В. Викулова, наращивая тираж с 11 тысяч в 1968 году до 240 тысяч в 1988-м. Трудно поверить, что эта «масса» так уж клюнула на Солженицына. В 1989 году тираж продолжал не так-то быстро, но уверенно расти: 245, 247, 249, 252 тысячи. А осенью того года вдруг произошел скачок – 313 тысяч. Рост на 60 тысяч. Куняев до сих пор твердо уверен, что это произошло только «благодаря Солженицыну». Очень сомнительно-с, ибо его «Колесо» было обещано лишь с нового, 1990 года. Тогда, с января, тираж снова подскочил до уже названных 490 тысяч. Но опять нет уверенности, что из-за «Колеса». Почему нет? Да потому, что это была краткая пора всеобщего и невероятного журнального бума. Мемуарист, как видно, это уже не помнит. У него с памятью, увы, совсем плохо стало. Пишет, например, тут же, что в 1990 году заодно с истинным антисоветчиком Шафаревичем «пригласил в редколлегию истинного коммуниста Ивана Васильева». И ведь уверен! А на самом-то деле Иван Афанасьевич на десять лет раньше самого Куняева стал членом редколлегии. Его пригласил Викулов. В таких случаях Василий Иванович рубил с плеча: «К чужой славе хочешь примазаться?!»
Так вот, на рубеже 1980-1990-х годов примерно в одно и то же время тиражи подскочили почти у всех журналов, в том числе у тех, которые и не думали печатать Солженицына. Например, у «Молодой гвардии» в 1989 году было 630 тысяч, и вдруг в 1990-м – 725. «Москва» в 1987 году имела 490 тысяч, а в 1988-м – 680, в 1989 – 775. Тираж «Знамени» в 1988 году – 516 тысяч, в 1989-1990-м – 1 миллион! Как видим, скачки гораздо более крупные, чем у «Современника» – аж до 500 тысяч и, повторяю, без Солженицына. Вызвано это было всем известной причиной: колоссальным вбросом ранее недоступных литературных материалов и забытых или запретных имен преимущественно антисоветского характера. Имя Солженицына оказалось тут одним из типичнейших, но далеко не определяющим.
Куняев поучает, дает мне задание: «Что касается Солженицына, то „Новый мир“ опубликовал чуть ли не полное собрание его сочинений, а „Молодая гвардия“ – ни строки, воюя с ним. А теперь и у „НМ“ и у „МГ“ читателей значительно меньше, чем у „Нашего современника“. Подумай, почему». Вот манера – сваливать на другого свои обязанности. Но я все-таки подумал и вижу: он хочет сказать, что тогда выбрал такую мудрую дипломатически-тонкую среднюю линию в отношении Солженицына, что это до сих пор вот уже второе десятилетие сказывается на его тираже самым благотворным образом: находясь на уровне 1968 года, он все-таки тысяч на шесть-семь опережает «Молодую гвардию», которая вместе с «Новым миром» горит сейчас синим огнем из-за их крайности в отношении того же великого писателя земли русской.
Подумай же и ты, Куняев, как выглядел этот писатель на страницах «Нашего современника», который читатели считали журналом советским, патриотическим, основанным Горьким, где в редколлегии во главе с главным редактором было много коммунистов, да еще и фронтовиков. К тому же при проводах Викулова вы клялись на партбилетах: «Редколлегия во главе с новым главным редактором будет бережно хранить и развивать традиции, заложенные в эти два десятилетия…» И вот вместо того, чтобы во имя этих традиций неустанно разъяснять читателю истинную роль Солженицына, пойти наперекор таким журналам, как «Новый мир», ты пристроил свой журнал им в хвост. О таком поведении говорят: «цыпленок тоже хочет жить»…
Принципиальность по отношению к Солженицыну была тем более необходима, что ведь он – и это не трудно было предвидеть – до сих пор ничуть не изменился: злобно лжет о нашем прошлом всегда, во всем, даже там, где вроде бы никакой нужды нет, даже в торжественных случаях, даже при вручении своей собственной самодельной премии. И тут он ничем не отличается от какого-нибудь Чубайса или Новодворской.
