Когда, наконец, он вылез из ванны, вода струйками сбегала с него прямо на пол.
— Дорогая, а тебе не кажется, что для банщицы ты чересчур одета, — заметил он. — Почему бы нам не исправить этот промах?
Пока Джеймс вытирался, Энн успела снять с себя всю одежду. Когда он вошёл в спальню, она уже лежала на кровати, свернувшись калачиком под одеялом.
— Холодно, — пожаловалась она.
— Не беспокойтесь, мисс, — ответил он, — сейчас в ваше распоряжение будет предоставлена двухметровая горячая грелка.
Она заключила его в свои объятия:
— Врунишка, ты же замёрзший.
— Зато ты восхитительна! — сказал он, пытаясь обнять её всю сразу.
— Как поживает твой план?
— Пока не знаю. Поговорим о нём минут через двадцать.
За следующие полчаса Энн не произнесла ни слова. Затем она наконец сказала:
— Ну все, хватит, вылезай. Печёный сыр уже, должно быть, приготовился, и в любом случае надо перестелить постель.
— Глупышка, оставь постель в покое.
— Не оставлю. Сегодня ночью я совсем не выспалась. Ты стянул все одеяла на себя, а мне, замерзая от холода, оставалось только любоваться, как ты дрыхнешь, свернувшись, словно самодовольный кот. Заниматься с тобой любовыо — совсем не то, что обещал Гарольд Роббинс.
— Женщина, когда кончишь болтать, поставь будильник на семь часов.
— На семь? Но ты должен быть у «Клэриджис» в полдевятого.
— Знаю, но хотелось ещё поработать над яичницей.
— Джеймс, тебе уже давно пора забыть свой студенческий юмор.
— Я всегда считал эту шутку довольно смешной.
— Несомненно, дорогой. Но почему бы тебе не одеться, пока обед не превратился в угольки?
Джеймс подъехал к «Клэриджис» в 8.29. Какими бы ни были его собственные недостатки, он твёрдо настроился не подвести других. Он включил «уоки-токи», проверяя, находится ли Стивен на Беркли-сквер, а Робин — на Бонд-стрит.
— Доброе утро, — сказал Стивен, — ночь прошла хорошо?
— Лучше не придумаешь, — ответил Джеймс.
— Я так понимаю, хорошо спалось? — снова спросил Стивен.
— Глаз не сомкнул.
— Хватит нас дразнить, — сказал Робин, — и сосредоточься на Харви Меткафе.
Джеймс остановился у входа в меховой магазин «Слейтерс», наблюдая, как расходятся по домам дворники и первые клерки спешат на работу.
Харви Меткаф закончил завтракать и отложил газету. Вчера он уже лёг спать, когда из Бостона позвонила жена, за завтраком позвонила дочь. Наступающий день начинался хорошо. Харви решил сегодня ещё поискать импрессионистов — в других галереях на Корк-стрит и Бонд-стрит. Возможно, ему смогут помочь в «Сотбис».
В 9.47 он покинул отель и, как обычно, быстрым шагом направился в сторону Бонд-стрит.
— Всем постам!
Стивен и Робин встрепенулись, очнувшись от своих мыслей.
— Только что прошёл на Брутон-стрит, направляется к Бонд-стрит.
Харви быстро шёл по Бонд-стрит, не обращая внимания на галереи, где он уже побывал.
— Жан-Пьер, он в пятидесяти метрах от тебя, — произнёс Джеймс, — сорок метров, тридцать… двадцать метров… О нет, проклятие, он зашёл в «Сотбис». А там сегодня в продаже только средневековые раскрашенные панели. Черт, не знал, что они могут заинтересовать его.
Он поглядел на стоявшего в отдалении Стивена, выглядевшего более толстым от поддетой под пиджак одежды и чуть загримированного под солидного бизнесмена. Воротничок и очки без оправы делали его похожим на немца. В динамике послышался его голос:
— Джеймс, я иду в галерею Жан-Пьера, а ты оставайся к северу от «Сотбис» на дальней стороне улицы. Будешь докладывать обстановку каждые пятнадцать минут. Робин, иди на аукцион и помаши перед носом Харви приманкой.
— Стивен, этого нет в плане, — заикаясь, произнёс Робин.
— Импровизируй на ходу, а то тебе придётся заниматься только состоянием сердца Жан-Пьера, но без всяких гонораров. Понял?
— Понял, — нервно ответил Робин и вошёл в галерею.
Там он сразу же подошёл к ближайшему зеркалу. Его действительно нельзя было узнать. Поднявшись наверх, он заметил Харви в задних рядах аукционного зала и сел в кресло за ним.
Продажа средневековых панелей шла бойко. Харви понимал, что по идее они должны бы ему нравиться, но никак не мог заставить себя полюбить готическое пристрастие к мишуре и ярким позолоченным цветам. Собравшись с духом, Робин негромко заговорил со своим соседом слева:
— Панели выглядят довольно красиво, но я совсем незнаком с этим периодом. Предпочитаю современное искусство. Но мои предпочтения не в счёт, надо что-то написать и для наших читателей.
