— Тогда я могу рассчитывать на вас, — сказал Кларенс, порывисто протягивая ему руку.
Полицейский после минутного колебания пожал ее.
— Этого я не ожидал, — сказал он медленно. — Но вы вроде бы говорите серьезно, и если у вас нет никого другого на примете, я приду! Этот джентльмен, наверно, приведет своих друзей.
— Я буду там в шесть часов со своими секундантами, — коротко сказал Пинкни. — Пошли.
Ворота захлопнулись за ними. Кларенс стоял, оглядывая пустой патио и безмолвный дом, откуда, как было теперь ясно, услали слуг, чтобы обеспечить тайну заговора. Несмотря на свое хладнокровие и самообладание, Кларенс минуту стоял в нерешительности. До него донесся звук голосов из зимнего сада — легкий, беспечный смех Сюзи и хриповатый голос Хукера. Он совсем забыл, что они здесь, забыл об их существовании!
По-прежнему рассчитывая на свою выдержку, Кларенс окликнул Хукера обычным голосом. Этот джентльмен не замедлил появиться, пытаясь принять беспечное и равнодушное выражение, но лишь изобразив серьезную, как на похоронах, мину.
— Я должен кое-чем заняться, — сказал Кларенс, слегка улыбнувшись, — и прошу вас и Сюзи извинить меня, если я отлучусь ненадолго. Она прекрасно знает дом и может позвать слуг из флигеля, чтобы вам подали закусить, а я приду немного позже.
Убедившись по виду Хукера, что он и его жена ничего не знают о его последнем разговоре с Пинкни, Кларенс поднялся к себе в комнату. Там при тусклом свете единственной свечи он бросился в кресло, чтобы поразмыслить на свободе. Он чувствовал себя спокойным, отнюдь не возбужденным, и думать, в сущности, было не о чем. Что он сделал и что собирался сделать, было совершенно ясно; у него не было другого пути, и не к чему было его искать. Пришло то чувство облегчения, которое возникает на решающем этапе жестокой борьбы, даже в случае поражения.
Никогда прежде он не сознавал, как безнадежна и непрерывна была эта борьба, — и вот она осталась позади. Он не испытывал страха перед завтрашним днем — он встретит его, как встретил сегодняшний, с той же удивительной уверенностью, что будет на высоте положения. Не нужно было и приготовлений; завещание, по которому его имущество должно было перейти к жене, — теперь, когда они разошлись, это казалось мелочью, — лежало в его сейфе в Сан-Франциско; пистолеты были в соседней комнате. Его даже смущала собственная бесчувственность, и он прошел в спальню жены, надеясь, что в нем вызовут волнение воспоминания о прошлом. Там не было беспорядка, который говорил бы о поспешном бегстве, — все было на месте, только ящик бюро оставался открытым, как будто она что-то взяла из него в последний момент. В ящике лежали бумаги и письма, некоторые от него самого, другие — от капитана Пинкни. Ему и в голову не пришло просмотреть их, даже чтобы оправдать себя или убедиться в ее невиновности. Он знал, что его ненависть к капитану Пинкни была вызвана не столько подозрением, что он любовник его жены, сколько уверенностью, что миссис Брант и капитан — сходные между собой люди. Пинкни был мужчина ее круга, существо, враждебное Кларенсу, с ним можно было бороться, сокрушить его и отомстить. Но еще больше Кларенс ненавидел теперь свое прошлое — не из-за жены, а из-за собственной слабости, которая сделала его игрушкой в женских руках и оттолкнула от него друзей. Ради бескорыстной любви к ней он нарушил свой долг, он подавил свое честолюбие и недооценил свои возможности. Не удивительно, что и другие думали о нем не лучше, чем он сам. Кларенс Брант был скромный человек, но самолюбие скромного опаснее самолюбия честолюбца, так как он человек более высоких добродетелей и предъявляет к себе более высокие требования.
Он вернулся в свою комнату и снова уселся в кресло. Его спокойствие сменилось чувством физической усталости, он вспомнил, что прошлую ночь не спал и должен хоть немного отдохнуть, чтобы быть свежим наутро. Надо было, однако, и показаться непрошеным гостям — Сюзи и ее мужу, чтобы не возбудить у них подозрений. Он чуточку вздремнет в кресле, а потом спустится к ним. Он закрыл глаза и, как ни странно, тотчас погрузился в сонное воспоминание о прежней Сюзи, о свидании, которое она однажды назначила ему в ложбине. Он уже забыл, с каким чувством неодобрения и неловкости он встретил тогда ее кокетливое и своенравное заигрывание — теперь он понимал, в чем было дело: он уже находился во власти миссис Пейтон, — и помнил только веселые глазки Сюзи и поцелуи, которыми он осыпал ее нежные, душистые щечки. Опять, как несколько часов назад, когда он прятался в старом саду, к нему подкралась слабость и перешла в сладкую дремоту. Ему даже показалось, что он опять вдыхает аромат роз.
— Кларенс!
Он вздрогнул. Странно: сквозь сон голос прозвучал совсем как наяву. Затем он услышал легкий девичий смех. Он вскочил на ноги. Рядом с ним стояла Сюзи — точно такая, как в дни юности! Смелая, как и прежде, Сюзи нашла в знакомом доме связку ключей (они, как тогда, позвякивали у нее на поясе), разыскала в шкафу свое старое платье, надела его и распустила по плечам волнистые каштановые волосы. Теперь это была прежняя Сюзи — молоденькая девушка, а инстинкт опытной актрисы подсказал ей выставить из-под юбки свою изящную ножку и принять небрежную позу.
— Бедный милый Кларенс, — сказала она, и снова веселые огоньки замелькали в ее глазах, — я успела бы выиграть у тебя дюжину пар перчаток за то время, что ты спал. Ты так устал, дорогой мой, и тебе пришлось довольно туго. Но ничего, по крайней мере ты показал себя мужчиной, и я тобой горжусь!
Кларенсу было так приятно, что он сконфузился. Он пробормотал:
— Но что это такое? Это платье?..
Сюзи, как ребенок, захлопала в ладоши.
— Я знала, что ты удивишься! Это — мое старое платье, я носила его в тот год, когда уехала отсюда с тетей. Я знала, где оно спрятано, подобрала ключ и вытащила, оно так напоминает прежние времена! Боже мой, когда я встретилась опять со старыми слугами — а ты все не шел, — я почувствовала себя так, словно никогда и не уезжала отсюда и только что вырвалась на волю. Понимаешь, мне стало казаться, что не я приехала сегодня, что я все время была здесь и это ты только что приехал. Понимаешь? Как в тот раз, когда здесь гостила Мэри Роджерс, ты ее помнишь, Кларенс? И как она, будто случайно, оставляла нас одних? Я и говорю Джиму: «Больше я тебя не знаю, уходи!» И тут же надела это платье и давай гонять Мануэлу по разным поручениям, как бывало тогда, а она как захохочет, — наверное, она так не смеялась с тех пор, как я уехала. А потом я подумала о тебе… может быть, ты еще расстроен, волнуешься из-за всех этих дел… И тут же побежала на кухню и велела старой толстухе Кончите спечь лепешек, помнишь, тех самых, посыпанных сахаром и корицей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42