Вот при вручении в прошлом году своей Солжпремии Валентину Распутину объявил, что тот «выделился в 1974 году внезапностью темы – дезертирством с фронта, – до того запрещенной и замолченной, и внезапностью трактовки ее». Тут такой же, как у Куняева, расчет на девственных идиотов. Разумеется, тема эта не была ни замолченной, ни запрещенной. Еще в 1941-1942 годах в многомиллионной «Правде», в «Красной звезде» и других газетах безо всякой «внезапности» печатались и передавались по радио, ставились в театрах произведения, в которых были и дезертиры, и предатели. Таков, например, сильный рассказ Александра Довженко «Отступник». Тогда же шла в театрах пьеса Леонида Леонова «Нашествие», в которой целая галерея предателей и фашистских прихвостней. А едва ли не за пятнадцать-двадцать лет до Распутина появились на эту же тему повести Ч. Айтматова «Лицом к лицу», писателя-фронтовика Юрия Гончарова «Дезертир», стихи Евгения Винокурова того же названия… И это вовсе не полный список, а только то, что сразу вспомнилось. Так обстоит дело с враньем нобелевского лауреата о «запрете» и «внезапности» темы. Но еще отвратительней, просто как провокатор, он лжет о «внезапности трактовки»: изображает дело так, будто Распутин сочувствует дезертиру, жалеет его. Да ничего подобного. Тогда Распутин столь же сурово осудил своего героя, как и писатели, упомянутые выше. Но сейчас он ни словечка не возразил благодетелю… В этом году новое присуждение Солжпремии – дележ ее между покойным Константином Воробьевым и здравствующим Евгением Носовым. И опять речь благодетеля в том же самом духе… Повесть К. Воробьева «Это мы, Господи!» опять объявил «первой, да и последней в советской литературе о немецком плене».
Ну хоть бы сменил пластинку! Ведь и тут можно назвать целый ряд произведений от «Судьбы человека» Шолохова, «Молодой гвардии» Фадеева, двухтомника «Пропавшие без вести» Злобина до «Альпийской баллады» Быкова, до автобиографической повести «Все это было!» Юрия Пиляра, узника Маутхаузена. Во всех этих произведениях речь идет и о плене, и об оккупации, и о борьбе против немцев.
Сам К. Воробьев еще в декабре 1941 года лейтенантом попал в плен. Солженицын негодует, что, мол, после освобождения – «недоверие и допросы». А ты как думал, дядя? Конечно, допросы. Так во всех армиях мира. Вон совсем недавно сербы сбили американский бомбардировщик и взяли двух летчиков в плен. Они пробыли там всего несколько дней, и сербы их отпустили. И тогда сообщалось, что ими сразу занялись американские спецорганы: проверка! А тут человек был в плену почти два года! Конечно, допросы.
Вот «Сообщение НКВД №2926-Б в ГКО об аресте группы агентов германской разведки» от 29 ноября 1941 года. Речь идет о задержании при переходе линии фронта 17 вражеских разведчиков. Среди них три финна, поляк, латыш, серб, шесть цыган, но, увы, есть и русские офицеры, побывавшие в плену. Все они признали, что перешли фронт для выполнения разведзаданий (там же, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Так вот, на рубеже 1980-1990-х годов примерно в одно и то же время тиражи подскочили почти у всех журналов, в том числе у тех, которые и не думали печатать Солженицына. Например, у «Молодой гвардии» в 1989 году было 630 тысяч, и вдруг в 1990-м – 725. «Москва» в 1987 году имела 490 тысяч, а в 1988-м – 680, в 1989 – 775. Тираж «Знамени» в 1988 году – 516 тысяч, в 1989-1990-м – 1 миллион! Как видим, скачки гораздо более крупные, чем у «Современника» – аж до 500 тысяч и, повторяю, без Солженицына. Вызвано это было всем известной причиной: колоссальным вбросом ранее недоступных литературных материалов и забытых или запретных имен преимущественно антисоветского характера. Имя Солженицына оказалось тут одним из типичнейших, но далеко не определяющим.
Куняев поучает, дает мне задание: «Что касается Солженицына, то „Новый мир“ опубликовал чуть ли не полное собрание его сочинений, а „Молодая гвардия“ – ни строки, воюя с ним. А теперь и у „НМ“ и у „МГ“ читателей значительно меньше, чем у „Нашего современника“. Подумай, почему». Вот манера – сваливать на другого свои обязанности. Но я все-таки подумал и вижу: он хочет сказать, что тогда выбрал такую мудрую дипломатически-тонкую среднюю линию в отношении Солженицына, что это до сих пор вот уже второе десятилетие сказывается на его тираже самым благотворным образом: находясь на уровне 1968 года, он все-таки тысяч на шесть-семь опережает «Молодую гвардию», которая вместе с «Новым миром» горит сейчас синим огнем из-за их крайности в отношении того же великого писателя земли русской.
