— нетерпеливо бросил Аркадий.
— Погоди… — сказал Борис. — Я опять не понимаю! Почему ты говоришь только о прошлом? А в будущее в чем он мог двигаться, если не было хронокамеры? То есть хронокамеры, пригодной для переброски человека. Впрочем, дело вообще не столько в хронокамере, сколько в том, чтобы рассчитать поле… однородное поле. Но ведь и тебе это было нужно!
Аркадий прямо сиял от гордости. Наконец-то мы сообразили, что он сделал, — он и никто другой!
— Да, вот именно, — сказал он, стыдливо потупившись. — Я… видишь ли… ну, рассчитал я такое поле!
Он посмотрел, какое это произведет на нас впечатление. Вот ведь характер! Ну, сделал ты дело, и отлично, и радуйся про себя. И подожди, пока люди сами оценят, что ты сделал. Так нет, разве у Аркаши хватит терпения ждать? Он уж поможет людям побыстрее все оценить, без волокиты!
— То есть ты понимаешь, что это значит? — удивленно и чуточку обиженно спросил он Бориса-76. — Я рассчитал поле, которое позволяет человеку перемещаться во времени. На любые дистанции, в прошлое или в будущее. Ну конечно, только туда, где существуют хронокамеры.
— Как не понять! — сказал Борис. — Просто я не удивляюсь этому: ты ведь у нас гений, ты еще и не то можешь!
Аркадий подозрительно покосился на него, но промолчал.
— Так что же дальше? — спросил Борис. — Нашел ты, значит, это поле и, как я понимаю, решил, что теперь самое время прогуляться?
— Ну да… — уже неохотно сказал Аркадий. — Отправился я в прошлое. Потом еще раз. Встретился с самим собой. Потом снова встретился — как раз двадцатого мая, вечером…
— Ты… издалека? — спросил Борис.
— Из этого же года, из семьдесят шестого. Только, разумеется, из другого мира, не вашего.
— Понятно, понятно… Из того мира, каким он был до твоих путешествий! Потом ты свалился на голову ему и прочим, — Борис кивнул в мою сторону, — накуролесил там со своим двойником, и в результате мир стал такой, каким его знаю я… Но все равно ты мне не объяснил, почему тебя не удивляет Борькино передвижение в будущее.
— А потому, что он, как я понимаю, в будущее кинулся вслед за мной, — объяснил Аркадий. — В моей хронокамере!
Он с такой гордостью сказал «в моей», словно эта хронокамера была его родовым поместьем.
— А ты чего молчишь? — накинулся на меня Борис. — Он правильно объясняет?
— Объясняет он, в общем, правильно, только не все знает, — ответил я. — Это верно, что сюда я ввалился случайно, и в его хронокамере, — я ведь рассказывал, как это было. Но в двадцатое мая 1974 года я прибыл намеренно. И в своей хронокамере. Я Аркашеньке это все рисовал, но он, по-моему, просто не может поверить, что кто-то еще, кроме него, способен рассчитать поле… Ты же знаешь Аркашеньку, от скромности он не умрет!
— Я не отрицаю… в принципе! — с достоинством произнес Аркадий. — Я всегда был о тебе очень высокого мнения, Борис, ты же знаешь… Ну, и потом ты ведь работал со мной, это тоже кое-что значит! Но не надо преувеличивать… да! Не стоит, знаешь ли, преувеличивать…
— Это в каком же смысле — преувеличивать? — поинтересовался я.
— В этом самом. Говоришь, что я от скромности не умру, а сам-то? «Я да я, в своей камере прибыл, я уже два года назад все это рассчитал!» Не советую, знаешь ли…
— Ну, а если все-таки? — спросил я, с любопытством глядя на Аркадия. — Если на минуточку допустить, что я и вправду взял да рассчитал поле, еще в 1974 году? Тогда что?
— Тогда честь тебе и слава! — неуверенно сказал Аркадий. — То есть ты и так молодец, если действительно отправился в прошлое в своей хронокамере. Действительно, Борька?
— Действительно… — сдержанно ответил я.
— Молодец, молодец! — величественно отозвался Аркадий. — Это здорово! И этого вполне достаточно, чтобы похвастаться. А преувеличивать, я ж говорю, незачем…
Я неопределенно хмыкнул. Что-то крылось за этими словами Аркадия, а что, я не мог понять. Ну ладно, потом выясню!
— Ладно, не буду преувеличивать, раз тебе это не нравится, — кротко согласился я. — Так вот, Борька, смотри сюда!
Я быстро восстановил чертеж, который раньше делал для Аркадия.
— Видишь? — говорил я Борису. — Линия I — это его мир, где он изобрел свою «машину времени», нашел свое поле. Вот он прибывает к нам… Возьмем для простоты последнее его прибытие, двадцатого мая… иначе много чертить придется — ведь он всякий раз, когда прибывал к нам, новую линию создавал… Ну ладно, пусть линия I — последняя из линий, созданных Аркадием. Это не та, где он рассчитывал поле, а та, с которой он свалился в «мое» двадцатое мая.
