У его брата в Провансе тоже есть виноградники, не так много, конечно, но свое вино они ежегодно производят. Только вино, которое делает Григорий, более крепкое, не такое нежное, как прованское, но пить его не менее приятно.
Виталий за годы затворничества отвык от людей, и общение со словоохотливым французом ему было только в радость. Симон многих вещей не понимал, например, зачем это из допотопного неработающего телевизора и запчастей собирать такой же допотопный телевизор, но работающий, если эти модели вот уже лет двадцать как устарели, не проще ли купить новый? А Виталий пытался объяснить ему, что в этом и состоит вся прелесть процесса — из металлолома сделать действующий аппарат.
Он никак не мог привыкнуть к мысли о том, что теперь они с отцом богаты: им принадлежит квартира в центре Парижа, усадьба с конюшнями и что-то еще из недвижимости, что именно, он даже и не пытался запомнить, и много-много денег в байке. Пока, правда, воспользоваться этим нельзя, так как еще предстоят какие-то формальности. Но то, что они с Марьяшей и этим классным парнем Мишей поедут сначала в Питер, а потом и в Париж, уже точно. Отец пока тоже ходит на работу в свои мастерские, так как тоже не верит в то, что стал богатым.
Вообще вся эта история с вновь приобретенной сестрой Григория и тетей Витальки кажется вымыслом. В детстве мать говорила, что Екшинцевы — знатного дворянского рода, но ей никто не верил. Вернее сказать, никто не придавал этому значения. Какие могут быть дворянские корпи у обычных пахарей-крестьян? Вот бы теперь расспросить маму о том, что она имела в виду. Откуда узнала она про дворянские корни? Но ведь на тот свет не позвонишь…
Виталий не решался расспрашивать свою тетю Марьяшу (тоже мне, тетя — старше на пару лет) о прабабушке. Он вообще стеснялся ее, как, впрочем, и Григорий, а вот болтливый Симон может рассказать много интересного.
— А какой она была, графиня Порошина? Наверное, очень крутой? — спросил он разомлевшего Симона.
— Она была невероятной женщиной, настоящей аристократкой, таких больше нет.
— А Полина?
— А в Полину последние лет двадцать я был безумно влюблен. Но чем больше делал для нее добра, тем больше был наказан. Она совсем другая, не похожа ни на мать, ни тем более на дочь. Просто клубок противоречий, а не женщина. За это, наверное, я ее и любил.
— Ты говоришь «любил», а теперь что, уже больше не любишь? Другую встретил?
— Пока еще сам не разобрался в своих чувствах, но мне здесь в России очень приглянулась одна женщина. И я даже ловлю себя на мысли о том, что совсем не вспоминаю о Полине.
Виталий немного замялся, видно было, что он хотел спросить у Симона что-то очень его интересовавшее, но не решался. Симон, приговоривший уже один стаканчик домашнего вина, был в хорошем расположении духа, тем более что парнишка ему очень нравился. Он сам пришел ему на помощь:
— Ты не комплексуй, спрашивай все, что тебе интересно. Пользуйся правом хозяина — на любой твой вопрос я, как гость, обязательно должен ответить.
— Вот ты говоришь, что двадцать лет в нее влюблен. Она тебе взаимностью не отвечала, и что же, у тебя все это время не было женщины?
Симон заржал так, что даже встрепенулся ленивый Гигант, давно уже переставший реагировать на не по годам шустрого француза. Приступ смеха длился минут пять, все это время Виталий сидел, потупив глаза.
— О, sancta simplicitas! — прервался, наконец, Симон. — Как давно я так не смеялся! Я, по-твоему, похож на монаха-отшельника?
— Нет, как раз наоборот, очень даже представительный мужчина, наверное, женщинам такие нравятся…
— Женщинам любые мужчины нравятся, но особенно — состоятельные. Так что, признаюсь, за эти двадцать лет я не часто спал один в своей постели.
— С нелюбимыми, что ли?
— Естественно, мой юный друг. Скажу больше, любовь и секс — это, знаешь ли, совершенно разные понятия, как помидор и виноград, например. Не станешь же ты сравнивать, что лучше?
— Понятно, что не стану, каждый по-своему хорош.
— Абсолютно с тобой согласен. Вот и в жизни, каждая женщина по-своему хороша — и та, которую ты всю жизнь любишь, хоть и безответно, и та, с которой просто спишь. Понял меня?
— Не-а, не понял. Это совсем уж по-французски. Зачем же тогда люди женятся — чтобы любить друг друга и спать вместе. А тебя, Симон, послушать, так получается, что любишь ты одну, а занимаешься сексом с другой. Где логика?
— Ой, какой же ты глупый. Да если бы у всех в жизни так было — влюбились, поженились и умерли в один день. Таких гармоничных союзов в природе практически не существует. Это удается единицам, понимаешь?