Подумай же и ты, Куняев, как выглядел этот писатель на страницах «Нашего современника», который читатели считали журналом советским, патриотическим, основанным Горьким, где в редколлегии во главе с главным редактором было много коммунистов, да еще и фронтовиков. К тому же при проводах Викулова вы клялись на партбилетах: «Редколлегия во главе с новым главным редактором будет бережно хранить и развивать традиции, заложенные в эти два десятилетия…» И вот вместо того, чтобы во имя этих традиций неустанно разъяснять читателю истинную роль Солженицына, пойти наперекор таким журналам, как «Новый мир», ты пристроил свой журнал им в хвост. О таком поведении говорят: «цыпленок тоже хочет жить»…
Принципиальность по отношению к Солженицыну была тем более необходима, что ведь он – и это не трудно было предвидеть – до сих пор ничуть не изменился: злобно лжет о нашем прошлом всегда, во всем, даже там, где вроде бы никакой нужды нет, даже в торжественных случаях, даже при вручении своей собственной самодельной премии. И тут он ничем не отличается от какого-нибудь Чубайса или Новодворской.
Вот при вручении в прошлом году своей Солжпремии Валентину Распутину объявил, что тот «выделился в 1974 году внезапностью темы – дезертирством с фронта, – до того запрещенной и замолченной, и внезапностью трактовки ее». Тут такой же, как у Куняева, расчет на девственных идиотов. Разумеется, тема эта не была ни замолченной, ни запрещенной. Еще в 1941-1942 годах в многомиллионной «Правде», в «Красной звезде» и других газетах безо всякой «внезапности» печатались и передавались по радио, ставились в театрах произведения, в которых были и дезертиры, и предатели. Таков, например, сильный рассказ Александра Довженко «Отступник». Тогда же шла в театрах пьеса Леонида Леонова «Нашествие», в которой целая галерея предателей и фашистских прихвостней. А едва ли не за пятнадцать-двадцать лет до Распутина появились на эту же тему повести Ч. Айтматова «Лицом к лицу», писателя-фронтовика Юрия Гончарова «Дезертир», стихи Евгения Винокурова того же названия… И это вовсе не полный список, а только то, что сразу вспомнилось. Так обстоит дело с враньем нобелевского лауреата о «запрете» и «внезапности» темы. Но еще отвратительней, просто как провокатор, он лжет о «внезапности трактовки»: изображает дело так, будто Распутин сочувствует дезертиру, жалеет его. Да ничего подобного. Тогда Распутин столь же сурово осудил своего героя, как и писатели, упомянутые выше. Но сейчас он ни словечка не возразил благодетелю… В этом году новое присуждение Солжпремии – дележ ее между покойным Константином Воробьевым и здравствующим Евгением Носовым. И опять речь благодетеля в том же самом духе… Повесть К. Воробьева «Это мы, Господи!» опять объявил «первой, да и последней в советской литературе о немецком плене».
Ну хоть бы сменил пластинку! Ведь и тут можно назвать целый ряд произведений от «Судьбы человека» Шолохова, «Молодой гвардии» Фадеева, двухтомника «Пропавшие без вести» Злобина до «Альпийской баллады» Быкова, до автобиографической повести «Все это было!» Юрия Пиляра, узника Маутхаузена. Во всех этих произведениях речь идет и о плене, и об оккупации, и о борьбе против немцев.
Сам К. Воробьев еще в декабре 1941 года лейтенантом попал в плен. Солженицын негодует, что, мол, после освобождения – «недоверие и допросы». А ты как думал, дядя? Конечно, допросы. Так во всех армиях мира. Вон совсем недавно сербы сбили американский бомбардировщик и взяли двух летчиков в плен. Они пробыли там всего несколько дней, и сербы их отпустили. И тогда сообщалось, что ими сразу занялись американские спецорганы: проверка! А тут человек был в плену почти два года! Конечно, допросы.
Вот «Сообщение НКВД №2926-Б в ГКО об аресте группы агентов германской разведки» от 29 ноября 1941 года. Речь идет о задержании при переходе линии фронта 17 вражеских разведчиков. Среди них три финна, поляк, латыш, серб, шесть цыган, но, увы, есть и русские офицеры, побывавшие в плену. Все они признали, что перешли фронт для выполнения разведзаданий (там же, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128