Когда она вам ее сдала? Когда газета появилась в продаже?..
У Ани что-то кололо внутри от душившего ее смеха. В кабинете теперь было скучно, девушка уже не прислушивалась к разговору двух мужчин. От нечего делать она стала размышлять о том, что дерзкое поведение секретарши Аллочки, видимо, объясняется ее близостью к правому кабинету. А еще Аня с удовольствием представляла себе Аллочкино лицо, когда Аня, как ни в чем не бывало, выйдет из кабинета и скажет:
— Аллочка, большое спасибо за чай!..
Часть третья
Дары приносящий
Глава 11
— …И пусть это тебя не удивляет: с рыцарями творятся дела необыкновенные и происходят случаи непредвиденные, так что мне ничего не будет стоить наградить тебя еще чем-нибудь сверх того, что я обещал.
Вот и кончилось счастливое детство. Поблекли яркие краски примитивиста Таможенника. С перелетными птицами улетали последние деньги. Оставалось только несколько гадких утят, отвергнутых стаей — долларовые купюры, забракованные привередливыми агентами недвижимости при покупке Корниловыми однокомнатной квартиры. Последним приобретением Ани, свободным от унизительного для нее подсчета доходов и расходов, стала брошюра «Как планировать семейный бюджет?».
— Странно, — сказала Аня в первый вечер взрослой жизни, с отвращением перелистывая книжечку, — я думала, что такие пособия издает Министерство внутренних дел.
— Много слышал о тебе от коллег по работе, милицейская жена, — отреагировал Михаил. — Представлял тебя по рассказам ворчливой, сварливой, недовольной, обиженной. Теперь вот довелось увидеть своими глазами. Вот ты какая, оказывается…
— А я почему-то не боюсь намеков на мою обыкновенность. Невозможно быть каждую секунду оригинальной, непредсказуемой, необычной. У нас хоть и любят говорить, что Пушкин во всем был гений, я с этим не согласна. Тут можно в такую пошлость удариться. Например, чесался он гениально, бесподобно в носу ковырял при помощи специально отращиваемого ногтя на мизинце, в туалет ходил вообще неповторимо… Пушкин так же мучился долгами, денежными неурядицами, поношенной одеждой, тяготился своим низким чином, как простой обыватель, мещанин. Тогда, правда, эти два понятия не были синонимами.
— Значит, ты самая обыкновенная баба? — подытожил ее монолог Корнилов.
— Самая обыкновенная, — подтвердила Аня. — Но только попробуй это еще хоть раз мне сказать.
По ее сценарию на этом их первые прения вокруг семейного бюджета должны были прекратиться. Но Михаил почему-то заупрямился. Может, за Александра Сергеевича обиделся?
— Раз уж Пушкин считал деньги, так и нам пристало этим заняться, — сказал Михаил. — У русских дворян, кажется, ты мне об этом говорила, было принято делать долги, кутить, короче, жить не по средствам. Это очень похоже на нашу с тобой жизнь до этого дня. Сейчас наступило отрезвление. Дворянский период семьи Корниловых закончился. Наступает мещанский…
— А может, просто наш медовый месяц закончился? — спросила Аня с надеждой в голосе на возражение и доказательства обратного.
— Может быть, — неожиданно согласился Михаил. — Все когда-то заканчивается, входит в привычное русло. Ты сама же говорила про Пушкина. А медовый месяц — это вспышка гениальности в семейных отношениях, которая когда-нибудь сменяется обыденностью. Ушло вдохновение, улетела муза, а жить надо. Но и в ровных, привычных отношениях между женой и мужем есть своя прелесть, даже многие прелести. Гений — это война, революция, ломка привычного, устоявшегося. Вспомни отечественную историю. Сколько у нас было неординарных личностей, тайных Наполеонов. А может, бедной России как раз не хватает здорового, крепкого обывателя? Но не этого ленивого, завистливого идиота, который верит во всякую глупость, которого во всем можно убедить. Таких у нас пруд пруди. Нам бы укорененного в обычаи, традиции, простую веру, упертого мужика или бабу, недоверчивого ко всему новому, привнесенному извне…
— Какой ты глубокий человек, Корнилов, — восхитилась Аня, но таким нейтрально окрашенным голосом, что Михаил забеспокоился. — Как ты все прекрасно понимаешь и растолковываешь…
— Я просто продолжил твои мысли о Пушкине, о гении и обыденности, — ответил Михаил виновато, хотя и не понимал, в чем его вина.
— Теперь вот и я продолжу за тобой, — сказала Аня.
Голос ее был ровным и стороннему наблюдателю показался бы ласковым, но только не Михаилу.
— Странно, что только теперь мне приходят в голову такие мысли, — продолжила Аня. — Будто я впервые замужем. Но мне действительно кажется, что замужем я впервые. Та история была до того странной, будто все происходило в театре теней. Картины, призраки… Как ты собирался жить после свадьбы?