Аркадий поглядел на мой чертеж, сдвинул брови и о чем-то задумался. Борис-76 был заинтересован до крайности.
— Эти вот две параллельные линии, которые начинаются от двадцатого мая,
— это встреча двух Аркадиев, да? — спрашивал он, не отрывая глаз от чертежа.
— Ну да! Они встретились в лаборатории, потом, видимо, пошли вместе в зал хронокамер… ну, Аркаша нам это обрисует подробней… Постой, а ты разве об этом не слыхал?
— Да ничего я не слыхал и ничего не знаю, ясно тебе? — огрызнулся Борис-76. — Куда мне до вас! Вы бывалые люди, великие хронопроходцы, а я — жалкий провинциал-домосед… И вообще не обо мне речь. Давай дальше, по порядку. Крест — это что?
— Это смерть моего Аркадия, — неохотно проговорил я.
Каждый раз, когда я об этом вспоминал, вся история переставала мне казаться хоть отчасти забавной, я ощущал нестерпимую горечь и боль. Ведь своего Аркадия я так и не спас. Да и невозможно это было, я подсознательно все время это понимал. В том мире, который я покинул, когда вошел в свою хронокамеру, смерть Аркадия Левицкого осталась трагическим фактом, и никакая хронофизика не могла этого изменить.
Я посмотрел на Аркадия. Другой Аркадий… Вот он пожалуйста, жив-здоров. Сидит рядом — рукой потрогать можно — и тоже смотрит на меня. И, кажется, понимает, о чем я думаю. Во всяком случае, глаза у него очень грустные.
Борис нахмурился.
— Я понимаю… — сказал он. — Для меня это только слова, я ведь ничего сам не видел. Но даже и на слух от этого обалдеть можно! Ты говоришь — «смерть моего Аркадия», и я ведь вижу, что для тебя это действительно смерть, что тебе и сейчас больно. Я просто представить себе не могу, как это все получилось. Но если ты это нарочно затеял, Аркадий, то… Нет, не буду! Досказывай, Борька, а потом мы за него возьмемся.
— Ну, этот вот отрезок линии II, что проходит под пунктирной дугой, — моя жизнь с двадцатого по двадцать третье мая того же года. Невеселая жизнь, прямо скажем. Первую-то ночь я преспокойно проспал, а утром двадцать первого вызывают меня срочно в институт и сразу обухом по голове
— Левицкий отравился! Следователь пришел, расспрашивает — что да как, да почему Левицкий это сделал, а я даже приблизительно не могу понять, почему!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Погоди… — сказал Борис. — Я опять не понимаю! Почему ты говоришь только о прошлом? А в будущее в чем он мог двигаться, если не было хронокамеры? То есть хронокамеры, пригодной для переброски человека. Впрочем, дело вообще не столько в хронокамере, сколько в том, чтобы рассчитать поле… однородное поле. Но ведь и тебе это было нужно!
Аркадий прямо сиял от гордости. Наконец-то мы сообразили, что он сделал, — он и никто другой!
— Да, вот именно, — сказал он, стыдливо потупившись. — Я… видишь ли… ну, рассчитал я такое поле!
Он посмотрел, какое это произведет на нас впечатление. Вот ведь характер! Ну, сделал ты дело, и отлично, и радуйся про себя. И подожди, пока люди сами оценят, что ты сделал. Так нет, разве у Аркаши хватит терпения ждать? Он уж поможет людям побыстрее все оценить, без волокиты!
— То есть ты понимаешь, что это значит? — удивленно и чуточку обиженно спросил он Бориса-76. — Я рассчитал поле, которое позволяет человеку перемещаться во времени. На любые дистанции, в прошлое или в будущее. Ну конечно, только туда, где существуют хронокамеры.
— Как не понять! — сказал Борис. — Просто я не удивляюсь этому: ты ведь у нас гений, ты еще и не то можешь!
Аркадий подозрительно покосился на него, но промолчал.
— Так что же дальше? — спросил Борис. — Нашел ты, значит, это поле и, как я понимаю, решил, что теперь самое время прогуляться?
— Ну да… — уже неохотно сказал Аркадий. — Отправился я в прошлое. Потом еще раз. Встретился с самим собой. Потом снова встретился — как раз двадцатого мая, вечером…
— Ты… издалека? — спросил Борис.
— Из этого же года, из семьдесят шестого. Только, разумеется, из другого мира, не вашего.
— Понятно, понятно… Из того мира, каким он был до твоих путешествий! Потом ты свалился на голову ему и прочим, — Борис кивнул в мою сторону, — накуролесил там со своим двойником, и в результате мир стал такой, каким его знаю я… Но все равно ты мне не объяснил, почему тебя не удивляет Борькино передвижение в будущее.
— А потому, что он, как я понимаю, в будущее кинулся вслед за мной, — объяснил Аркадий. — В моей хронокамере!
Он с такой гордостью сказал «в моей», словно эта хронокамера была его родовым поместьем.
— А ты чего молчишь? — накинулся на меня Борис. — Он правильно объясняет?
