Для чего вы меня сюда вознесли?
— Мне нужно было побеседовать с тобой с глазу на глаз, — ответил джинн.
— Нам, конечно, здесь не помешает никто. Но не кажется ли вам, что место несколько открытое, как-то бросается в глаза. Если нас здесь заметят, то это, несомненно, вызовет настоящую сенсацию.
— Я положил заклятье на всех, кто внизу, и никто не подымет головы. Поэтому сядь и выслушай мои слова.
Гораций осторожно принял сидячее положение так, что ноги его повисли в пространстве, и Факраш уселся рядом с ним.
— О, болтливейший из смертных! — начал он огорченным тоном. — Ты был близок к совершению величайшей ошибки и причинению зла себе и мне!
— Ну, это мне нравится! Ведь сами же вы впутали меня в этот скандал с почетным гражданств
ом, а потом улизнули, предоставив мне выпутываться, как придется; вернулись же вы именно тогда, когда я собирался все объяснить, и потащили меня сквозь крышу, точно мешок с мукой. Полагаете ли вы, что это… это тактично с вашей стороны?
— Ты выпил вина и дал ему проникнуть туда, где хранятся тайны.
— Один только стакан, и он мне был нужен, уверяю вас. А потом меня заставили говорить речь, между тем, благодаря вам, я был в таком безвыходном положении, что мне оставалось одно: сказать правду.
— Правдивость, — ответил джинн, — как ты со временем узнаешь, не всегда бывает кораблем спасения. Ты едва не выдал благодетеля, приведшего тебя к такой славе и почестям, от которых с зависти зарычали бы льны.
— Если бы какой-нибудь лев с малейшим чутьем комичного мог наблюдать происходящее, — ответил Вентимор, — то он лопнул бы со смеху, а никак не от зависти. Великий Боже! — воскликнул он с негодованием. — Факраш! Я никогда в жизни еще не чувствовал себя таким совершеннейшим ослом! И если ничто другое не могло удовлетворить вас, по крайней мере, вы могли бы выдумать приличный предлог! Но нет! Вы пропустили самое главное… И все это зачем?..
— Неважно, почему весь народ вышел приветствовать тебя и воздал тебе честь, важно то, что это совершилось, — сказал Факраш угрюмо. — Ибо вести о твоей славе дошли бы до Бидип-эль-Джемаль.
— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — ответил Гораций. — Если бы вы так дьявольски не торопились и навели некоторые справки, то увидали бы, что напрасно хлопочете.
— Что означают твои слова?
— Вы узнали бы тогда, что принцесса избегла соблазна выходить замуж за незнатного, так как уже вступила в брак тридцать столетий тому назад. Она вышла за смертного, за некоего Сейфа-эль-Мулука, царского сына, и оба они давно уже умерли — вот и другое препятствие к осуществлению ваших планов.
— Это ложь! — объявил Факраш.
— Если вы доставите меня домой, на Викентьеву площадь, я буду счастлив представить вам доказательства в хронике вашего народа, — сказал Гораций, и вам, должно быть, приятно услышать, что ваш старинный враг г. Джарджарис погиб насильственной смертью, после очень рыцарственного поединка с царской дочерью, которая, несмотря на свои глубокие познания в черной магии, к несчастью, сама кончила жизнь, бедняжка, в последней схватке.
— Я тебя предназначал для его уничтожения! — сказал Факраш.
— Я знаю. Это было весьма предупредительно с вашей стороны. Но сомневаюсь, сумел ли бы я выполнить задачу с таким успехом. И потом, это, наверное, стоило бы мне по крайней мере одного глаза. Нет, уж лучше так, как оно есть.
— Как давно обладаешь ты этими сведениями?
— Только со вчерашнего дня.
— Со вчерашнего дня? И ты до сего часа не раскрыл передо мной свитка своих знаний?
— У меня было столько хлопот все утро, вы понимаете, — объяснил Гораций. — Я не успел.
— О, я — негодный бородатый дурень! — воскликнул джинн. — Я осмелился привести этого незаконнорожденного песьего сына перед августейшее лицо самого великого Лорд-мэра, над коим да будет мир!
— Я протестую против того, чтобы меня называли незаконнорожденным песьим сыном, — ответил Гораций, — но в остальном я с вами совершенно согласен. Боюсь, что Лорд-мэр сейчас очень далек от мира. — Он указал на крутую крышу ратуши с ее слуховыми окнами, резными башенками и легким бельведером, сквозь которой он так недавно учинил постыдное бегство. — Там, и низу, господни Факраш, идет сейчас дьявольская кутерьма, можете быть уверены! Теперь там сидят при закрытых дверях вплоть до принятия какого-нибудь решения, что потребует немало времени. И все но вашей милости!
