К нему подошел Чопи, отпер, порылся в связках бумаг и, взяв одну из них, вернулся к столу.
Арапин стал внимательно пробегать бумаги.
— Отец Филипп д’Экзиль, — сказал он, наконец, — ты был осужден моим братом и предшественником Уакара, в заседании его суда, на смерть — 24 января 1854 году, пять лет тому назад?
— Да, я, — сказал отец д’Экзиль.
— Приговор, — продолжал Арапин, — записанный моим здесь присутствующим делопроизводителем, Чопи, был тебе объявлен первый раз в Соленом Озере в 1854 году стараниями Уакара, а во второй раз я послал тебе извещение об этом в 1856 году. Ты не получил ни одного из этих извещений?
— Я оба получил.
— А! — произнес Арапин.
Видно было, что этот столь спокойный человек с трудом скрывал свое изумление.
— И ты все-таки возвращаешься? — спросил он.
— Возвращаюсь.
— Может быть, осужденный заочно, ты рассчитываешь опротестовать этот приговор и потребовать вторичного суда?
Иезуит сделал неопределенный жест.
— Это твое право, — продолжал, все более и более изумляясь Арапин. — А мой долг созвать экстренно совет, который решит, надо ли отсрочить вынесенный против тебя пять лет тому назад приговор, отменить его или немедленно привести в исполнение.
— Я в вашем распоряжении, — сказал отец д’Экзиль.
И он принялся спокойно читать номер «New-York Spectatora», оставленный на столе.
Между тем Арапин продолжал наводить справки в досье, отдельные бумаги которого Чопи подавал ему по мере надобности.
— Хорошо, — произнес он, окончив.
Он зажег свою короткую трубку.
— Труби в рог, — сказал он Чопи.
Маленький делопроизводитель вышел. Раздался мрачный призыв сирены. Иезуит слегка вздрогнул. Арапин улыбнулся.
— Я созываю совет, — объяснил он. — Чопи, подай мне лист номер первый.
— Приговор, осудивший тебя, был вынесен в трибунале, состоявшем из четырех судей и одного делопроизводителя, под председательством моего брата Уакара, да почиет в мире у Отца Небесного, правящего Вселенной, душа его. Из этих шести членов четверо уже умерло. Остаются только Чопи, здесь присутствующий, и Мазоаки. Оба займут в трибунале, который соберется сегодня вечером по твоему делу, свои прежние места. Четверо других членов будут три старейших вождя моих племен и твой покорный слуга, который будет председателем. Хочешь ты сказать что-нибудь?
— Нет, ничего, — сказал отец д’Экзиль, продолжая читать.
Входная пола палатки приподнялась, пропуская одного за другим четырех человек, четырех индейцев, одетых в старое европейское платье. Ничто не могло бы быть смешнее этого тряпья, если бы не серьезная величавость людей, на которых оно было одето. У всех вокруг головы была повязка из выдры с диадемой из перьев. Но тогда как у их вождя диадема была из белых перьев, в их диадемах перья были то белые, то черные. Молчаливые и серьезные уселись они вокруг стола. Заговорил Арапин.
— 24 января 1854 года верховный совет индейцев ута, под председательством брата моего, Уакара, заочно приговорил к смерти отца Филиппа д’Экзиля, французского священника, за то, что он после смерти капитана Геннисона донес американскому правительству на индейцев ута, у которых он был принят с братским гостеприимством. Я думаю, что вы хорошо помните это дело.
Они утвердительно кивнули головами.
— Впрочем, вот и все делопроизводство: Чопи к услугам каждого из судей, кто желал бы ознакомиться с документами.
Один из судей встал. Чопи, в ответ на его вопросы, вполголоса прочел ему несколько бумаг. Судья опять сел.
— Сегодня, — продолжал Арапин, — отец д’Экзиль здесь, в наших руках. Должен констатировать, что пришел он, по-видимому, по доброй воле. Теперь надо решить, следует ли привести в исполнение, отсрочить или аннулировать вынесенный тогда приговор. Прибавляю, что мы связаны выражениями, в которых он составлен. Только новый факт мог бы служить причиною для перемены решения. И вы должны исследовать, не обнаружены ли с 24 января 1854 года новые факты. И тут, мы думаем, осужденный мог бы помочь нам, давая объяснения, которые он вправе дать.
Говоря таким образом, он пристально смотрел на отца д’Экзиля.
— У меня нет никаких объяснений, — холодно сказал иезуит.
— Суд, значит, будет судить по собственным сведениям, — пояснил Арапин. — Просит ли кто-нибудь из вас слова? — спросил он, обращаясь к индейцам. — Говори, Мазоаки.
Поднялся самый старый из судей. Он был так стар, что руки, которыми он опирался о край стола, тряслись.
