И то сказать, Генрих Ягода был женат на племяннице Якова Свердлова, а Горький имел когда-то неосторожность усыновить брата Свердлова – Зиновия, дал ему свою фамилию Пешков. В. Баранов замечает по этому поводу: «Хоть и седьмая вода на киселе, а все же…» Все же, все же. Поистине ни одно доброе дело, даже такое, как усыновление сироты, не остается в этом мире безнаказанным. Особенно, если засучивают рукава ученые люди.6
В подобного рода публикациях более всего поражает легкость, с какой авторы подходят даже к такой огромной и сложной фигуре, как Горький. Человек, который олицетворяет собой одно из самых ярких и убедительных свидетельств талантливости их народа, для этих критиков лишь подпорка сфабрикованных ими концепций. А ведь они ходят в мундирах патриотов… Ст. Куняева не остановило и то, что на обложке журнала, который он ныне возглавляет, портрет Горького. Один из недавно привлеченных к сотрудничеству в журнале авторов как-то сказал мне, мечтательно прикрыв глаза: «Убрать бы этот портретик-то с обложки!..» Судя по фактам, это соответствует желанию и главного редактора. Кого же он водрузит на освободившееся место? Скорее всего, кое-кого из учителей своей молодости… Есть люди, которые никак не могут преодолеть соблазн первым прокукарекать.
Есть основания полагать, что, прихлестывая Максима Горького к «большому террору», Ст. Куняев не читал не только его «Несвоевременные мысли», но даже и те письма писателя, что опубликованы в том самом номере «Известий ЦК КПСС», откуда критик выудил нужные ему цитатки – они «просто попались под руку» в какой-то другой публикации.
Поскольку эти письма еще мало известны широкому читателю, я позволю себе привести несколько выдержек из них.
В 1919 году Горький писал Г.Е. Зиновьеву, бывшему тогда председателем Совнаркома коммун Северной области, по поводу ареста ученых, принадлежавших ранее к партии кадетов: "…Аресты не могут быть оправданы никакими соображениями политики, если не подразумевать под ними безумный и животный страх за целость шкуры тех людей, которые производят аресты.
Сегодня арестована целиком составленная мной по поручению А.В. Луначарского коллегия <…> Вместе с этой коллегией должен быть арестован и я как организатор и председатель оной <…> Я покорно прошу освободить арестованных экспертов, ибо их арест или глупость, или нечто худшее.
Дикие безобразия, которые за последние дни творятся в Петербурге, окончательно компрометируют власть, возбуждая к ней всеобщую ненависть и презрение ее трусости".
3 июня того же года, ходатайствуя за арестованного сына журналистки Э.К. Пименовой, Горький писал тому же адресату: «Аресты производятся крайне обильно и столь же нелепо, следовало бы соблюдать в этом деле осторожность, всегда и везде полезную».
По этим письмам 11 сентября Политбюро приняло решение «пересмотреть списки и дела арестованных во время последних массовых арестов». В результате многие были освобождены, среди них – писатель Иван Вольнов.
Позже Горький обращается с подобными письмами к В.И. Ленину, а 6 октября – к Ф.Э. Дзержинскому, в последнем письме он, в частности, решительно подчеркивал: «Сообщаю Вам, что смотрю на аресты как на варварство, как на истребление лучшего мозга страны, и заявляю в конце письма, что Советская власть вызывает у меня враждебное отношение к ней. М. Горький».
В письме Н.И. Бухарину от 1 июня 1922 года есть такие строки: «Вопрос о жестокости – мой мучительнейший вопрос, я не могу отрешиться от него. Всюду наблюдаю я бессмысленное озверение…»
Через месяц – А.И. Рыкову в связи с процессом над 34 активными деятелями партии эсеров: "Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством – это будет убийство с заранее обдуманным намерением – гнусное убийство.
Я прошу Вас сообщить Л.Д. Троцкому и другим это мое мнение. Надеюсь, оно не удивит Вас, ибо Вам известно, что за все время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране.
Ныне я убежден, что если эсеры будут убиты, – это преступление вызовет со стороны социалистической Европы моральную блокаду России".
Горький попросил еще и Анатоля Франса обратиться к Советскому правительству «с указанием на недопустимость преступления». «Может быть, писал он, – Ваше веское слово сохранит ценные жизни революционеров». Это письмо была опубликовано 20 июля 1922 года в упоминавшемся «Социалистическом вестнике».
