахаловки».
— Ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, Писец, — сразу же горячо заверил меня Генал. — Здесь ты в безопасности.
Он нагнулся и поднял с пола серую тунику. Я увидел на ней черно-зеленые знаки надсмотрщика над рабочими, имеющего право носить балассовую палку.
— Я теперь держу баласс, как и Пугнарсес Мы можем тебе помочь, Писец, — он пристально глянул на меня, рассматривая мои плечи и бицепсы. — Побывал на галерах?
— Да, Генал, побывал.
— И ты сбежал! — присвистнул Пугнарсес.
Как я подозревал, его изрядно злило, что Генал возвысился до баласса, в то время как он, Пугнарсес, по-прежнему оставался надсмотрщиком над рабочими и так и не получил того повышения, к которому так стремился, белой набедренной повязки и кнута надсмотрщика над надсмотрщиками.
— А как Фоллон-фрисл? — поинтересовался я. Пусть эти двое пока верят в то, во что хотят.
Пугнарсес издал звук нескрываемого отвращения, а Генал скорчил гримасу и сделал непристойный жест. Я уже поотвык от манер рабов. Это было полезное напоминание. Мне лучше будет не забывать…
— Он тоже получил баласс. Донес о побеге — когда ты исчез, — и его наградили.
— Я рад, Генал, что у тебя хватило ума не ввязываться в это дело.
— Но мы восстанем, обязательно…
— …Да, — согласился я.
Они одновременно посмотрели на меня.
— А… Холли?
Мои слова вызвали забавную реакцию. Они быстро переглянулись, потом отвели глаза, и лица у них тут же сделались непроницаемыми.
— Она здорова, Писец, — сказал Генал.
— И красивее всех размалеванных баб из дворцов Магдага, — довольно горячо добавил Пугнарсес.
Так вот, значит, как обстояло дело.
Я пришел в «нахаловку» невольников и рабочих вовсе не с целью повидаться с Холли, хотя и надеялся вскоре её увидеть. Мне требовалось снова стать одним из этих людей. Они уже поверили, будто я сбежал с галер и обращаюсь к ним за помощью. Что же, неплохо для начала.
— Возможно, мне придется попросить, чтобы вы меня прятали, — сказал я. — Время от времени. Потому как у меня большие планы.
Я оборвал фразу. В параллелограмм лунного света вторглась тонкая тень. Приближалось утро, но этот свет ещё не начал становиться из розового серебристым. Сейчас эта тонкая фигурка заколебалась в дверях окруженная розовым нимбом.
Тихий голос выдохнул единственное слово.
— Писец!
Холли была по-прежнему невероятно прекрасна. Теперь её красота стала более зрелой. Но я знал, что невинность и наивность её черт обманчивы, и хрупкий облик скрывает железную решимость. Рядом с ней принцесса Сушинг выглядела непомерно разросшимся поблекшим осенним цветком.
— Лахал, Холли, — начал было я.
Но она кинулась мне на шею. Ее стройное гибкое тело откровенно прижалось к моему. Горячие, влажные губы с потрясающим пылом страсти прильнули к моему рту. И когда она так порывисто целовала меня, я видел через её плечо ошарашенные физиономии уставившихся на меня Генала и Пугнарсеса.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Планы Писца
После этого жизнь стала волнующей, интересной и необыкновенно стоящей.
Я провел много ночей в «нахаловке». После того как я снова присоединился к участникам сафари, и немного поохотился в свое удовольствие привезя в Магдаг в качестве трофеев несколько лимов, мне ничего не стоило устроить неподалеку от «нахаловки» тайник, рядом с рекой, куда мог легко добраться из «Изумрудного глаза» на сектриксе. Там я спрятал оружие, одежду и деньги. Я выезжал из дворца без сопровождения чуликов. Чтобы избавиться от них, приходилось прибегать к откровенному обману. Я переодевался в серую набедренную повязку и бесшумно скользил по лабиринтам переулков и дворов. Возвращался я задолго до рассвета.
По шестым дням мне часто удавалось провести с невольниками и рабочими целые сутки, так как Гликас и Сушинг усердно предавались религиозным обрядам, посвященным Гродно. В исполнении религиозного долга все жители Магдага были невероятно щепетильны, в особенности в те дни, когда приближалось время Великой Смерти.