— Объясняет он, в общем, правильно, только не все знает, — ответил я. — Это верно, что сюда я ввалился случайно, и в его хронокамере, — я ведь рассказывал, как это было. Но в двадцатое мая 1974 года я прибыл намеренно. И в своей хронокамере. Я Аркашеньке это все рисовал, но он, по-моему, просто не может поверить, что кто-то еще, кроме него, способен рассчитать поле… Ты же знаешь Аркашеньку, от скромности он не умрет!
— Я не отрицаю… в принципе! — с достоинством произнес Аркадий. — Я всегда был о тебе очень высокого мнения, Борис, ты же знаешь… Ну, и потом ты ведь работал со мной, это тоже кое-что значит! Но не надо преувеличивать… да! Не стоит, знаешь ли, преувеличивать…
— Это в каком же смысле — преувеличивать? — поинтересовался я.
— В этом самом. Говоришь, что я от скромности не умру, а сам-то? «Я да я, в своей камере прибыл, я уже два года назад все это рассчитал!» Не советую, знаешь ли…
— Ну, а если все-таки? — спросил я, с любопытством глядя на Аркадия. — Если на минуточку допустить, что я и вправду взял да рассчитал поле, еще в 1974 году? Тогда что?
— Тогда честь тебе и слава! — неуверенно сказал Аркадий. — То есть ты и так молодец, если действительно отправился в прошлое в своей хронокамере. Действительно, Борька?
— Действительно… — сдержанно ответил я.
— Молодец, молодец! — величественно отозвался Аркадий. — Это здорово! И этого вполне достаточно, чтобы похвастаться. А преувеличивать, я ж говорю, незачем…
Я неопределенно хмыкнул. Что-то крылось за этими словами Аркадия, а что, я не мог понять. Ну ладно, потом выясню!
— Ладно, не буду преувеличивать, раз тебе это не нравится, — кротко согласился я. — Так вот, Борька, смотри сюда!
Я быстро восстановил чертеж, который раньше делал для Аркадия.
— Видишь? — говорил я Борису. — Линия I — это его мир, где он изобрел свою «машину времени», нашел свое поле. Вот он прибывает к нам… Возьмем для простоты последнее его прибытие, двадцатого мая… иначе много чертить придется — ведь он всякий раз, когда прибывал к нам, новую линию создавал… Ну ладно, пусть линия I — последняя из линий, созданных Аркадием. Это не та, где он рассчитывал поле, а та, с которой он свалился в «мое» двадцатое мая.
Аркадий поглядел на мой чертеж, сдвинул брови и о чем-то задумался. Борис-76 был заинтересован до крайности.
— Эти вот две параллельные линии, которые начинаются от двадцатого мая,
— это встреча двух Аркадиев, да? — спрашивал он, не отрывая глаз от чертежа.
— Ну да! Они встретились в лаборатории, потом, видимо, пошли вместе в зал хронокамер… ну, Аркаша нам это обрисует подробней… Постой, а ты разве об этом не слыхал?
— Да ничего я не слыхал и ничего не знаю, ясно тебе? — огрызнулся Борис-76. — Куда мне до вас! Вы бывалые люди, великие хронопроходцы, а я — жалкий провинциал-домосед… И вообще не обо мне речь. Давай дальше, по порядку. Крест — это что?
— Это смерть моего Аркадия, — неохотно проговорил я.
Каждый раз, когда я об этом вспоминал, вся история переставала мне казаться хоть отчасти забавной, я ощущал нестерпимую горечь и боль. Ведь своего Аркадия я так и не спас. Да и невозможно это было, я подсознательно все время это понимал. В том мире, который я покинул, когда вошел в свою хронокамеру, смерть Аркадия Левицкого осталась трагическим фактом, и никакая хронофизика не могла этого изменить.
Я посмотрел на Аркадия. Другой Аркадий… Вот он пожалуйста, жив-здоров. Сидит рядом — рукой потрогать можно — и тоже смотрит на меня. И, кажется, понимает, о чем я думаю. Во всяком случае, глаза у него очень грустные.
Борис нахмурился.
— Я понимаю… — сказал он. — Для меня это только слова, я ведь ничего сам не видел. Но даже и на слух от этого обалдеть можно! Ты говоришь — «смерть моего Аркадия», и я ведь вижу, что для тебя это действительно смерть, что тебе и сейчас больно. Я просто представить себе не могу, как это все получилось. Но если ты это нарочно затеял, Аркадий, то… Нет, не буду! Досказывай, Борька, а потом мы за него возьмемся.
— Ну, этот вот отрезок линии II, что проходит под пунктирной дугой, — моя жизнь с двадцатого по двадцать третье мая того же года. Невеселая жизнь, прямо скажем. Первую-то ночь я преспокойно проспал, а утром двадцать первого вызывают меня срочно в институт и сразу обухом по голове
— Левицкий отравился! Следователь пришел, расспрашивает — что да как, да почему Левицкий это сделал, а я даже приблизительно не могу понять, почему!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96