— Значит, мои родители были как раз тем единичным случаем. Они очень любили друг друга, никогда не ругались, и папа по другим женщинам не ходил. Жаль только, что мама так рано умерла. Он ведь уже сколько лет бобылем ходит, а на других женщин не смотрит. Потому что одну мать любил, а ты «секс одно, а любовь — совсем другое». Француз ты, Симон, и этим все сказано. Как у нас говорят — кобель.
— Кобель, насколько я понимаю, это ваш Гигант, а я к собакам никакого отношения не имею.
— Гигант давно уже не кобель — у него все половые инстинкты жиром заплыли, ему даже лаять лень. А кобелем у нас тех называют, кто, как и ты, «любят» одну, жену, например, а сами налево и направо ходят.
За обсуждением «вечных» тем их и застал Григорий, вернувшийся с работы. Он был слегка взволнован:
— Что, батя, написал заявление об увольнении? Или опять не решился? — с надеждой спросил Виталий, зная, как тяжело отцу решиться на уход из мастерской.
— Заявление я написал, но меня не это заботит. Опять возле нашего дома хлопец крутится, которого я в ресторане приметил. И ведь уже не первый раз. Может спросить, что ему надо?
— Так он тебе и ответил, смешной ты отец, право слово.
— Так я его как следует спрошу, не ответит, в морду дам, — прямолинейность действий и дел Григория очень удивляла Симона. И даже страшила. Но Виталий, несмотря на молодость, во всем был очень последователен. Он тут же парировал отцу:
А вот это по-нашему, не ответил — в морду. А он в милицию пойдет, скажет, что ты на него на улице напал, избил и все такое. Будет тебе вместо Парижа — тюрьма ростовская.
— Ну, а что ты предлагаешь? Кто-то крутится возле пас, вынюхивает, а мне, что же, бездействовать?
— Ты бы с Мишей посоветовался, он профессионал в этом деле.
Решили, что сейчас перекусят и пойдут в гостиницу к Мише с Марьяшей.
Пока Виталик собирался, Симон успел перекинуться несколькими словами с Григорием:
— Конечно, дело семейное, и, возможно, я не имею права этим интересоваться, но Грегори, парень твой, что совсем с дамами ни-ни?
— Сказал тоже, «с дамами», откуда в нашем Тихорецке возьмутся дамы? Тут все больше местные шалавы, которые с 13-14 лет с отдыхающими хороводят, а из приличных девчонок кто с ним, с ущербным, станет шуры-муры разводить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Виталий за годы затворничества отвык от людей, и общение со словоохотливым французом ему было только в радость. Симон многих вещей не понимал, например, зачем это из допотопного неработающего телевизора и запчастей собирать такой же допотопный телевизор, но работающий, если эти модели вот уже лет двадцать как устарели, не проще ли купить новый? А Виталий пытался объяснить ему, что в этом и состоит вся прелесть процесса — из металлолома сделать действующий аппарат.
Он никак не мог привыкнуть к мысли о том, что теперь они с отцом богаты: им принадлежит квартира в центре Парижа, усадьба с конюшнями и что-то еще из недвижимости, что именно, он даже и не пытался запомнить, и много-много денег в байке. Пока, правда, воспользоваться этим нельзя, так как еще предстоят какие-то формальности. Но то, что они с Марьяшей и этим классным парнем Мишей поедут сначала в Питер, а потом и в Париж, уже точно. Отец пока тоже ходит на работу в свои мастерские, так как тоже не верит в то, что стал богатым.
Вообще вся эта история с вновь приобретенной сестрой Григория и тетей Витальки кажется вымыслом. В детстве мать говорила, что Екшинцевы — знатного дворянского рода, но ей никто не верил. Вернее сказать, никто не придавал этому значения. Какие могут быть дворянские корпи у обычных пахарей-крестьян? Вот бы теперь расспросить маму о том, что она имела в виду. Откуда узнала она про дворянские корни? Но ведь на тот свет не позвонишь…
Виталий не решался расспрашивать свою тетю Марьяшу (тоже мне, тетя — старше на пару лет) о прабабушке. Он вообще стеснялся ее, как, впрочем, и Григорий, а вот болтливый Симон может рассказать много интересного.
— А какой она была, графиня Порошина? Наверное, очень крутой? — спросил он разомлевшего Симона.
— Она была невероятной женщиной, настоящей аристократкой, таких больше нет.
— А Полина?
— А в Полину последние лет двадцать я был безумно влюблен. Но чем больше делал для нее добра, тем больше был наказан. Она совсем другая, не похожа ни на мать, ни тем более на дочь. Просто клубок противоречий, а не женщина. За это, наверное, я ее и любил.
— Ты говоришь «любил», а теперь что, уже больше не любишь? Другую встретил?