Дело с Фоллоном-фрислом получило весьма странное завершение, обернувшееся к моей выгоде.
Было бы неправдой сказать, что все фрислы выглядели для меня на одно лицо. Когда надо я отлично узнавал отдельных личностей. Однажды вечером, когда с неба исчезли последние лучи солнц, а Дева-с-Множеством-Улыбок плыла высоко над облаками, я подъехал к реке и привязал сектрикса к ветке дерева. Дальше по берегу протянулась «нахаловка», казавшаяся оранжевой в этом красноватом отраженном свете. Глядя на этот свет, я воспрянул духом.
Всего через несколько мгновений я припрятал свою вэллийскую одежду, обмотал вокруг пояса серую набедренную повязку, продел между ног свободные концы ткани и подоткнул их. В ножнах на поясе, держащем повязку, уютно прикорнул острый, слегка изогнутый нож. Мягко ступая, я двинулся в направлении первой расползшейся вширь шеренги жилищ из глиняных кирпичей. И тут я услышал неподалеку приглушенный крик.
В магдагской «нахаловке» рабов подобные крики, — обычное дело.
Но затем, когда дерущиеся выкатились на лунный свет, я поневоле обратил на них внимание. Это были двое фрислов, сцепившихся друг с другом. Мне потребовалась пара секунд, прежде чем я понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Кто… — он прищурился, глядя на прямоугольник розового лунного света. — Нет… Писец?! Писец!
Я быстро вошел и схватил его за руку.
— Лахал, Генал. Ты здоров?
Он поглядел на меня, сглотнул и закрыл рот.
— Лахал, Писец, — он вдруг вскочил и бросился в другой угол лачуги, по утрамбованному земляному полу с его ковриком в виде куска мешковины, и опрокинул по пути глиняный горшок. Склонившись над другим тюфяком которого я сперва и не заметил, он принялся трясти спящего.
— Пугнарсес… проснись, проснись! Это Писец, вернулся из зеленого сияния Генодраса!
Я похолодел от его слов.
Пугнарсес проснулся в дурном настроении, и первым делом помянул Гракки-Гродно, небесное божество тягловых животных. Потом тупо посмотрел на меня и поднялся с тюфяка. Его лохматые волосы и брови, злобный взгляд вызывали у меня неприятные чувства, и, чтобы скрыть их, я приветствовал его, протянув руку:
— Лахал, Пугнарсес.
— Лахал, Писец.
Я чувствовал себя не в своей тарелке. Эти двое смотрели на меня как на выходца с того света. В некотором смысле, конечно, так оно и было.
Но вот они оба вели себя естественно, оба ругались и взывали к Гродно, божеству зеленого солнца Генодрас.
Интересно, подумал я, ощущая головокружение от беспомощности, что бы подумали об этой ситуации пур Зенкирен или пур Зазз?
Я взял себя в руки.
— Я не могу здесь долго оставаться, — сказал я. — И не могу высовываться за пределы «нахаловки».
— Ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, Писец, — сразу же горячо заверил меня Генал. — Здесь ты в безопасности.
Он нагнулся и поднял с пола серую тунику. Я увидел на ней черно-зеленые знаки надсмотрщика над рабочими, имеющего право носить балассовую палку.
— Я теперь держу баласс, как и Пугнарсес Мы можем тебе помочь, Писец, — он пристально глянул на меня, рассматривая мои плечи и бицепсы. — Побывал на галерах?
— Да, Генал, побывал.
— И ты сбежал! — присвистнул Пугнарсес.
Как я подозревал, его изрядно злило, что Генал возвысился до баласса, в то время как он, Пугнарсес, по-прежнему оставался надсмотрщиком над рабочими и так и не получил того повышения, к которому так стремился, белой набедренной повязки и кнута надсмотрщика над надсмотрщиками.
— А как Фоллон-фрисл? — поинтересовался я. Пусть эти двое пока верят в то, во что хотят.
Пугнарсес издал звук нескрываемого отвращения, а Генал скорчил гримасу и сделал непристойный жест. Я уже поотвык от манер рабов. Это было полезное напоминание. Мне лучше будет не забывать…
— Он тоже получил баласс. Донес о побеге — когда ты исчез, — и его наградили.
— Я рад, Генал, что у тебя хватило ума не ввязываться в это дело.
