выдумает обвинение и гвоздит. Пишет, например, что дорогой Володя «недавно похвалил» и его воспоминания, и работу сына о П. Васильеве, но другой Владимир Сергеевич резко сменил милость на гнев. В чем дело? Спятил, что ли? Нет, говорит, гораздо хуже: «душа его отравлена завистью», «сердце его свербит от ревности», «темной ревности ко мне и „Нашему современнику“, причем еще с 1989 года…»
Очнись, Куняев, ну каким твоим духовным сокровищам и доблестям я могу завидовать – пронзительному уму? блистательному таланту? обширной эрудиции? наконец, твоей ослепительной красоте? Что, разве очаровательного Стасика и теперь обожают самые элегантные женщины Москвы, Парижа и Оклахомы, а меня и в молодости презирали красотки Измайлова и Благуши?.. Как уже говорил, я завидую Куняеву только в одном: он был в Австралии и видел, как там на зеленой лужайке кенгуру делает антраша… О таких, как Куняев, писал еще Анакреон в пятом веке до нашей эры в стихотворении «Зависть»:
В моих объятьях вновь ты,
Хлоя…
О Зевс! Какой блаженный миг!..
Вдруг – стук в окошко…
Что такое –
И в час любви нам нет покоя!
Стучит один поэт, старик.
Он страстно шепчет:
"Нимфа! Детка!
Хоть я вчера ходил к врачу,
Хоть и живу лишь
На таблетках,
Но все ж тебя хотя бы редко,
Хотя бы раз обнять хочу!.."
Он шепчет, а она не слышит.
И я-то знаю, почему:
Пыл старца Хлою не колышет.
А он, плебей, в эклогах пишет,
Что я завидую ему!
Так писал Анакреон, но ведь и сам Куняев вполне разумно отвечал Евтушенко на такое же обвинение: «Он всю жизнь считал, будто я завидую ему. Наивный человек. Как будто у людей нет других, более серьезных причин для отторжения, нежели зависть!» Золотые слова. Хотя в данном случае зависть поэта, имеющего журнально-цэдээловскую известность, к поэту-ровеснику, получившему известность всероссийскую и даже шире, не так уж невероятна. Вот сценка из воспоминаний. После выступления на литературном вечере Евтушенко, Куняев и Олег Чухонцев оказались за одним столиком в кафе. «К нам тут же подлетел поклонник, – пишет Куняев. – Вернее, не к нам, а к нему». Вот именно – к нему. «Подпишите! – задыхаясь от удачи, он протянул своему кумиру его же книгу». Естественно, что его книгу, а не куняевскую. И вот приходится гадать, чего больше – яда или зависти – в нарисованной дальше картине: «Кумир, не прерывая разговора с нами, вытащил авторучку – и не то чтобы спросить поклонника, как зовут или что другое, – повернулся к нему лишь настолько, чтобы не промахнуться золотым пером „паркера“ мимо обложки, и коряво черканул на ней что-то отдалено похожее на свою фамилию». А? И золотое перо «паркера» тут!.. А дальше уже просто умопомрачительно: «Молодой человек, – обратился я к поклоннику, – вот, – показал на истинного, но малопопулярного поэта Чухонцева, – возьмите и у него автограф, он тоже пишет замечательные стихи…» По-моему, только при помрачении ума можно давать советы любителям поэзии, у кого им брать автографы. Чем же ум Куняева был помрачен в этой сцене? Вот вопрос… А Чухонцев, увы, как был малопопулярным, так и остался.
Да, зависть среди писателей, пожалуй, особенно среди стихотворцев, дело не редкое, о чем честные среди них свидетельствуют сами. Вот Блок:
Там жили поэты, и каждый встречал
Другого надменной улыбкой…
А вот Дмитрий Кедрин:
У поэтов есть такой обычай:
В круг сходясь, оплевывать друг друга…
Наконец, Леонид Мартынов:
Я жил во времена Шекспира,
И видел я его в лицо.
И говорил я про Шекспира.
Что пьесы у него – дрянцо
И что заимствует сюжеты
Он где попало без стыда,
Что грязны у него манжеты
И неопрятна борода…
Но ненавистником Шекспира
Я был лишь только потому,
Что был завистником Шекспира
И был соперником ему.
