Аббат ждал их с выражением крайнего нетерпения на бледном, бесцветном лице. Его тонкие губы кривились от раздражения. Этот маленький худой человек казался на первый взгляд совершенно безвредным, но Джулиана видела, что сотворили эти худые руки со спиной шута, и уже не могла обманываться насчет аббата.
— Дочери Евы! — приветствовал он их громким голосом. — Падите ниц и слушайте свою епитимью.
— Но, отец Паулус, — попыталась возразить Джулиана. — Мы ведь еще не исповедались…
— Не смейте указывать мне, миледи! Господь говорил со мной, он послал меня в это гнездо разврата, и я не потерплю неповиновения! Если хотите заслужить прощение за свои многочисленные грехи, распростритесь у ног его, на виду у всех, кто войдет сюда.
К ужасу Джулианы, ее мать опустилась на колени, а затем легла, вытянувшись во весь рост на холодном каменном полу часовни, готовая с покорностью принять епитимью. Отец Паулус перевел свой пронзительный взгляд на Джулиану:
— На пол, леди! Или я позову слуг, которые заставят вас быть покорной!
У Джулианы были некоторые сомнения по поводу того, что священник обладает таким влиянием на здешних обитателей, но она решила не проверять этого. Она легла на пол лицом вниз рядом с матерью, дыша в ледяные камни возле своей щеки.
— Вы сами знаете свои прегрешения! — монотонно начал отец Паулус, возвышаясь над ними. — Сластолюбие, похоть, греховные желания, которые вы скрываете в своих сердцах, в своих душах и мыслях.
Джулиана не собиралась признаваться в своей похоти, поскольку одна только мысль об этом вызывала у нее дрожь гораздо более сильную, чем ледяные камни часовни. В углу она заметила жаровню, но та не горела. Ясно, что отец Паулус считает правильным умерщвлять плоть при любой возможности, будь то плеткой или холодом.
— Дочери сатаны! — продолжал завывать громким голосом священник, и каменные стены часовни отзывались ему многоголосым эхом. — Вы рождены, чтобы смущать и соблазнять мужчин, сбивать их с пути истинного, калечить их души и жизни. В вас заключено все зло! Зная об этом, я защищен от ваших злых намерений и желаю защитить всех, кто меня окружает. Я покажу им истинный путь и заставлю вас обеих свернуть с дороги идолопоклонства и похоти, которую вы избрали.
Джулиана издала было непроизвольный возглас протеста, а Изабелла лежала совершенно безмолвно и даже ни разу не пошевелилась.
— Мир погряз во зле и пороках, а женщина — причина всех зол, инструмент дьявола, посланный на землю, чтобы погубить цветок добра и благочестия в мужчине. Единственная надежда на спасение — это целомудрие, смиренность и покорное молчание.
Смиренность не проблема, размышляла Джулиана, слушая эти безумные речи, но что касается целомудрия, тут уже возникали некоторые сложности. А о покорном молчании вообще говорить не приходится, это совершенно неприемлемо.
— Моя мать завтра выходит замуж, отец Паулус, — сказала Джулиана, поднимая голову. — Как она может принять клятву целомудрия? Разве не церковь учит нас, что брак нужен для того, чтобы плодиться и размножаться?
— Молчи, несчастная! — загремел над ее ухом голос аббата. — И ты, и твоя мать давно показали свою бесплодность и бесполезность в глазах церкви! Не смей учить меня церковным доктринам и добавлять грех ереси к своим бесчисленным прегрешениям! Наказание за ересь — костер! А я никогда не уклоняюсь от своего долга!
Вот тут уж Джулиана поняла, что молчание и в самом деле благо. Она ни на минуту не усомнилась в словах отца Паулуса. Тот, кто мог так исполосовать кнутом беднягу Николаса, без колебания отправит на костер еретика.
На мгновение воспоминание о шуте ввергло ее в смятение. Не вид кровавых ран и не белые полосы от предыдущих шрамов вспомнились ей, а широкие плечи, сильные мускулы, то, как он лежал, раскинувшись на кровати, повернув голову, и смотрел на нее своими странными глазами… Это было такое тревожащее воспоминание, что ей пришлось потрясти головой, чтобы избавиться от него.
— Не смей трясти головой на меня, грешница! — прогремел сразу же голос отца Паулуса. — Твоя распутная мать знает свое место в этом мире, жаль только, что тебя не воспитывали, как полагается, с регулярной поркой. Это просто трагедия, что такую развратницу, как ты, отправили практиковать свои низменные желания на невинном муже, вместо того чтобы оставить получать надлежащее воспитание у отца с его праведной и тяжелой рукой.
Джулиана вовремя прикусила язык. Было так холодно лежать на полу, что она начала дрожать. Еще немного, подумала она, и она готова будет сознаться в любом грехе — ереси, колдовстве, похоти, — только бы подняться с этого ледяного пола и перебраться поближе к огню. «Я не создана для мученичества», — подумала она с кривой усмешкой.
— Я вижу, как ты дрожишь. Не сомневаюсь, что дрожишь от страха за свою душу. Но еще не поздно! Леди Изабелла, вы будете сохранять целомудрие вплоть до того момента, когда я объявлю, что пришло время для святого зачатия. Ради спасения своей души вы не должны ни при каких обстоятельствах соблазнять своего мужа или поддаваться на его уговоры. Вы поняли меня?
— Да, отец Паулус, — голос леди Изабеллы звучал едва слышно.
— А вы, леди Джулиана, — продолжал монах гораздо более суровым тоном, — вы будете носить темную простую одежду, прятать свои волосы, вы будете хранить молчание и выполнять полезную работу. Вы не должны поднимать глаза ни на одного мужчину, и вы должны каждый день проводить по пять часов за молитвой, стоя на коленях. Мы изгоним порок из вашего тела, или нам придется сжечь его.
Она была согласна с его епитимьей почти по всем пунктам.
— Да, отец Паулус, — пробормотала она.
— Всемогущий отец наш… — продолжал аббат таким тоном, каким обычно обращаются к глуховатому и глуповатому старику-родственнику, — эти развратные, грешные женщины выслушали твою волю!
Он еще долго что-то говорил, но Джулиана закрыла глаза, стараясь не слышать этот назойливый голос. Аббат был не умен, но при этом очень опасен. Если он, глядя в ее спокойное лицо, увидел там следы похоти, то, значит, он видел их и на лице Святой Девы Марии. В душе Джулианы не было места похоти, как, впрочем, и в душе ее матери тоже.
Но она уже поняла, что самое разумное — молчать и позволить аббату считать, что это он спас ее от мужской постели. Если бы он знал, что она уже давно сама решила, что никогда больше не подвергнется этой пытке.
По какой-то непонятной причине ей в эту минуту вновь пришла на память спина Николаса. Его постель была широкой и на вид гораздо более удобной, чем та, которую ей, по-видимому, придется разделить сегодня ночью с матерью. Если, конечно, отец Паулус позволит ей когда-нибудь встать с пола. Хорошо, что у шута такая кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78