— Но мы восстанем, обязательно…
— …Да, — согласился я.
Они одновременно посмотрели на меня.
— А… Холли?
Мои слова вызвали забавную реакцию. Они быстро переглянулись, потом отвели глаза, и лица у них тут же сделались непроницаемыми.
— Она здорова, Писец, — сказал Генал.
— И красивее всех размалеванных баб из дворцов Магдага, — довольно горячо добавил Пугнарсес.
Так вот, значит, как обстояло дело.
Я пришел в «нахаловку» невольников и рабочих вовсе не с целью повидаться с Холли, хотя и надеялся вскоре её увидеть. Мне требовалось снова стать одним из этих людей. Они уже поверили, будто я сбежал с галер и обращаюсь к ним за помощью. Что же, неплохо для начала.
— Возможно, мне придется попросить, чтобы вы меня прятали, — сказал я. — Время от времени. Потому как у меня большие планы.
Я оборвал фразу. В параллелограмм лунного света вторглась тонкая тень. Приближалось утро, но этот свет ещё не начал становиться из розового серебристым. Сейчас эта тонкая фигурка заколебалась в дверях окруженная розовым нимбом.
Тихий голос выдохнул единственное слово.
— Писец!
Холли была по-прежнему невероятно прекрасна. Теперь её красота стала более зрелой. Но я знал, что невинность и наивность её черт обманчивы, и хрупкий облик скрывает железную решимость. Рядом с ней принцесса Сушинг выглядела непомерно разросшимся поблекшим осенним цветком.
— Лахал, Холли, — начал было я.
Но она кинулась мне на шею. Ее стройное гибкое тело откровенно прижалось к моему. Горячие, влажные губы с потрясающим пылом страсти прильнули к моему рту. И когда она так порывисто целовала меня, я видел через её плечо ошарашенные физиономии уставившихся на меня Генала и Пугнарсеса.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Планы Писца
После этого жизнь стала волнующей, интересной и необыкновенно стоящей.
Я провел много ночей в «нахаловке». После того как я снова присоединился к участникам сафари, и немного поохотился в свое удовольствие привезя в Магдаг в качестве трофеев несколько лимов, мне ничего не стоило устроить неподалеку от «нахаловки» тайник, рядом с рекой, куда мог легко добраться из «Изумрудного глаза» на сектриксе. Там я спрятал оружие, одежду и деньги. Я выезжал из дворца без сопровождения чуликов. Чтобы избавиться от них, приходилось прибегать к откровенному обману. Я переодевался в серую набедренную повязку и бесшумно скользил по лабиринтам переулков и дворов. Возвращался я задолго до рассвета.
По шестым дням мне часто удавалось провести с невольниками и рабочими целые сутки, так как Гликас и Сушинг усердно предавались религиозным обрядам, посвященным Гродно. В исполнении религиозного долга все жители Магдага были невероятно щепетильны, в особенности в те дни, когда приближалось время Великой Смерти.
Дело с Фоллоном-фрислом получило весьма странное завершение, обернувшееся к моей выгоде.
Было бы неправдой сказать, что все фрислы выглядели для меня на одно лицо. Когда надо я отлично узнавал отдельных личностей. Однажды вечером, когда с неба исчезли последние лучи солнц, а Дева-с-Множеством-Улыбок плыла высоко над облаками, я подъехал к реке и привязал сектрикса к ветке дерева. Дальше по берегу протянулась «нахаловка», казавшаяся оранжевой в этом красноватом отраженном свете. Глядя на этот свет, я воспрянул духом.
Всего через несколько мгновений я припрятал свою вэллийскую одежду, обмотал вокруг пояса серую набедренную повязку, продел между ног свободные концы ткани и подоткнул их. В ножнах на поясе, держащем повязку, уютно прикорнул острый, слегка изогнутый нож. Мягко ступая, я двинулся в направлении первой расползшейся вширь шеренги жилищ из глиняных кирпичей. И тут я услышал неподалеку приглушенный крик.
В магдагской «нахаловке» рабов подобные крики, — обычное дело.
Но затем, когда дерущиеся выкатились на лунный свет, я поневоле обратил на них внимание. Это были двое фрислов, сцепившихся друг с другом. Мне потребовалась пара секунд, прежде чем я понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61