И Куняев был соперником Евтушенко хотя бы в издании своих сочинений, о чем еще будет сказано. Но я-то никогда ни в чем соперником Куняева не был. Ну, может быть, всего разок в анакреоническом сюжете… А вообще-то у него свои цацки, у меня – свои. И все-таки он уверен, что черная зависть и зеленая ревность снедают Бушина с 1989 года. Да почему же именно с той поры? А потому, оказывается, что именно тогда я предложил «Нашему современнику» статью об академике Сахарове, а Куняев ее не напечатал. Вот и охватила «ранимую психику» черно-зеленая пагубная страсть. Это все тот же самый жэковский уровень мысли, вроде бы отринутый им в случае с Евтушенко. Но нет, представить себе в подобной ситуации что-то иное он все-таки не в силах. Но, во-первых, статья-то тогда же была напечатана в «Военно-историческом журнале» – чего ж мне ревновать? А во-вторых, меня в жизни столько не печатали, зажимали, отвергали, что если бы я хоть в одном случае из пяти предавался черно-зеленой страсти, то уже давным-давно не помогли бы мне никакие таблетки…
В «Письме» заслуживает внимания еще вопрос о печатании в журнале целый год «Красного колеса» Солженицына. Я слышал от Куняева несколько объяснений этого поразительного факта, подобно тому, как читал у Солженицына разные версии его ареста. Однажды Куняев сказал, что тогда просто нечего было печатать, вот и катили весь 1990 год это повапленное «Колесо». Но я сразу же назвал ему несколько достойных произведений, которые можно было бы поместить вместо «Колеса», поскольку в свое время их напечатали скупо и они подзабыты. Как поступил в ту пору, например, Михаил Алексеев в «Москве»? Стал печатать не Солженицына, а «Историю» Карамзина. И все были рады.
В другой раз Куняев объяснил свой выбор тем, что в главах, которые они печатали, обстоятельно рассказано о масонах, а читатель, мол, тут осведомлен слабо. Замечательно. Теперь мы все знаем об этих проклятых масонах. И вот третье объяснение уже в «Письме»: «Печатали мы не все „Колесо“, а лишь одну часть „Октябрь Шестнадцатого“, и выбрали этот сюжет лишь потому, что в центре там мерзкий и влиятельный еврейский авантюрист Парвус (Березовский той эпохи), который пытался подчинить своей воле Ленина, и от интриг и пут которого Ленин судорожно желал освободиться».
Великолепно! Значит, это была публикация с целью показать, как трудно приходилось Ленину под еврейским напором, и защитить, поддержать его в глазах читателей? Солженицын и Куняев – в роли защитников Ленина? Это надо запомнить. И дальше: «Журнальная жизнь, дорогой Володя, имеет свою логику. Имя Солженицына в те времена притягивало читательскую массу, в том числе и патриотическую. И когда мы объявили, что в 1990 году будем печатать „Октябрь Шестнадцатого“, наш тираж вырос почти вдвое и достиг 480 тысяч». Уточню: даже 490 тысяч. Только произошло это лишь в малой степени из-за Солженицына. Все-таки у «Современника» была своя «читательская масса». Двадцать лет журнал воспитывал ее под руководством коммуниста С.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Очнись, Куняев, ну каким твоим духовным сокровищам и доблестям я могу завидовать – пронзительному уму? блистательному таланту? обширной эрудиции? наконец, твоей ослепительной красоте? Что, разве очаровательного Стасика и теперь обожают самые элегантные женщины Москвы, Парижа и Оклахомы, а меня и в молодости презирали красотки Измайлова и Благуши?.. Как уже говорил, я завидую Куняеву только в одном: он был в Австралии и видел, как там на зеленой лужайке кенгуру делает антраша… О таких, как Куняев, писал еще Анакреон в пятом веке до нашей эры в стихотворении «Зависть»:
В моих объятьях вновь ты,
Хлоя…
О Зевс! Какой блаженный миг!..
Вдруг – стук в окошко…
Что такое –
И в час любви нам нет покоя!
Стучит один поэт, старик.
Он страстно шепчет:
"Нимфа! Детка!
Хоть я вчера ходил к врачу,
Хоть и живу лишь
На таблетках,
Но все ж тебя хотя бы редко,
Хотя бы раз обнять хочу!.."
Он шепчет, а она не слышит.
И я-то знаю, почему:
Пыл старца Хлою не колышет.
А он, плебей, в эклогах пишет,
Что я завидую ему!
Так писал Анакреон, но ведь и сам Куняев вполне разумно отвечал Евтушенко на такое же обвинение: «Он всю жизнь считал, будто я завидую ему. Наивный человек. Как будто у людей нет других, более серьезных причин для отторжения, нежели зависть!» Золотые слова. Хотя в данном случае зависть поэта, имеющего журнально-цэдээловскую известность, к поэту-ровеснику, получившему известность всероссийскую и даже шире, не так уж невероятна. Вот сценка из воспоминаний. После выступления на литературном вечере Евтушенко, Куняев и Олег Чухонцев оказались за одним столиком в кафе. «К нам тут же подлетел поклонник, – пишет Куняев. – Вернее, не к нам, а к нему». Вот именно – к нему. «Подпишите! – задыхаясь от удачи, он протянул своему кумиру его же книгу». Естественно, что его книгу, а не куняевскую. И вот приходится гадать, чего больше – яда или зависти – в нарисованной дальше картине: «Кумир, не прерывая разговора с нами, вытащил авторучку – и не то чтобы спросить поклонника, как зовут или что другое, – повернулся к нему лишь настолько, чтобы не промахнуться золотым пером „паркера“ мимо обложки, и коряво черканул на ней что-то отдалено похожее на свою фамилию». А? И золотое перо «паркера» тут!.. А дальше уже просто умопомрачительно: «Молодой человек, – обратился я к поклоннику, – вот, – показал на истинного, но малопопулярного поэта Чухонцева, – возьмите и у него автограф, он тоже пишет замечательные стихи…» По-моему, только при помрачении ума можно давать советы любителям поэзии, у кого им брать автографы. Чем же ум Куняева был помрачен в этой сцене? Вот вопрос… А Чухонцев, увы, как был малопопулярным, так и остался.
