Вон они. Рая и ее парень, у дерева стоят, он, правда, неудачно получился — в профиль и смеется, но все же… Ну да, это Аркадий, а это я, правильно. Почему Аркадий стоит рядом с Робертом? Ой, да просто случайно!
Линьков внимательно разглядывал любительскую, впрочем весьма неплохо сделанную фотографию. О Роберте действительно трудно судить по этому снимку, зато Рая вышла отчетливо, ее сразу можно будет узнать. У Аркадия Левицкого улыбка прямо ослепительная и совершенно беззаботная — даже и не подумаешь, что у него какие-то переживания были… А может, и не было особых переживаний? Может, просто щелчок по самолюбию плюс осложнившиеся отношения с ближайшим другом и сотрудником? Все же впечатление такое, что Роберт и Аркадий не случайно оказались рядышком, а если даже и случайно, то о чем-то они в этот момент говорили.
— А вы не заметили, Левицкий разговаривал с Робертом? — спросил Линьков.
— Да чего с ним разговаривать! — презрительно отозвалась Лера. — Это же совсем пустой парень. Только в нем и есть, что поет неплохо, но уж в песнях совершенно не разбирается… Да он хороших даже и не знает, так все, ерунду какую-то нахватал. А Аркадий, он дураков ну прямо физически не переносит…
— Вы много пели в тот день? — помолчав, спросил Линьков.
— Много! Я вообще очень люблю петь! — Лера мечтательно зажмурилась.
— Когда вы пели, Левицкий все время был рядом с вами?
— Да кто его знает… — подумав, нерешительно ответила Лера. — Мог и отходить, конечно… Я, знаете, очень увлекаюсь, когда пою…
— А после праздников вы часто встречались с Левицким? — осторожно спросил Линьков: он чувствовал, что вопрос это не вполне деликатный, но спросить все же следовало.
— Нет… то есть он заходил ко мне сюда во время работы, — слегка покраснев, сказала Лера. — А помимо института мы не встречались, потому что он был очень занят, все вечера в лаборатории сидел… Сколько раз и я и другие наши проходили по вечерам мимо института, столько раз и видели, что он у себя в лаборатории находится.
— А больше он ни с кем из ваших не поддерживал отношения? — спросил Линьков, отлично понимая, что опять поступает бестактно.
Лера действительно обиделась и покраснела до слез.
— Вы, значит, думаете, что он ко мне так только, мимоходом заглядывал?
— сказала она дрожащим голосом. — Ну и думайте, а я точно знаю, что ко мне он ходил, специально ко мне!
«Эх ты, балбес! — ругал себя Линьков. — Девушку до слез довел, а ничего толком не узнал. Теперь придется искать другой источник информации…»
4
Наконец я сказал себе, что пока все эти гипотезы не проверишь на практике, толку от них не будет, а между тем надо работать в темпе, чтобы закончить к трем. Но сосредоточиться мне было невероятно трудно; разговор с Линьковым снова выбил меня из колеи. Я все останавливался и задумывался, глядя в одну точку.
В конце концов я решил сбегать в буфет, проглотить быстренько чашку кофе. Да и вообще я сегодня фактически не завтракал.
В буфете было пусто. Зина мне улыбнулась и прямо сразу предложила «допить коньяк». Она даже поболтала для наглядности бутылкой — коньяку там и вправду было на донышке. Я сказал, что, мол, спасибо, но вообще я не пью днем, да еще на работе, а вчера просто нервы сдали. Зина сказала, что это я правильно, так вот и надо себя вести, и что вообще она уважает людей самостоятельных.
— Мужчина должен быть с характером, — убежденно говорила она сквозь гул включенного «экспресса», в недрах которого готовился мой кофе. — Мало ли чего ему предлагают, но он должен сам понимать, что ему на пользу, а что во вред. А если не понимает, так это уж не мужчина, одна видимость только! Иной вот и знает, что спиртное для него яд, однако хлещет этот яд за компанию…
— Зиночка, слушайте, а Аркадия Левицкого вы тоже угощали коньяком? — спросил я, вслушавшись в ее певучее бормотание.
— А как же, — закивала Зина, — угощала! В тот самый день… Такой он был тоже расстроенный, вроде как вы вчера. Ну, выпил он пятьдесят граммов всего, больше никак не захотел.
— Когда он заходил к вам, не помните? — спросил я.
— Да уж к самому концу дня, часа в четыре, что ли…
Так! Теперь и вовсе, наверное, не разберешься в этом деле. Вряд ли судебные медики смогут установить, выпил он спиртное в один прием или же в два, с промежутком около часа. Правда, там, наверное, был не коньяк… Ну, посмотрим… Но уже сам факт, что Аркадий выпил хоть рюмку в рабочее время, говорит о многом. Значит, он был сильно взволнован, совсем выбит из колеи. А я даже не заметил, ничего я не понял…
«Работать, работать, ни о чем другом не думать, не отвлекаться!» — строго приказал я себе, входя в лабораторию. Но сосредоточиться было по-прежнему трудно, и я пустил в ход один трюк — начал оживленно беседовать с собой, с хронокамерой и пультом, комментируя свои действия. Со стороны это нелепо выглядит, и приходилось только надеяться, что никто ко мне не зайдет, пока я не закончу эксперимент, но зато такой трюк здорово помогает отключать всякие посторонние мысли.
Прежде всего я начал разговаривать с пультом. Я вообще люблю хоть немножечко поговорить с нашим великолепным пультом. Мне почему-то всегда кажется, что этот белоснежный красавчик слегка глуповат и нуждается в пояснениях, иначе не сможет нормально работать.
— Сейчас нам с тобой знаешь, что предстоит? — спросил я его. — Предстоит нам, как это обозначено в журнале, заняться серией первой, координаты двадцать — двадцать. И начнем мы, как положено, с контроля… Возьмем вот этот брусок, — бормотал я, вовсю орудуя манипуляторами, — и выведем его, болезного, на самый центр хронокамеры.
Брусок послушно улегся на подставку, я убрал манипуляторы, еще раз проверил поле и включил тумблер автоматического нарастания мощности. Пульт обиженно и сердито заморгал разноцветными лампочками, но тут же успокоился
— он достиг расчетного напряжения. Стрелки поползли к нужным делениям и гордо застыли в сознании исполненного долга. Теперь слово за хронокамерой.
— Ах ты умница, голубушка моя! — бормотал я, наблюдая, как за ее толстым стеклом тает, расплывается, исчезает брусок вместе с подставкой. Еще миг — и в камере стало пусто, только призрачное зеленоватое сияние медленно гасло, уползая куда-то в углы стеклянного куба.
Мы обычно перемещали объект в будущее и задавали ему находиться там несколько секунд — до минуты. Интересно все-таки было представлять себе, что в данную минуту этот брусок находится вовсе не в данной минуте, а в той, которая для меня еще только наступит через десять минут… но вместе с тем сейчас (то есть нет, не сейчас, а в том времени, которое «там» отвечает моему «сейчас») он себе мирно покоится на подставке, и я (не этот я, что здесь, а тот я, который будет через десять минут) смотрю на него совершенно индифферентным взглядом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96