На письме Рыкову наложил резолюцию Троцкий: «Предлагаю: поручить ред. „Правды“ мягкую статью о художнике Горьком, которого в политике никто всерьез не берет; статью опубликовать на иностранных языках». И уже 18 июля в «Правде» появилась «мягкая» статья с издевательским заголовком «Почти на дне». Автор ее некто О. Зорин писал, что «своими политическими заграничными выступлениями Максим Горький вредит нашей революции. И вредит сильно».
А по поводу письма Горького Франсу В.И. Ленин писал 7 сентября 1922 года Н.И. Бухарину: «Я читал (в „Социалистическом вестнике“) поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати (об эсерах), но решил, что, пожалуй, это чересчур. Надо посоветоваться…»
Так вот я хочу спросить у вас, герои-прорабы перестройки, рыцари плюрализма, адепты дозволенной гласности, – есть у вас за душой хоть одно письмо, подобное горьковским, хоть один похожий поступок?
«Литературное обозрение», № 8, 1990 г.
ПРОЗРЕВШИЙ И УПЕРТЫЙ (В. Кожинов, С. Куняев)
К критике относятся по-разному. Это естественно и зависит от многих причин, прежде всего – от характера критики, а также от личности и самого критика, и того, кто оказался предметом его внимания.
Не так давно в «Завтра» у меня была большая статья «Почему безмолвствовал Шолохов». В ней я оспаривал некоторые суждения о великом писателе ряда авторов – Ф. Кузнецова, В. Осипова, С. Семанова, И. Жукова… И что же? Иные вообще прошли молча мимо моей критики, другие, как двое первых, кратко возразили мне в этой же газете. Ф. Бирюков, хоть и не был даже упомянут в моей статье, опубликовал целую полосу, где возражал мне по одному частному вопросу. Но никто не кинулся к Большой Берте и не начал палить. А один из них, которого, кажется, я задел чувствительней других, при первой же встрече в Союзе писателей России кинулся ко мне с распростертыми объятьями, – неужто так ему понравилась моя статья в целом? Впрочем, это не помешало мне тут же высказать огорчение по поводу того, что он написал о шолоховской Аксинье. И только один Виктор Кожемяко прислал в «Завтра» гневное письмо и решительно настаивал, чтобы газета перепечатала его статью из «Правды», которую я будто бы злонамеренно и бесстыдно исказил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
В подобного рода публикациях более всего поражает легкость, с какой авторы подходят даже к такой огромной и сложной фигуре, как Горький. Человек, который олицетворяет собой одно из самых ярких и убедительных свидетельств талантливости их народа, для этих критиков лишь подпорка сфабрикованных ими концепций. А ведь они ходят в мундирах патриотов… Ст. Куняева не остановило и то, что на обложке журнала, который он ныне возглавляет, портрет Горького. Один из недавно привлеченных к сотрудничеству в журнале авторов как-то сказал мне, мечтательно прикрыв глаза: «Убрать бы этот портретик-то с обложки!..» Судя по фактам, это соответствует желанию и главного редактора. Кого же он водрузит на освободившееся место? Скорее всего, кое-кого из учителей своей молодости… Есть люди, которые никак не могут преодолеть соблазн первым прокукарекать.
Есть основания полагать, что, прихлестывая Максима Горького к «большому террору», Ст. Куняев не читал не только его «Несвоевременные мысли», но даже и те письма писателя, что опубликованы в том самом номере «Известий ЦК КПСС», откуда критик выудил нужные ему цитатки – они «просто попались под руку» в какой-то другой публикации.
Поскольку эти письма еще мало известны широкому читателю, я позволю себе привести несколько выдержек из них.
В 1919 году Горький писал Г.Е. Зиновьеву, бывшему тогда председателем Совнаркома коммун Северной области, по поводу ареста ученых, принадлежавших ранее к партии кадетов: "…Аресты не могут быть оправданы никакими соображениями политики, если не подразумевать под ними безумный и животный страх за целость шкуры тех людей, которые производят аресты.
Сегодня арестована целиком составленная мной по поручению А.В. Луначарского коллегия <…> Вместе с этой коллегией должен быть арестован и я как организатор и председатель оной <…> Я покорно прошу освободить арестованных экспертов, ибо их арест или глупость, или нечто худшее.