Сосед Робина вежливо улыбнулся:
— Вы освещаете все аукционы?
— Почти. Особенно если там ожидаются сюрпризы. Во всяком случае, в «Сотбис» всегда можно узнать последние новости о галереях. Например, сегодня утром один из ассистентов сказал мне, что в галерее Ламанна появилось нечто совершенно особенное, из импрессионистов.
Робин старательно прошептал эту информацию над правым ухом Харви, а затем, устроившись в кресле поудобнее, стал ждать, какой эффект она произведёт. Вскоре его ожидания были вознаграждены: Харви поднялся со своего места и стал пробираться на выход. Робин подождал, пока продали ещё три лота, скрестил пальцы и пошёл за ним.
Снаружи Джеймс продолжал терпеливо караулить Харви.
— 10.30 — не появился.
— Понятно.
— 10.45 — не появился.
— Понятно.
— 11.00 — не появился.
— Понятно.
— 11.12 — всем постам, всем постам!
Джеймс быстро заскочил в галерею Ламанна, а Жан-Пьер снова убрал из витрины акварель Сазерленда «Темза и лодочник» и заменил её потрясающей картиной Ван Гога, какой лондонские галереи ещё не видели. Сейчас или никогда: объект целенаправленно приближался по Бонд-стрит прямо к цели.
Картину нарисовал Давид Штейн, достигшей скандальной известности в мире искусства подделкой более трехсот картин и рисунков широко известных импрессионистов, за которые получил в общей сложности 864 000 долларов, а позднее четыре года тюрьмы. Его разоблачили в 1969 году, когда он устроил в галерее «Нивея» на Мэдисон-авеню выставку своего Шагала. Штейн не знал, что сам Шагал в это время находился в Нью-Йорке в музее Центра Линкольна, где выставлялись две его самые знаменитые работы. Когда ему сообщили о выставке на Мэдисон-авеню, он с возмущением заявил в окружную прокуратуру, что эти картины являются подделками. Штейн уже успел продать одного поддельного Шагала Луису Д. Коэну почти за 100000 долларов. И до сегодняшнего дня в Галерее современного искусства в Милане имеются полотна Штейна-Шагала и Штейна-Пикассо. Поэтому Жан-Пьер не сомневался, что сможет повторить в Лондоне то, чего Штейн добился в Нью-Йорке и Милане.
Штейн продолжал перерисовывать картины импрессионистов, но теперь подписывал их своей фамилией и благодаря своему бесспорному таланту по-прежнему неплохо зарабатывал на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Дорогая, а тебе не кажется, что для банщицы ты чересчур одета, — заметил он. — Почему бы нам не исправить этот промах?
Пока Джеймс вытирался, Энн успела снять с себя всю одежду. Когда он вошёл в спальню, она уже лежала на кровати, свернувшись калачиком под одеялом.
— Холодно, — пожаловалась она.
— Не беспокойтесь, мисс, — ответил он, — сейчас в ваше распоряжение будет предоставлена двухметровая горячая грелка.
Она заключила его в свои объятия:
— Врунишка, ты же замёрзший.
— Зато ты восхитительна! — сказал он, пытаясь обнять её всю сразу.
— Как поживает твой план?
— Пока не знаю. Поговорим о нём минут через двадцать.
За следующие полчаса Энн не произнесла ни слова. Затем она наконец сказала:
— Ну все, хватит, вылезай. Печёный сыр уже, должно быть, приготовился, и в любом случае надо перестелить постель.
— Глупышка, оставь постель в покое.
— Не оставлю. Сегодня ночью я совсем не выспалась. Ты стянул все одеяла на себя, а мне, замерзая от холода, оставалось только любоваться, как ты дрыхнешь, свернувшись, словно самодовольный кот. Заниматься с тобой любовыо — совсем не то, что обещал Гарольд Роббинс.
— Женщина, когда кончишь болтать, поставь будильник на семь часов.
— На семь? Но ты должен быть у «Клэриджис» в полдевятого.
— Знаю, но хотелось ещё поработать над яичницей.
— Джеймс, тебе уже давно пора забыть свой студенческий юмор.
— Я всегда считал эту шутку довольно смешной.
— Несомненно, дорогой. Но почему бы тебе не одеться, пока обед не превратился в угольки?
Джеймс подъехал к «Клэриджис» в 8.29. Какими бы ни были его собственные недостатки, он твёрдо настроился не подвести других. Он включил «уоки-токи», проверяя, находится ли Стивен на Беркли-сквер, а Робин — на Бонд-стрит.
— Доброе утро, — сказал Стивен, — ночь прошла хорошо?
— Лучше не придумаешь, — ответил Джеймс.
— Я так понимаю, хорошо спалось? — снова спросил Стивен.
— Глаз не сомкнул.
— Хватит нас дразнить, — сказал Робин, — и сосредоточься на Харви Меткафе.
Джеймс остановился у входа в меховой магазин «Слейтерс», наблюдая, как расходятся по домам дворники и первые клерки спешат на работу.
