Ивану сразу вспомнилась душная аудитория, до отказа забитая публикой, в значительной своей части пришлой, внешним видом своим вызывающей ассоциации скорее с “Сайгоном”, нежели с родным филфаком. В спертом воздухе витал дух портвейна и нонконформизма, да и название факультативного спецкурса, заявленного молодым доцентом Ломовым, заключало в себе некий завлекательно-диссидентский намек. Непонятно, зато как смело! Оппозитивная семасиология…
Лектор тогда позволил себе опоздать минут на десять, но народ терпеливо ждал — и встретил припозднившегося кумира громом аплодисментов. На бегу выпрастываясь из длинного, не по размеру, пальто, светило просеменил к кафедре и вместо того, чтобы чинно встать за нее, уселся прямо на стол и, болтая коротенькими кривыми ножками в четырехрублевых кедах, простужено выкрикнул:
— Здрасьте, здрасьте!.. Ну что, дебилы, попробуем вас вылечить. Правило первое: забыть все, что понапихали в ваши тупые бошки всякие академические козлы. Правило второе: лекции для неспособных понять с первого раза и вообще тупых читают в других аудиториях, я же не имею привычки повторять…
“А теперь, видно, приобрел такую привычку…” — подумал Иван, издалека, от самого входа в ресторанный зал, заметив красный, цветущий нос Модеста Карловича.
Тот тоже заметил приближающуюся к нему пару, но подняться не соизволил, а только, щелкнув пальцами, бросил официантке:
— Еще два прибора… Ну, с чем пожаловали? Или для начала по соточке?
— Мы за рулем, — быстро сказала Алиса, а Иван многозначительно кивнул.
— Оба? — с сомнением проговорил Ломов. — Что ж, хозяин — барин… А я, с вашего позволения… Голубушка, еще графинчик!
— Нам свежевыжатый сок. Две “Лангустики”, два шашлыка, — деловито распорядилась Алиса.
Себе Модест Карлович велел подать черной икры, стерлядь и двести французского коньяку поверх водки. По выражению лица великого критика Иван понял, что тот даже не допускает мысли о “голландском расчете” — за все должна уплатить приглашающая сторона… Кстати, тогда, в далеком семьдесят четвертом, после столь своеобычного вступительного слова молодой Ломов понес такую премудрую околесицу, что Ивану сделалось будто с лютого похмелья, и больше он на оппозитивную семасиологию не ходил. Да и сам ломовский спецкурс вскоре прикрыли — после того, как “академические козлы” во главе с академиками Левачевым и Стукалиным опубликовали в “Литературке” открытое письмо в ЦК с требованием оградить советскую лингвистику от происков вандалов. Говорят, опальный Ломов нашел приют в университете города Тарту, откуда его вместе с другими “оккупантами” уволили в девяносто первом. Тогда Модест Карлович нашел себя в литературной критике…
— Вы чьи вообще? — допытывался между тем Ломов у Алиски — Издательские? Если от Хромченко, я с ним не работаю… Или журнальские?
— Литературный интернет-сайт писателя Ивана Ларина, — с важным видом напомнила Алиска.
— Иван Ларин — это я, — тихо уточнил Иван.
— Даже так? — Ломов лихо опорожнил стопку, не спеша закусил икрой. — И это замечательно…
— Правда? — обрадовался Иван. — Вам нравятся мои книги?
— Замечательно, молодой человек, то, что коньячок здесь не паленый и икра не лежалая. А нравятся мне чьи-то книги или нет — это, знаете ли, не вопрос… — Критик усмехнулся, показав желтые кривые зубы, и сделался совсем похож на пушкинского “злобного карлу”. — Хотите панегирик — сляпаем панегирик, желаете разнос — разнесем по косточкам. Главное, чтобы спрос был… платежеспособен.
— Хотим разнос! — тут же заявила Алиска.
— Современный подход! — похвалил Модест Карлович. — Нынешняя публика похвалам все равно не верит, считает проплаченной рекламой. А разгром, скандал — это гарантия всеобщего внимания. Да мне и самому, честно говоря, приятней… Про бандитов, значит, пишете? Впрочем, нынче все… про бандитов… Название этакое какое-нибудь… “Апофеоз жлоба”… — Ломов поднял рюмку, задумчиво посмотрел на свет. — “Час быка”… Нет, это уже у кого-то было… Значит, определяем семь критериев низкопробности и выводим уникальность ваших сочинений из того факта, что они удовлетворяют всем семи…
— Не напрягайте напрасно извилины, — с неожиданной резкостью оборвала Алиска. — Вы не про Ларина писать будете?
— А про кого? Про конкурентов? Черный пиар, так сказать?..
— Про самых знаменитых. Вроде того, что вы в “Эго” пишете. Только похлеще, позабористей. Сможете?
— А то! — Ломов самодовольно погладил бороду. — Случалось, и до драк доходило!.. Не сомневайтесь, скандал я вам гарантирую, не было случая, чтобы мое участие не нагнало популярности новому изданию… Теперь, может быть, обсудим гонорарчик…
— Платим мы хорошо, — оловянным голосом крутого босса проговорила Алиска. — Но при одном условии — вы уступаете нам не только имущественные, но и неимущественные права.
— То есть, вы хотите сказать?..
— Все ваши статьи будут подписаны именем Ивана Ларина.
Иван вжал голову в плечи и зажмурился. Вспомнилась реклама одного давно прогоревшего банка: “Случилось страшное…”
— Алиса, может быть, не надо? — жалко пролепетал он.
Подруга обдала его огненным взглядом зеленых очей.
— Как скажете. Только это вам обойдется… — спокойно сказал Модест Карлович. — Скажем, три тысячи долларов?
— Ой! — пискнул Иван. Отчего-то вспомнились годы литературной кабалы у незабвенного Федора Михайловича Золотарева. Конечно, время было другое, но все-таки три тысячи… Или соглашаться?
— Вы себя-то слышите, Модест Карлович? — ехидно осведомилась Алиска. — “Эго” платит вам пятьдесят долларов за разворот, “Ведомости” и того меньше. А мы предлагаем вам сто долларов за страницу одиннадцатым кеглем.
— Сто двадцать. Двенадцатым, — поправил Ломов. — Цикл не меньше пяти статей. И деньги вперед.
— Половину, — сказала Алиска.
На том и порешили. Алиска тут же отсчитала Ломову три зеленых сотни, не преминув взять расписку.
— И все-таки, Модест Карлович, — набрался смелости Иван, — что же такое оппозитивная семасиология?
Жилистая рука с зелеными бумажками на мгновение замерла в воздухе.
— Филфак? — прищурился Ломов. — М-да… Откровенно говоря, запамятовал… Много воды утекло.
И водки немало — они вдвоем еле-еле вывели под руки из зала и запихнули в такси вконец расслабившегося мэтра, потом еще гуляли по набережной, пили кофе в круглосуточном кафе у причала.
— Ну вот, — тоном старшего брата сказала Алиска. — А ты боялась, глупенькая…
Первую статейку мастера они получили уже через три дня:
“РОМАН ТАТЬЯНЫ ГРАФОВОЙ «БРЫСЬ»
КАК ОТРАЖЕНИЕ ФОБИЙ СТОЛИЧНОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ”
Если писатели конца XIX века и вышли из гоголевской «Шинели», то нынешние, в основном, из «Гадких лебедей» братьев Стругацких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73