Дикие безобразия, которые за последние дни творятся в Петербурге, окончательно компрометируют власть, возбуждая к ней всеобщую ненависть и презрение ее трусости".
3 июня того же года, ходатайствуя за арестованного сына журналистки Э.К. Пименовой, Горький писал тому же адресату: «Аресты производятся крайне обильно и столь же нелепо, следовало бы соблюдать в этом деле осторожность, всегда и везде полезную».
По этим письмам 11 сентября Политбюро приняло решение «пересмотреть списки и дела арестованных во время последних массовых арестов». В результате многие были освобождены, среди них – писатель Иван Вольнов.
Позже Горький обращается с подобными письмами к В.И. Ленину, а 6 октября – к Ф.Э. Дзержинскому, в последнем письме он, в частности, решительно подчеркивал: «Сообщаю Вам, что смотрю на аресты как на варварство, как на истребление лучшего мозга страны, и заявляю в конце письма, что Советская власть вызывает у меня враждебное отношение к ней. М. Горький».
В письме Н.И. Бухарину от 1 июня 1922 года есть такие строки: «Вопрос о жестокости – мой мучительнейший вопрос, я не могу отрешиться от него. Всюду наблюдаю я бессмысленное озверение…»
Через месяц – А.И. Рыкову в связи с процессом над 34 активными деятелями партии эсеров: "Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством – это будет убийство с заранее обдуманным намерением – гнусное убийство.
Я прошу Вас сообщить Л.Д. Троцкому и другим это мое мнение. Надеюсь, оно не удивит Вас, ибо Вам известно, что за все время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране.
Ныне я убежден, что если эсеры будут убиты, – это преступление вызовет со стороны социалистической Европы моральную блокаду России".
Горький попросил еще и Анатоля Франса обратиться к Советскому правительству «с указанием на недопустимость преступления». «Может быть, писал он, – Ваше веское слово сохранит ценные жизни революционеров». Это письмо была опубликовано 20 июля 1922 года в упоминавшемся «Социалистическом вестнике».
На письме Рыкову наложил резолюцию Троцкий: «Предлагаю: поручить ред. „Правды“ мягкую статью о художнике Горьком, которого в политике никто всерьез не берет; статью опубликовать на иностранных языках». И уже 18 июля в «Правде» появилась «мягкая» статья с издевательским заголовком «Почти на дне». Автор ее некто О. Зорин писал, что «своими политическими заграничными выступлениями Максим Горький вредит нашей революции. И вредит сильно».
А по поводу письма Горького Франсу В.И. Ленин писал 7 сентября 1922 года Н.И. Бухарину: «Я читал (в „Социалистическом вестнике“) поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати (об эсерах), но решил, что, пожалуй, это чересчур. Надо посоветоваться…»
Так вот я хочу спросить у вас, герои-прорабы перестройки, рыцари плюрализма, адепты дозволенной гласности, – есть у вас за душой хоть одно письмо, подобное горьковским, хоть один похожий поступок?
«Литературное обозрение», № 8, 1990 г.
ПРОЗРЕВШИЙ И УПЕРТЫЙ (В. Кожинов, С. Куняев)
К критике относятся по-разному. Это естественно и зависит от многих причин, прежде всего – от характера критики, а также от личности и самого критика, и того, кто оказался предметом его внимания.
Не так давно в «Завтра» у меня была большая статья «Почему безмолвствовал Шолохов». В ней я оспаривал некоторые суждения о великом писателе ряда авторов – Ф. Кузнецова, В. Осипова, С. Семанова, И. Жукова… И что же? Иные вообще прошли молча мимо моей критики, другие, как двое первых, кратко возразили мне в этой же газете. Ф. Бирюков, хоть и не был даже упомянут в моей статье, опубликовал целую полосу, где возражал мне по одному частному вопросу. Но никто не кинулся к Большой Берте и не начал палить. А один из них, которого, кажется, я задел чувствительней других, при первой же встрече в Союзе писателей России кинулся ко мне с распростертыми объятьями, – неужто так ему понравилась моя статья в целом? Впрочем, это не помешало мне тут же высказать огорчение по поводу того, что он написал о шолоховской Аксинье. И только один Виктор Кожемяко прислал в «Завтра» гневное письмо и решительно настаивал, чтобы газета перепечатала его статью из «Правды», которую я будто бы злонамеренно и бесстыдно исказил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128