Харви Меткаф закончил завтракать и отложил газету. Вчера он уже лёг спать, когда из Бостона позвонила жена, за завтраком позвонила дочь. Наступающий день начинался хорошо. Харви решил сегодня ещё поискать импрессионистов — в других галереях на Корк-стрит и Бонд-стрит. Возможно, ему смогут помочь в «Сотбис».
В 9.47 он покинул отель и, как обычно, быстрым шагом направился в сторону Бонд-стрит.
— Всем постам!
Стивен и Робин встрепенулись, очнувшись от своих мыслей.
— Только что прошёл на Брутон-стрит, направляется к Бонд-стрит.
Харви быстро шёл по Бонд-стрит, не обращая внимания на галереи, где он уже побывал.
— Жан-Пьер, он в пятидесяти метрах от тебя, — произнёс Джеймс, — сорок метров, тридцать… двадцать метров… О нет, проклятие, он зашёл в «Сотбис». А там сегодня в продаже только средневековые раскрашенные панели. Черт, не знал, что они могут заинтересовать его.
Он поглядел на стоявшего в отдалении Стивена, выглядевшего более толстым от поддетой под пиджак одежды и чуть загримированного под солидного бизнесмена. Воротничок и очки без оправы делали его похожим на немца. В динамике послышался его голос:
— Джеймс, я иду в галерею Жан-Пьера, а ты оставайся к северу от «Сотбис» на дальней стороне улицы. Будешь докладывать обстановку каждые пятнадцать минут. Робин, иди на аукцион и помаши перед носом Харви приманкой.
— Стивен, этого нет в плане, — заикаясь, произнёс Робин.
— Импровизируй на ходу, а то тебе придётся заниматься только состоянием сердца Жан-Пьера, но без всяких гонораров. Понял?
— Понял, — нервно ответил Робин и вошёл в галерею.
Там он сразу же подошёл к ближайшему зеркалу. Его действительно нельзя было узнать. Поднявшись наверх, он заметил Харви в задних рядах аукционного зала и сел в кресло за ним.
Продажа средневековых панелей шла бойко. Харви понимал, что по идее они должны бы ему нравиться, но никак не мог заставить себя полюбить готическое пристрастие к мишуре и ярким позолоченным цветам. Собравшись с духом, Робин негромко заговорил со своим соседом слева:
— Панели выглядят довольно красиво, но я совсем незнаком с этим периодом. Предпочитаю современное искусство. Но мои предпочтения не в счёт, надо что-то написать и для наших читателей.
Сосед Робина вежливо улыбнулся:
— Вы освещаете все аукционы?
— Почти. Особенно если там ожидаются сюрпризы. Во всяком случае, в «Сотбис» всегда можно узнать последние новости о галереях. Например, сегодня утром один из ассистентов сказал мне, что в галерее Ламанна появилось нечто совершенно особенное, из импрессионистов.
Робин старательно прошептал эту информацию над правым ухом Харви, а затем, устроившись в кресле поудобнее, стал ждать, какой эффект она произведёт. Вскоре его ожидания были вознаграждены: Харви поднялся со своего места и стал пробираться на выход. Робин подождал, пока продали ещё три лота, скрестил пальцы и пошёл за ним.
Снаружи Джеймс продолжал терпеливо караулить Харви.
— 10.30 — не появился.
— Понятно.
— 10.45 — не появился.
— Понятно.
— 11.00 — не появился.
— Понятно.
— 11.12 — всем постам, всем постам!
Джеймс быстро заскочил в галерею Ламанна, а Жан-Пьер снова убрал из витрины акварель Сазерленда «Темза и лодочник» и заменил её потрясающей картиной Ван Гога, какой лондонские галереи ещё не видели. Сейчас или никогда: объект целенаправленно приближался по Бонд-стрит прямо к цели.
Картину нарисовал Давид Штейн, достигшей скандальной известности в мире искусства подделкой более трехсот картин и рисунков широко известных импрессионистов, за которые получил в общей сложности 864 000 долларов, а позднее четыре года тюрьмы. Его разоблачили в 1969 году, когда он устроил в галерее «Нивея» на Мэдисон-авеню выставку своего Шагала. Штейн не знал, что сам Шагал в это время находился в Нью-Йорке в музее Центра Линкольна, где выставлялись две его самые знаменитые работы. Когда ему сообщили о выставке на Мэдисон-авеню, он с возмущением заявил в окружную прокуратуру, что эти картины являются подделками. Штейн уже успел продать одного поддельного Шагала Луису Д. Коэну почти за 100000 долларов. И до сегодняшнего дня в Галерее современного искусства в Милане имеются полотна Штейна-Шагала и Штейна-Пикассо. Поэтому Жан-Пьер не сомневался, что сможет повторить в Лондоне то, чего Штейн добился в Нью-Йорке и Милане.
Штейн продолжал перерисовывать картины импрессионистов, но теперь подписывал их своей фамилией и благодаря своему бесспорному таланту по-прежнему неплохо зарабатывал на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66