На плоскогорье, на краю бездны она увидела иезуита, простиравшего к ней руки.
В первый раз назвал он ее этим именем, и она услышала его в последний раз.
Когда ровно в восемь часов утра брат Уудроу Брантинг, личный курьер президента Церкви, достодолжным образом вышколенный Гербером Кимбеллом, остановил свою тележку у хижины Коронованного мормона, он крайне удивился, найдя ее пустою. Он подождал больше часа, затем, отчаявшись, решил повернуть обратно и вернуться в Соленое Озеро, чтобы рассказать Кимбеллу о своей неудаче.
Два дня шел отец д’Экзиль по горам и равнинам, направляясь на юго-запад. Была уже совсем ночь, когда он пришел в Прово-ла-Сент, где проспал под открытым небом и откуда ушел на рассвете.
Идя по дороге, соединяющей Нефи и Манти, два города-близнеца, он услышал позади себя шум экипажа.
— Вы едете в Манти? — спросил он человека, правившего лошадьми.
— Дальше, в Филмор.
— Великолепно. Сколько вы возьмете с меня до Филмора? Впрочем, я оставлю вас несколько раньше.
— Восемь долларов.
— Идет.
Через пять минут Мина, освобожденный от своего багажа, весело трусил за тележкой, в которой сидел его хозяин.
На следующий день, через несколько часов после того как они проехали через пригород Манти, они прибыли на берег реки.
— Река Севье, не правда ли? — спросил иезуит.
Возчик ответил:
— Да, река Севье. Там есть брод.
Тележка остановилась. Отец д’Экзиль слез и принялся нагружать Мину.
— Вы меня покидаете? — спросил мормон.
— Да.
— Вы идете, конечно, на восток?
— Нет, на запад, к озеру.
Мормон покачал головою.
— Вас это удивляет? — спросил аббат.
— Меня это не удивляет. Вы вольны делать, что хотите. Я говорю только, что момент вы выбрали неподходящий для прогулки в сторону Севье.
— Почему?
— Индейцы области Ута никогда не были очень любезны, но со времени убийства капитана Геннисона, о котором вы, может быть, слышали, страна окончательно перестала быть безопасной. На днях еще патруль, принадлежащий к гарнизону Сидер-Уэлли, повздорил с индейцами, охотившимися в недозволенном месте. С обеих сторон были убитые, причем у индейцев, конечно, гораздо больше. Я говорю вам все это, чтобы вы знали, что есть более приятные места, чем берега Севье.
— Я не американец, — сказал иезуит.
— Вы белый, этого достаточно. Впрочем, как вам угодно. Счастливого пути!
— Счастливого пути!
Отец д’Экзиль сделал не менее тридцати километров к западу, когда наступил вечер. Свет угасал. Река, бывшая ручейком, когда он стал спускаться вдоль нее, теперь представляла собой внушительный поток, в молчании кативший свои серые волны.
Аббат шел часть ночи, затем еще весь следующий день. Человек этот казался неутомимым. Он останавливался только в прериях, чтобы попасти мула.
Он смотрел на него и раз прошептал: «Индейцы никогда не были жестоки к своим животным».
Около четырех часов день снова стал склоняться к закату, а он никого еще не встретил. Вдруг на берегу реки темный силуэт, который менее опытный глаз принял бы за мертвый ствол дерева.
То был индеец, удивший рыбу.
Отец д’Экзиль подошел к нему и положил руку на плечо.
— Тсс! — сказал рыбак.
То был старый, очень старый индеец. Кожа на его лице, цвета обожженной глины, была тверда, как рог, вокруг блестевших скул. На нем был старый непромокаемый плащ и странная фуражка с козырьком.
— Тсс! — повторил он.
Глаза его были устремлены на лесу его удочки, шевелившейся под корнями ивы.
Но он ждал напрасно и кончил тем, что вытащил удочку из воды.
— Рыба клевала, когда ты подошел, — тихим голосом, с упреком сказал он. — Ты испугал ее.
— Другая клюнет, — ответил иезуит.
Старик с сомнением покачал головою. Удочку он положил на откос и надел на крючок наживу.
— Чего ты хочешь? — спросил он наконец.
— Ты индеец из племени ута?
— Да.
— Арапин все еще вождь индейцев ута?
— Да.
— Отведи меня к нему.
— Не могу, — сказал индеец. — Арапин приказал мне быть здесь, рыбачить и следить за теми, кто пристает по реке. Но подожди, скоро тебя поведут к нему.
Послышался приятный и монотонный свист. Водяная курочка тяжело поднялась с места и пересекла реку, бороздя волны своими висящими лапками.
Старик опять принялся удить.
Скоро зашелестели сухие листья от легких шагов. Показалось два индейца. Рыбак сказал им что-то, указывая на отца д’Экзиля. Те сделали ему знак следовать за ними. Наступила уже ночь, когда они прибыли в лагерь, расположенный у устья реки. Над озером показалась луна, огромная и красная. Отражения ее плясали в ряби, образуемой волнами вокруг тростника, росшего у берега.