— Я был членом трибунала 24 января 1854 года, вынесшего приговор, и должен сказать, что тогда я подал голос за смерть. Но теперь я думаю другое. В прошлом году я был послан тобою, Арапин, к истокам Гумбольдта, чтобы купить у Сокопица скот, и я был свидетелем добра, сделанного там человеком, которого мы здесь собираемся судить. Имя его произносится нашими братьями, шошонесами, с благоговением. Я нахожу в этом новый факт, о котором говорил Арапин, и положу белый камень в мешок делопроизводителя.
Мазоаки сел на свое место.
— Не желает ли еще кто-нибудь высказаться? — спросил Арапин.
Поднялся один из вождей, самый молодой. У него на скулах виднелись, сделанные татуировкой, два алых креста.
— Шошонесы, — сказал он, — братья индейцев племени ута, но они не ута. Нам незачем вмешиваться в их приговоры, но и не надо считаться с тем, что они сказали бы о нашем приговоре. Услуги, которыми они пользовались, не составляют нового факта. Если и был новый факт, который нужно было бы принять в расчет, то я сказал бы, что это все усиливающиеся преследования, которыми нас наказывают американцы. Преследования эти вызваны доносом этого вот человека, которого мы некогда приняли как брата. Я подам голос за смерть.
— Просит еще кто-нибудь слова? — спросил председатель.
Судьи молчали.
— А ты, — Арапин обратился к отцу д’Экзилю, — тебе нечего сказать в свою защиту? Предупреждаю тебя, что время ограничено.
Иезуит отрицательно покачал головою.
— Ну, хорошо, — сказал Арапин. — Раздай камни, Чопи.
Каждому из пяти судей дал делопроизводитель по два кремня: белый и черный. Они взяли их и зажали в руке.
— Теперь мешок!
Чопи обнес всех мешком из буйволовой кожи. Каждый из судей положил в него кремень. Арапин подал голос последним и оставил мешок у себя, так как он должен был объявить приговор.
Последовательно вынул он два черных кремня, затем два белых. Пятый кремень был черный.
— Смерть, — торжественно произнес он.
— Когда? — спросил отец д’Экзиль.
— По правилам, — объяснил председатель, — приговор должен быть приведен в исполнение на рассвете следующего за объявлением его дня. Сейчас девять часов. Значит, тебе жить еще девять часов, до шести часов завтрашнего утра, когда день народится. Но во всяком случае, если ты желаешь отсрочку на сутки, то я, с согласия совета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Арапин стал внимательно пробегать бумаги.
— Отец Филипп д’Экзиль, — сказал он, наконец, — ты был осужден моим братом и предшественником Уакара, в заседании его суда, на смерть — 24 января 1854 году, пять лет тому назад?
— Да, я, — сказал отец д’Экзиль.
— Приговор, — продолжал Арапин, — записанный моим здесь присутствующим делопроизводителем, Чопи, был тебе объявлен первый раз в Соленом Озере в 1854 году стараниями Уакара, а во второй раз я послал тебе извещение об этом в 1856 году. Ты не получил ни одного из этих извещений?
— Я оба получил.
— А! — произнес Арапин.
Видно было, что этот столь спокойный человек с трудом скрывал свое изумление.
— И ты все-таки возвращаешься? — спросил он.
— Возвращаюсь.
— Может быть, осужденный заочно, ты рассчитываешь опротестовать этот приговор и потребовать вторичного суда?
Иезуит сделал неопределенный жест.
— Это твое право, — продолжал, все более и более изумляясь Арапин. — А мой долг созвать экстренно совет, который решит, надо ли отсрочить вынесенный против тебя пять лет тому назад приговор, отменить его или немедленно привести в исполнение.
— Я в вашем распоряжении, — сказал отец д’Экзиль.
И он принялся спокойно читать номер «New-York Spectatora», оставленный на столе.
Между тем Арапин продолжал наводить справки в досье, отдельные бумаги которого Чопи подавал ему по мере надобности.
— Хорошо, — произнес он, окончив.
Он зажег свою короткую трубку.
— Труби в рог, — сказал он Чопи.
Маленький делопроизводитель вышел. Раздался мрачный призыв сирены. Иезуит слегка вздрогнул. Арапин улыбнулся.
— Я созываю совет, — объяснил он. — Чопи, подай мне лист номер первый.
— Приговор, осудивший тебя, был вынесен в трибунале, состоявшем из четырех судей и одного делопроизводителя, под председательством моего брата Уакара, да почиет в мире у Отца Небесного, правящего Вселенной, душа его. Из этих шести членов четверо уже умерло. Остаются только Чопи, здесь присутствующий, и Мазоаки. Оба займут в трибунале, который соберется сегодня вечером по твоему делу, свои прежние места. Четверо других членов будут три старейших вождя моих племен и твой покорный слуга, который будет председателем. Хочешь ты сказать что-нибудь?
