— Но мог и не просто так. Все-таки он был в институте вечером… Что вы на меня так смотрите? Вы не согласны?
— Нет… что вы! — поторопился ответить я. — Очень даже возможно… То есть если вы предполагаете, что Чернышев как-то замешан в этом деле, тогда я не согласен. Не годится он для таких дел абсолютно. Самое большее — он мог что-то видеть или слышать, а вам не сказал. И не почему-нибудь, а просто так… Ну, не умеет он с людьми общаться, я же вам говорю! Я вот схожу к нему потом, побеседую. Мне он непременно скажет, если что было.
— Очень меня обяжете, — сказал на это Линьков.
«Батюшки, до чего он вежливый! — с ужасом подумал я. — Несокрушимая вежливость. Но контакт все же налаживается, помаленечку-потихонечку. Зададим следующий вопрос, насчет спиртного: как он на это будет реагировать?»
Линьков с интересом поглядел на меня.
— Спиртное? Да, следы алкоголя при вскрытии обнаружены. Доза небольшая, о сильном опьянении, по-видимому, говорить не приходится. А что?
Значит, алкоголь был! А ведь Аркадий пил очень редко… и не в институте, конечно.
— Еще один-два вопроса, если можно, и потом я вам объясню, в чем дело,
— быстро сказал я. — Как был одет Левицкий? То есть какой на нем был костюм?
— А, это вы по поводу слов Берестовой? Я лично ничего странного в его одежде не усмотрел. Обычный рабочий костюм: черная замшевая куртка спортивного образца, серые брюки.
Ну, ясно — он не переодевался, Нине просто померещилось. Странно, правда, что Нине вдруг начало мерещиться. У нее ум удивительно четкий и ясный. Ну, и плюс женская наблюдательность… Но, с другой стороны, с Ниной тоже что-то начало происходить… Что случилось с Ниной? Что случилось с Аркадием? Если это убийство, то кто мог убить его, почему? Если самоубийство, так тоже — почему? Почему, объясните! И почему он хотя бы записки не оставил?
— Если это самоубийство, — сказал я вслух, — то как можно объяснить, что Аркадий не оставил записки?
— Видите ли, записку он, собственно, оставил, — тихо и будто бы смущенно сказал Линьков.
Мне показалось, что я ослышался.
— Оставил?
— Да. То есть, по-видимому, он написал записку. Но кто-то ее забрал. Или он сам ее уничтожил.
Ну что за дичь! Зачем Аркадию уничтожать записку? А если ее забрал кто-то другой, то, опять-таки, зачем? Кто бы ни был этот другой и что бы он ни делал в лаборатории, ему все равно выгодней, чтобы смерть Аркадия сочли самоубийством.
— А откуда же вы знаете, что записка была? — недоумевая, спросил я.
Линьков порылся в своей рыжей папке и извлек оттуда небольшой листок фотобумаги — 9х12 примерно.
— Вот, посмотрите, — сказал он, протягивая мне листок. — Это сфотографировано с записной книжки Левицкого. Три предыдущие листка были вырваны, а на этой страничке отпечаталось то, что было на них написано. Мало что удалось разобрать, строчки налезали друг на друга, отпечатки сливались, совмещались…
Я поглядел на листок — и сердце у меня захолонуло. Почти всю площадь снимка заполняла причудливая путаница еле прочерченных линий. Только вверху, чуть наискось, выступали над этим исчерченным полем слова «я уверен», и опять строка ныряла в путаницу. Да еще снизу, тоже наискось, в правом углу, можно было прочесть: «…останется в живых!» И уверенная, размашистая подпись — «Аркадий».
Я смотрел на листок и опять чувствовал, что все у меня перед глазами плывет. Значит, все-таки самоубийство?
— И ничего больше нельзя было разобрать? — с трудом выговорил я.
Линьков покачал головой.
— Сделали все, что могли. Фотографирование в контрастном свете и прочие технические трюки. Но сами видите, строчки накладываются одна на другую. Наши специалисты говорят, что не менее, чем в три слоя: значит, исписаны были все три листка, которые вырваны из книжки. — Он снова сунул руку в недра своей папки. — Вот, посмотрите-ка! Вы можете хотя бы примерно определить, к какому времени относятся последние записи?
Он протянул мне записную книжку Аркадия, такую знакомую мне книжку в темно-красном пластиковом переплете. У Аркадия был к ней солидный запас сменных вкладышей, последний раз он сменил вкладыш месяца два назад, когда все у нас было еще по-прежнему. Но за эти два месяца Аркадий исписал почти все страницы; за той, на которой отпечатались строчки, оставалось всего два листка. Не то он работал с удвоенной энергией, не то заменял этими записями общение со мной… Мне очень хотелось как следует изучить книжку, но я не решался попросить Линькова.
— Могу определить совершенно точно, — сказал я. — Здесь записаны те прикидочные расчеты, которые мы с Левицким делали вчера… Вот посмотрите, в моей книжке то же самое.
— Понятно… Значит, он написал записку после вашего ухода.
— И куда же она делась? — спросил я, отупело глядя на него.
— Понятия пока не имею, — признался Линьков. — Она не спрятана в лаборатории, — да и зачем бы ее прятать? Ее здесь не сожгли и не изорвали
— нигде нет ни пепла от бумаги, ни обрывков. Уборщица вчера вашу лабораторию не убирала. Можно, разумеется, предположить, что Левицкий специально выходил, чтобы сжечь или изорвать записку где-нибудь вне лаборатории, но это выглядит слишком неправдоподобно. Вернее всего, записка была здесь — например, на столе у Левицкого или в кармане его куртки. А потом ее кто-то взял! — неожиданно жестким тоном закончил он.
— Но кто же мог ее взять? — У меня голова кругом шла от всей этой путаницы. — А главное, зачем? Если это все же самоубийство…
— Сейчас, пожалуй, ясно, что это не только самоубийство, — возразил Линьков. — Существует, по-видимому, какая-то цепь событий, в которой самоубийство… ну, скажем осторожнее — смерть Левицкого была лишь звеном… может быть, даже не самым важным звеном. Человек, который взял записку, мог сделать это лишь после того, как яд начал действовать. Следовательно, этот человек знал, что Левицкий умирает или умер. Однако он не поднял тревогу, не попытался спасти умирающего. Это означает, что смерть Левицкого была ему очень выгодна. Даже если оказалась совершенно для него неожиданной… в чем я, однако, весьма сомневаюсь: уж очень все ловко обставлено, нигде никаких следов, ничьих отпечатков пальцев, кроме самого Левицкого… В перчатках, значит, действовал… У вас в институте резиновые перчатки вообще применяются при работе?
— Да… не всегда и не всюду, но… Они знаете где наверняка применяются? У эксплуатационников!
Последние слова я почти выкрикнул. Меня так тряхнуло, будто я без резиновых перчаток схватился за оголенный провод под напряжением. Значит, и эта деталь укладывается в мою версию! Торопясь и захлебываясь, я изложил Линькову то, что успел узнать и сообразить за прошедшие сутки.
Линьков слушал меня очень по-хорошему, одобрительно поддакивал, кое-что записывал в свой внушительный блокнот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96