На лужайке, растянувшись в линию, высилось штук тридцать высоких конических палаток. Перед только что зажженными огнями взад и вперед проходили тени.
Провожатые привели иезуита к самой высокой палатке. Один из них вошел в нее, затем через несколько минут вышел, сделав ему знак войти.
Два индейца были в этой палатке. Один из них, маленький и старый, съежившись, почти невидимкой сидел в углу. Другой сидел перед складным столом и при свете масляной лампы читал, делая заметки в записной книжке, номер «New-York Spectatora». Это был Арапин. Знаком попросил он иезуита подождать, пока кончит чтение.
На нем были сапоги со шпорами, серые брюки и темный сюртук. Очень белый воротник рубашки высовывался из черного галстука a la doctrinaire. Волосы синеватого отлива, заплетенные в косы, закрывали уши. На лбу у него была узкая полоска из меха выдры, поддерживавшая диадему из белых перьев, служившую знаком верховного командования.
Он важно захлопнул памятную книжку, сложил газету и взглянул на иезуита.
— Кто ты и чего хочешь? — спросил он.
— Я католический священник и желал бы среди вас исполнять свою священническую миссию.
— Ты американец?
— Нет, француз, — ответил отец д’Экзиль.
— Садись, — сказал, указывая ему скамеечку, Арапин.
Он подумал с минуту.
— Нам никогда не приходилось радоваться, когда мы давали приют людям с таким цветом кожи, как у тебя. Но я тем не менее согласен исполнить твою просьбу, с тем, однако, что, когда я признаю это нужным, я могу взять свое разрешение обратно.
Иезуит поклонился.
В темном углу палатки послышалось какое-то ворчание. Отец д’Экзиль смутно видел там старого индейца, который зашевелился.
— Что такое, Чопи? — повернул голову Арапин.
Индеец подошел к своему господину и сказал ему что-то на ухо. У Арапина вырвался жест изумления. Глаза его блеснули.
— Как твое имя? — спросил он иезуита.
— Отец Филипп д’Экзиль, — спокойно ответил монах.
— А! — задумчиво сказал Арапин.
Улыбка удовольствия раздвинула губы маленького старичка.
— Чопи, — приказал Арапин, — принеси-ка мне то, о чем ты мне сейчас сказал.
Глаза иезуита свыклись с темнотою палатки и позволили разглядеть в глубине какой-то грубый шкаф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
В первый раз назвал он ее этим именем, и она услышала его в последний раз.
Когда ровно в восемь часов утра брат Уудроу Брантинг, личный курьер президента Церкви, достодолжным образом вышколенный Гербером Кимбеллом, остановил свою тележку у хижины Коронованного мормона, он крайне удивился, найдя ее пустою. Он подождал больше часа, затем, отчаявшись, решил повернуть обратно и вернуться в Соленое Озеро, чтобы рассказать Кимбеллу о своей неудаче.
Два дня шел отец д’Экзиль по горам и равнинам, направляясь на юго-запад. Была уже совсем ночь, когда он пришел в Прово-ла-Сент, где проспал под открытым небом и откуда ушел на рассвете.
Идя по дороге, соединяющей Нефи и Манти, два города-близнеца, он услышал позади себя шум экипажа.
— Вы едете в Манти? — спросил он человека, правившего лошадьми.
— Дальше, в Филмор.
— Великолепно. Сколько вы возьмете с меня до Филмора? Впрочем, я оставлю вас несколько раньше.
— Восемь долларов.
— Идет.
Через пять минут Мина, освобожденный от своего багажа, весело трусил за тележкой, в которой сидел его хозяин.
На следующий день, через несколько часов после того как они проехали через пригород Манти, они прибыли на берег реки.
— Река Севье, не правда ли? — спросил иезуит.
Возчик ответил:
— Да, река Севье. Там есть брод.
Тележка остановилась. Отец д’Экзиль слез и принялся нагружать Мину.
— Вы меня покидаете? — спросил мормон.
— Да.
— Вы идете, конечно, на восток?
— Нет, на запад, к озеру.
Мормон покачал головою.
— Вас это удивляет? — спросил аббат.
— Меня это не удивляет. Вы вольны делать, что хотите. Я говорю только, что момент вы выбрали неподходящий для прогулки в сторону Севье.
— Почему?
— Индейцы области Ута никогда не были очень любезны, но со времени убийства капитана Геннисона, о котором вы, может быть, слышали, страна окончательно перестала быть безопасной. На днях еще патруль, принадлежащий к гарнизону Сидер-Уэлли, повздорил с индейцами, охотившимися в недозволенном месте. С обеих сторон были убитые, причем у индейцев, конечно, гораздо больше. Я говорю вам все это, чтобы вы знали, что есть более приятные места, чем берега Севье.
— Я не американец, — сказал иезуит.