— Пока еще сам не разобрался в своих чувствах, но мне здесь в России очень приглянулась одна женщина. И я даже ловлю себя на мысли о том, что совсем не вспоминаю о Полине.
Виталий немного замялся, видно было, что он хотел спросить у Симона что-то очень его интересовавшее, но не решался. Симон, приговоривший уже один стаканчик домашнего вина, был в хорошем расположении духа, тем более что парнишка ему очень нравился. Он сам пришел ему на помощь:
— Ты не комплексуй, спрашивай все, что тебе интересно. Пользуйся правом хозяина — на любой твой вопрос я, как гость, обязательно должен ответить.
— Вот ты говоришь, что двадцать лет в нее влюблен. Она тебе взаимностью не отвечала, и что же, у тебя все это время не было женщины?
Симон заржал так, что даже встрепенулся ленивый Гигант, давно уже переставший реагировать на не по годам шустрого француза. Приступ смеха длился минут пять, все это время Виталий сидел, потупив глаза.
— О, sancta simplicitas! — прервался, наконец, Симон. — Как давно я так не смеялся! Я, по-твоему, похож на монаха-отшельника?
— Нет, как раз наоборот, очень даже представительный мужчина, наверное, женщинам такие нравятся…
— Женщинам любые мужчины нравятся, но особенно — состоятельные. Так что, признаюсь, за эти двадцать лет я не часто спал один в своей постели.
— С нелюбимыми, что ли?
— Естественно, мой юный друг. Скажу больше, любовь и секс — это, знаешь ли, совершенно разные понятия, как помидор и виноград, например. Не станешь же ты сравнивать, что лучше?
— Понятно, что не стану, каждый по-своему хорош.
— Абсолютно с тобой согласен. Вот и в жизни, каждая женщина по-своему хороша — и та, которую ты всю жизнь любишь, хоть и безответно, и та, с которой просто спишь. Понял меня?
— Не-а, не понял. Это совсем уж по-французски. Зачем же тогда люди женятся — чтобы любить друг друга и спать вместе. А тебя, Симон, послушать, так получается, что любишь ты одну, а занимаешься сексом с другой. Где логика?
— Ой, какой же ты глупый. Да если бы у всех в жизни так было — влюбились, поженились и умерли в один день. Таких гармоничных союзов в природе практически не существует. Это удается единицам, понимаешь?
— Значит, мои родители были как раз тем единичным случаем. Они очень любили друг друга, никогда не ругались, и папа по другим женщинам не ходил. Жаль только, что мама так рано умерла. Он ведь уже сколько лет бобылем ходит, а на других женщин не смотрит. Потому что одну мать любил, а ты «секс одно, а любовь — совсем другое». Француз ты, Симон, и этим все сказано. Как у нас говорят — кобель.
— Кобель, насколько я понимаю, это ваш Гигант, а я к собакам никакого отношения не имею.
— Гигант давно уже не кобель — у него все половые инстинкты жиром заплыли, ему даже лаять лень. А кобелем у нас тех называют, кто, как и ты, «любят» одну, жену, например, а сами налево и направо ходят.
За обсуждением «вечных» тем их и застал Григорий, вернувшийся с работы. Он был слегка взволнован:
— Что, батя, написал заявление об увольнении? Или опять не решился? — с надеждой спросил Виталий, зная, как тяжело отцу решиться на уход из мастерской.
— Заявление я написал, но меня не это заботит. Опять возле нашего дома хлопец крутится, которого я в ресторане приметил. И ведь уже не первый раз. Может спросить, что ему надо?
— Так он тебе и ответил, смешной ты отец, право слово.
— Так я его как следует спрошу, не ответит, в морду дам, — прямолинейность действий и дел Григория очень удивляла Симона. И даже страшила. Но Виталий, несмотря на молодость, во всем был очень последователен. Он тут же парировал отцу:
А вот это по-нашему, не ответил — в морду. А он в милицию пойдет, скажет, что ты на него на улице напал, избил и все такое. Будет тебе вместо Парижа — тюрьма ростовская.
— Ну, а что ты предлагаешь? Кто-то крутится возле пас, вынюхивает, а мне, что же, бездействовать?
— Ты бы с Мишей посоветовался, он профессионал в этом деле.
Решили, что сейчас перекусят и пойдут в гостиницу к Мише с Марьяшей.
Пока Виталик собирался, Симон успел перекинуться несколькими словами с Григорием:
— Конечно, дело семейное, и, возможно, я не имею права этим интересоваться, но Грегори, парень твой, что совсем с дамами ни-ни?
— Сказал тоже, «с дамами», откуда в нашем Тихорецке возьмутся дамы? Тут все больше местные шалавы, которые с 13-14 лет с отдыхающими хороводят, а из приличных девчонок кто с ним, с ущербным, станет шуры-муры разводить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67