Я понимаю, одинокий рыцарь, самурай может довольствоваться малым, в твоем случае — мечтой о торжестве правосудия. Но теперь у тебя семья. Как ты собирался обеспечивать семью? Наверное, у тебя были на этот счет какие-то соображения? Семья — это не арифметическое сложение людей, это нечто гораздо большее. Ты привык, что я порхаю над землей? Тебе неприятно слышать от меня такие прозаические вещи?
— Нет, продолжай, пожалуйста. Ты совершенно права, дорогая.
В его интонации было столько официоза. А эта «дорогая» совсем вывела Аню из себя.
— Мишка! Прости меня, пожалуйста. Мне просто стало очень страшно за нашу будущую жизнь. Я вдруг поняла, какие мы с тобой еще дети. Мы словно забрались с тобой в пустой вагон, заигрались, а вагон вдруг прицепили к локомотиву, и потащило нас неизвестно куда. Мы выскочили на площадку. Там сквозняк, в разбитом окне мелькают деревья, столбы. Нас куда-то везут с тобой, а мы ничего не можем сделать. Мы прижались друг к другу. Я не знаю, как тебе, а мне очень страшно…
Аня забралась к Михаилу на руки, поджав ноги, будто по полу дуло, или ползало страшное насекомое.
— Как мы с тобой будем жить дальше? — шептала она ему в шею. — Я никогда не думала о деньгах. В детстве, юности я жила в маленьком поселке. Там была совсем другая жизнь, другая одежда, другая… валюта. Главное, за реку, лес, воздух не надо было платить. Потом была семья художников Лонгиных. Там тоже, можно сказать, не было денег. Они все время лежали в шкафчике, в кармане, бумажнике, сумочке, надо было только порыться. Я и сейчас не хочу о них думать. Но жизнь заставляет! Они исчезают, их почти нет, но они болят, как отрезанная нога. Я стала чувствовать легкость кошелька, стала читать цифры на ценниках в магазине. Вчера я купила самые дешевые яблоки в овощном киоске, и мне стало стыдно перед продавщицей, потому что она все поняла. Торгаши чувствуют деньги, они видят нас насквозь, понимают, когда их нет, а главное, что мы этого боимся и стесняемся. Мне, действительно, было перед ней стыдно…
— Ты у меня очень сильная, — говорил ей Михаил, убаюкивая Аню, как больного ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
У Ани что-то кололо внутри от душившего ее смеха. В кабинете теперь было скучно, девушка уже не прислушивалась к разговору двух мужчин. От нечего делать она стала размышлять о том, что дерзкое поведение секретарши Аллочки, видимо, объясняется ее близостью к правому кабинету. А еще Аня с удовольствием представляла себе Аллочкино лицо, когда Аня, как ни в чем не бывало, выйдет из кабинета и скажет:
— Аллочка, большое спасибо за чай!..
Часть третья
Дары приносящий
Глава 11
— …И пусть это тебя не удивляет: с рыцарями творятся дела необыкновенные и происходят случаи непредвиденные, так что мне ничего не будет стоить наградить тебя еще чем-нибудь сверх того, что я обещал.
Вот и кончилось счастливое детство. Поблекли яркие краски примитивиста Таможенника. С перелетными птицами улетали последние деньги. Оставалось только несколько гадких утят, отвергнутых стаей — долларовые купюры, забракованные привередливыми агентами недвижимости при покупке Корниловыми однокомнатной квартиры. Последним приобретением Ани, свободным от унизительного для нее подсчета доходов и расходов, стала брошюра «Как планировать семейный бюджет?».
— Странно, — сказала Аня в первый вечер взрослой жизни, с отвращением перелистывая книжечку, — я думала, что такие пособия издает Министерство внутренних дел.
— Много слышал о тебе от коллег по работе, милицейская жена, — отреагировал Михаил. — Представлял тебя по рассказам ворчливой, сварливой, недовольной, обиженной. Теперь вот довелось увидеть своими глазами. Вот ты какая, оказывается…
— А я почему-то не боюсь намеков на мою обыкновенность. Невозможно быть каждую секунду оригинальной, непредсказуемой, необычной. У нас хоть и любят говорить, что Пушкин во всем был гений, я с этим не согласна. Тут можно в такую пошлость удариться. Например, чесался он гениально, бесподобно в носу ковырял при помощи специально отращиваемого ногтя на мизинце, в туалет ходил вообще неповторимо… Пушкин так же мучился долгами, денежными неурядицами, поношенной одеждой, тяготился своим низким чином, как простой обыватель, мещанин. Тогда, правда, эти два понятия не были синонимами.
— Значит, ты самая обыкновенная баба? — подытожил ее монолог Корнилов.