— Вы белый, этого достаточно. Впрочем, как вам угодно. Счастливого пути!
— Счастливого пути!
Отец д’Экзиль сделал не менее тридцати километров к западу, когда наступил вечер. Свет угасал. Река, бывшая ручейком, когда он стал спускаться вдоль нее, теперь представляла собой внушительный поток, в молчании кативший свои серые волны.
Аббат шел часть ночи, затем еще весь следующий день. Человек этот казался неутомимым. Он останавливался только в прериях, чтобы попасти мула.
Он смотрел на него и раз прошептал: «Индейцы никогда не были жестоки к своим животным».
Около четырех часов день снова стал склоняться к закату, а он никого еще не встретил. Вдруг на берегу реки темный силуэт, который менее опытный глаз принял бы за мертвый ствол дерева.
То был индеец, удивший рыбу.
Отец д’Экзиль подошел к нему и положил руку на плечо.
— Тсс! — сказал рыбак.
То был старый, очень старый индеец. Кожа на его лице, цвета обожженной глины, была тверда, как рог, вокруг блестевших скул. На нем был старый непромокаемый плащ и странная фуражка с козырьком.
— Тсс! — повторил он.
Глаза его были устремлены на лесу его удочки, шевелившейся под корнями ивы.
Но он ждал напрасно и кончил тем, что вытащил удочку из воды.
— Рыба клевала, когда ты подошел, — тихим голосом, с упреком сказал он. — Ты испугал ее.
— Другая клюнет, — ответил иезуит.
Старик с сомнением покачал головою. Удочку он положил на откос и надел на крючок наживу.
— Чего ты хочешь? — спросил он наконец.
— Ты индеец из племени ута?
— Да.
— Арапин все еще вождь индейцев ута?
— Да.
— Отведи меня к нему.
— Не могу, — сказал индеец. — Арапин приказал мне быть здесь, рыбачить и следить за теми, кто пристает по реке. Но подожди, скоро тебя поведут к нему.
Послышался приятный и монотонный свист. Водяная курочка тяжело поднялась с места и пересекла реку, бороздя волны своими висящими лапками.
Старик опять принялся удить.
Скоро зашелестели сухие листья от легких шагов. Показалось два индейца. Рыбак сказал им что-то, указывая на отца д’Экзиля. Те сделали ему знак следовать за ними. Наступила уже ночь, когда они прибыли в лагерь, расположенный у устья реки. Над озером показалась луна, огромная и красная. Отражения ее плясали в ряби, образуемой волнами вокруг тростника, росшего у берега.
На лужайке, растянувшись в линию, высилось штук тридцать высоких конических палаток. Перед только что зажженными огнями взад и вперед проходили тени.
Провожатые привели иезуита к самой высокой палатке. Один из них вошел в нее, затем через несколько минут вышел, сделав ему знак войти.
Два индейца были в этой палатке. Один из них, маленький и старый, съежившись, почти невидимкой сидел в углу. Другой сидел перед складным столом и при свете масляной лампы читал, делая заметки в записной книжке, номер «New-York Spectatora». Это был Арапин. Знаком попросил он иезуита подождать, пока кончит чтение.
На нем были сапоги со шпорами, серые брюки и темный сюртук. Очень белый воротник рубашки высовывался из черного галстука a la doctrinaire. Волосы синеватого отлива, заплетенные в косы, закрывали уши. На лбу у него была узкая полоска из меха выдры, поддерживавшая диадему из белых перьев, служившую знаком верховного командования.
Он важно захлопнул памятную книжку, сложил газету и взглянул на иезуита.
— Кто ты и чего хочешь? — спросил он.
— Я католический священник и желал бы среди вас исполнять свою священническую миссию.
— Ты американец?
— Нет, француз, — ответил отец д’Экзиль.
— Садись, — сказал, указывая ему скамеечку, Арапин.
Он подумал с минуту.
— Нам никогда не приходилось радоваться, когда мы давали приют людям с таким цветом кожи, как у тебя. Но я тем не менее согласен исполнить твою просьбу, с тем, однако, что, когда я признаю это нужным, я могу взять свое разрешение обратно.
Иезуит поклонился.
В темном углу палатки послышалось какое-то ворчание. Отец д’Экзиль смутно видел там старого индейца, который зашевелился.
— Что такое, Чопи? — повернул голову Арапин.
Индеец подошел к своему господину и сказал ему что-то на ухо. У Арапина вырвался жест изумления. Глаза его блеснули.
— Как твое имя? — спросил он иезуита.
— Отец Филипп д’Экзиль, — спокойно ответил монах.
— А! — задумчиво сказал Арапин.
Улыбка удовольствия раздвинула губы маленького старичка.
— Чопи, — приказал Арапин, — принеси-ка мне то, о чем ты мне сейчас сказал.
Глаза иезуита свыклись с темнотою палатки и позволили разглядеть в глубине какой-то грубый шкаф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51