— Нет, ничего, — сказал отец д’Экзиль, продолжая читать.
Входная пола палатки приподнялась, пропуская одного за другим четырех человек, четырех индейцев, одетых в старое европейское платье. Ничто не могло бы быть смешнее этого тряпья, если бы не серьезная величавость людей, на которых оно было одето. У всех вокруг головы была повязка из выдры с диадемой из перьев. Но тогда как у их вождя диадема была из белых перьев, в их диадемах перья были то белые, то черные. Молчаливые и серьезные уселись они вокруг стола. Заговорил Арапин.
— 24 января 1854 года верховный совет индейцев ута, под председательством брата моего, Уакара, заочно приговорил к смерти отца Филиппа д’Экзиля, французского священника, за то, что он после смерти капитана Геннисона донес американскому правительству на индейцев ута, у которых он был принят с братским гостеприимством. Я думаю, что вы хорошо помните это дело.
Они утвердительно кивнули головами.
— Впрочем, вот и все делопроизводство: Чопи к услугам каждого из судей, кто желал бы ознакомиться с документами.
Один из судей встал. Чопи, в ответ на его вопросы, вполголоса прочел ему несколько бумаг. Судья опять сел.
— Сегодня, — продолжал Арапин, — отец д’Экзиль здесь, в наших руках. Должен констатировать, что пришел он, по-видимому, по доброй воле. Теперь надо решить, следует ли привести в исполнение, отсрочить или аннулировать вынесенный тогда приговор. Прибавляю, что мы связаны выражениями, в которых он составлен. Только новый факт мог бы служить причиною для перемены решения. И вы должны исследовать, не обнаружены ли с 24 января 1854 года новые факты. И тут, мы думаем, осужденный мог бы помочь нам, давая объяснения, которые он вправе дать.
Говоря таким образом, он пристально смотрел на отца д’Экзиля.
— У меня нет никаких объяснений, — холодно сказал иезуит.
— Суд, значит, будет судить по собственным сведениям, — пояснил Арапин. — Просит ли кто-нибудь из вас слова? — спросил он, обращаясь к индейцам. — Говори, Мазоаки.
Поднялся самый старый из судей. Он был так стар, что руки, которыми он опирался о край стола, тряслись.
— Я был членом трибунала 24 января 1854 года, вынесшего приговор, и должен сказать, что тогда я подал голос за смерть. Но теперь я думаю другое. В прошлом году я был послан тобою, Арапин, к истокам Гумбольдта, чтобы купить у Сокопица скот, и я был свидетелем добра, сделанного там человеком, которого мы здесь собираемся судить. Имя его произносится нашими братьями, шошонесами, с благоговением. Я нахожу в этом новый факт, о котором говорил Арапин, и положу белый камень в мешок делопроизводителя.
Мазоаки сел на свое место.
— Не желает ли еще кто-нибудь высказаться? — спросил Арапин.
Поднялся один из вождей, самый молодой. У него на скулах виднелись, сделанные татуировкой, два алых креста.
— Шошонесы, — сказал он, — братья индейцев племени ута, но они не ута. Нам незачем вмешиваться в их приговоры, но и не надо считаться с тем, что они сказали бы о нашем приговоре. Услуги, которыми они пользовались, не составляют нового факта. Если и был новый факт, который нужно было бы принять в расчет, то я сказал бы, что это все усиливающиеся преследования, которыми нас наказывают американцы. Преследования эти вызваны доносом этого вот человека, которого мы некогда приняли как брата. Я подам голос за смерть.
— Просит еще кто-нибудь слова? — спросил председатель.
Судьи молчали.
— А ты, — Арапин обратился к отцу д’Экзилю, — тебе нечего сказать в свою защиту? Предупреждаю тебя, что время ограничено.
Иезуит отрицательно покачал головою.
— Ну, хорошо, — сказал Арапин. — Раздай камни, Чопи.
Каждому из пяти судей дал делопроизводитель по два кремня: белый и черный. Они взяли их и зажали в руке.
— Теперь мешок!
Чопи обнес всех мешком из буйволовой кожи. Каждый из судей положил в него кремень. Арапин подал голос последним и оставил мешок у себя, так как он должен был объявить приговор.
Последовательно вынул он два черных кремня, затем два белых. Пятый кремень был черный.
— Смерть, — торжественно произнес он.
— Когда? — спросил отец д’Экзиль.
— По правилам, — объяснил председатель, — приговор должен быть приведен в исполнение на рассвете следующего за объявлением его дня. Сейчас девять часов. Значит, тебе жить еще девять часов, до шести часов завтрашнего утра, когда день народится. Но во всяком случае, если ты желаешь отсрочку на сутки, то я, с согласия совета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51