— Самая обыкновенная, — подтвердила Аня. — Но только попробуй это еще хоть раз мне сказать.
По ее сценарию на этом их первые прения вокруг семейного бюджета должны были прекратиться. Но Михаил почему-то заупрямился. Может, за Александра Сергеевича обиделся?
— Раз уж Пушкин считал деньги, так и нам пристало этим заняться, — сказал Михаил. — У русских дворян, кажется, ты мне об этом говорила, было принято делать долги, кутить, короче, жить не по средствам. Это очень похоже на нашу с тобой жизнь до этого дня. Сейчас наступило отрезвление. Дворянский период семьи Корниловых закончился. Наступает мещанский…
— А может, просто наш медовый месяц закончился? — спросила Аня с надеждой в голосе на возражение и доказательства обратного.
— Может быть, — неожиданно согласился Михаил. — Все когда-то заканчивается, входит в привычное русло. Ты сама же говорила про Пушкина. А медовый месяц — это вспышка гениальности в семейных отношениях, которая когда-нибудь сменяется обыденностью. Ушло вдохновение, улетела муза, а жить надо. Но и в ровных, привычных отношениях между женой и мужем есть своя прелесть, даже многие прелести. Гений — это война, революция, ломка привычного, устоявшегося. Вспомни отечественную историю. Сколько у нас было неординарных личностей, тайных Наполеонов. А может, бедной России как раз не хватает здорового, крепкого обывателя? Но не этого ленивого, завистливого идиота, который верит во всякую глупость, которого во всем можно убедить. Таких у нас пруд пруди. Нам бы укорененного в обычаи, традиции, простую веру, упертого мужика или бабу, недоверчивого ко всему новому, привнесенному извне…
— Какой ты глубокий человек, Корнилов, — восхитилась Аня, но таким нейтрально окрашенным голосом, что Михаил забеспокоился. — Как ты все прекрасно понимаешь и растолковываешь…
— Я просто продолжил твои мысли о Пушкине, о гении и обыденности, — ответил Михаил виновато, хотя и не понимал, в чем его вина.
— Теперь вот и я продолжу за тобой, — сказала Аня.
Голос ее был ровным и стороннему наблюдателю показался бы ласковым, но только не Михаилу.
— Странно, что только теперь мне приходят в голову такие мысли, — продолжила Аня. — Будто я впервые замужем. Но мне действительно кажется, что замужем я впервые. Та история была до того странной, будто все происходило в театре теней. Картины, призраки… Как ты собирался жить после свадьбы?
Я понимаю, одинокий рыцарь, самурай может довольствоваться малым, в твоем случае — мечтой о торжестве правосудия. Но теперь у тебя семья. Как ты собирался обеспечивать семью? Наверное, у тебя были на этот счет какие-то соображения? Семья — это не арифметическое сложение людей, это нечто гораздо большее. Ты привык, что я порхаю над землей? Тебе неприятно слышать от меня такие прозаические вещи?
— Нет, продолжай, пожалуйста. Ты совершенно права, дорогая.
В его интонации было столько официоза. А эта «дорогая» совсем вывела Аню из себя.
— Мишка! Прости меня, пожалуйста. Мне просто стало очень страшно за нашу будущую жизнь. Я вдруг поняла, какие мы с тобой еще дети. Мы словно забрались с тобой в пустой вагон, заигрались, а вагон вдруг прицепили к локомотиву, и потащило нас неизвестно куда. Мы выскочили на площадку. Там сквозняк, в разбитом окне мелькают деревья, столбы. Нас куда-то везут с тобой, а мы ничего не можем сделать. Мы прижались друг к другу. Я не знаю, как тебе, а мне очень страшно…
Аня забралась к Михаилу на руки, поджав ноги, будто по полу дуло, или ползало страшное насекомое.
— Как мы с тобой будем жить дальше? — шептала она ему в шею. — Я никогда не думала о деньгах. В детстве, юности я жила в маленьком поселке. Там была совсем другая жизнь, другая одежда, другая… валюта. Главное, за реку, лес, воздух не надо было платить. Потом была семья художников Лонгиных. Там тоже, можно сказать, не было денег. Они все время лежали в шкафчике, в кармане, бумажнике, сумочке, надо было только порыться. Я и сейчас не хочу о них думать. Но жизнь заставляет! Они исчезают, их почти нет, но они болят, как отрезанная нога. Я стала чувствовать легкость кошелька, стала читать цифры на ценниках в магазине. Вчера я купила самые дешевые яблоки в овощном киоске, и мне стало стыдно перед продавщицей, потому что она все поняла. Торгаши чувствуют деньги, они видят нас насквозь, понимают, когда их нет, а главное, что мы этого боимся и стесняемся. Мне, действительно, было перед ней стыдно…
— Ты у меня очень сильная, — говорил ей Михаил, убаюкивая Аню, как больного ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64