Да, зависть среди писателей, пожалуй, особенно среди стихотворцев, дело не редкое, о чем честные среди них свидетельствуют сами. Вот Блок:
Там жили поэты, и каждый встречал
Другого надменной улыбкой…
А вот Дмитрий Кедрин:
У поэтов есть такой обычай:
В круг сходясь, оплевывать друг друга…
Наконец, Леонид Мартынов:
Я жил во времена Шекспира,
И видел я его в лицо.
И говорил я про Шекспира.
Что пьесы у него – дрянцо
И что заимствует сюжеты
Он где попало без стыда,
Что грязны у него манжеты
И неопрятна борода…
Но ненавистником Шекспира
Я был лишь только потому,
Что был завистником Шекспира
И был соперником ему.
И Куняев был соперником Евтушенко хотя бы в издании своих сочинений, о чем еще будет сказано. Но я-то никогда ни в чем соперником Куняева не был. Ну, может быть, всего разок в анакреоническом сюжете… А вообще-то у него свои цацки, у меня – свои. И все-таки он уверен, что черная зависть и зеленая ревность снедают Бушина с 1989 года. Да почему же именно с той поры? А потому, оказывается, что именно тогда я предложил «Нашему современнику» статью об академике Сахарове, а Куняев ее не напечатал. Вот и охватила «ранимую психику» черно-зеленая пагубная страсть. Это все тот же самый жэковский уровень мысли, вроде бы отринутый им в случае с Евтушенко. Но нет, представить себе в подобной ситуации что-то иное он все-таки не в силах. Но, во-первых, статья-то тогда же была напечатана в «Военно-историческом журнале» – чего ж мне ревновать? А во-вторых, меня в жизни столько не печатали, зажимали, отвергали, что если бы я хоть в одном случае из пяти предавался черно-зеленой страсти, то уже давным-давно не помогли бы мне никакие таблетки…
В «Письме» заслуживает внимания еще вопрос о печатании в журнале целый год «Красного колеса» Солженицына. Я слышал от Куняева несколько объяснений этого поразительного факта, подобно тому, как читал у Солженицына разные версии его ареста. Однажды Куняев сказал, что тогда просто нечего было печатать, вот и катили весь 1990 год это повапленное «Колесо». Но я сразу же назвал ему несколько достойных произведений, которые можно было бы поместить вместо «Колеса», поскольку в свое время их напечатали скупо и они подзабыты. Как поступил в ту пору, например, Михаил Алексеев в «Москве»? Стал печатать не Солженицына, а «Историю» Карамзина. И все были рады.
В другой раз Куняев объяснил свой выбор тем, что в главах, которые они печатали, обстоятельно рассказано о масонах, а читатель, мол, тут осведомлен слабо. Замечательно. Теперь мы все знаем об этих проклятых масонах. И вот третье объяснение уже в «Письме»: «Печатали мы не все „Колесо“, а лишь одну часть „Октябрь Шестнадцатого“, и выбрали этот сюжет лишь потому, что в центре там мерзкий и влиятельный еврейский авантюрист Парвус (Березовский той эпохи), который пытался подчинить своей воле Ленина, и от интриг и пут которого Ленин судорожно желал освободиться».
Великолепно! Значит, это была публикация с целью показать, как трудно приходилось Ленину под еврейским напором, и защитить, поддержать его в глазах читателей? Солженицын и Куняев – в роли защитников Ленина? Это надо запомнить. И дальше: «Журнальная жизнь, дорогой Володя, имеет свою логику. Имя Солженицына в те времена притягивало читательскую массу, в том числе и патриотическую. И когда мы объявили, что в 1990 году будем печатать „Октябрь Шестнадцатого“, наш тираж вырос почти вдвое и достиг 480 тысяч». Уточню: даже 490 тысяч. Только произошло это лишь в малой степени из-за Солженицына. Все-таки у «Современника» была своя «читательская масса». Двадцать лет журнал воспитывал ее под руководством коммуниста С.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128