— Это твоя работа! Как дерзнул ты… открыть Лорду-мэру, что он был обманут?
— А что? Я думал, что ему это надо знать. Ведь я был обязан, особенно поело присяги, предупреждать его обо всяких кознях. Наконец у меня не было исхода. Все это он поймет и во всяком случае обвинит не меня.
— Счастье, что я унес тебя, прежде чем уста твои успели произнести мое имя! — заметил джинн.
— Все равно вы уже выдали себя. Все видели вас, это несомненно. Вы не так уж быстро летели. Они узнают вас. Раз вы из-под носа у Лорда-мэра выхватываете человека и, взвившись с ним, точно ракета, прошибаете крышу, то не можете рассчитывать, что вас никто не заметит. К тому же ведь вы единственный в городе джинн, гуляющий на свободе.
Факраш заерзал на карнизе.
— Я ничем не высказал непочтения к Лорду-мэру, — сказал он, — и посему у него нет справедливой причины, чтобы на меня прогневаться.
Гораций заметил, что джинну не совсем по себе, и воспользовался своим преимуществом:
— Мой драгоценный старый друг! Вы, по-видимому, еще не вполне сознаете, какой ужасный поступок вы совершили. Ради каких-то своих ошибочных целей вы поставили в безнадежно дурацкое положение правителя величайшего в мире города и состоящий при нем совет. Они никогда этого не забудут. Взгляните-ка вот на народ, ожидающий внизу! Взгляните на флаги! Вспомните о вашем великолепном выезде, что стоит у ратуши. Подумайте обо всех, собравшихся в этом здании; самые аристократические, знатные и выдающиеся люди со всей страны съехались сюда, — продолжал Гораций, не стесняясь преувеличения, — и для чего же? Чтобы их одурачил какой-то джинн из медной бутыли!
— Ради собственного блага, они умолчат о происшедшем, — сказал Факраш с проблеском необычной сообразительности.
— Вероятно, они замяли бы все дело, если бы могли — согласился Гораций. — Но ради Бога, как им это сделать? Что они могут сказать? Какие дать объяснения? К тому же ведь существует пресса; вы не знаете, что значит пресса! Но уверяю вас, ее власть беспредельна — прямо-таки невозможно скрыть от нее что-либо в наши дни. У нее повсюду глаза, уши и тысячи языков. Не пройдет и пяти минут после открытия этих дверей (а их отпереть придется очень скоро), как репортеры передадут, каждый — своему изданию, специальные корреспонденции о вас и ваших последних чудачествах. Через полчаса во всех частях Лондона появятся бюллетени с огромными надписями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Мне нужно было побеседовать с тобой с глазу на глаз, — ответил джинн.
— Нам, конечно, здесь не помешает никто. Но не кажется ли вам, что место несколько открытое, как-то бросается в глаза. Если нас здесь заметят, то это, несомненно, вызовет настоящую сенсацию.
— Я положил заклятье на всех, кто внизу, и никто не подымет головы. Поэтому сядь и выслушай мои слова.
Гораций осторожно принял сидячее положение так, что ноги его повисли в пространстве, и Факраш уселся рядом с ним.
— О, болтливейший из смертных! — начал он огорченным тоном. — Ты был близок к совершению величайшей ошибки и причинению зла себе и мне!
— Ну, это мне нравится! Ведь сами же вы впутали меня в этот скандал с почетным гражданств
ом, а потом улизнули, предоставив мне выпутываться, как придется; вернулись же вы именно тогда, когда я собирался все объяснить, и потащили меня сквозь крышу, точно мешок с мукой. Полагаете ли вы, что это… это тактично с вашей стороны?
— Ты выпил вина и дал ему проникнуть туда, где хранятся тайны.
— Один только стакан, и он мне был нужен, уверяю вас. А потом меня заставили говорить речь, между тем, благодаря вам, я был в таком безвыходном положении, что мне оставалось одно: сказать правду.
— Правдивость, — ответил джинн, — как ты со временем узнаешь, не всегда бывает кораблем спасения. Ты едва не выдал благодетеля, приведшего тебя к такой славе и почестям, от которых с зависти зарычали бы льны.
— Если бы какой-нибудь лев с малейшим чутьем комичного мог наблюдать происходящее, — ответил Вентимор, — то он лопнул бы со смеху, а никак не от зависти. Великий Боже! — воскликнул он с негодованием. — Факраш! Я никогда в жизни еще не чувствовал себя таким совершеннейшим ослом! И если ничто другое не могло удовлетворить вас, по крайней мере, вы могли бы выдумать приличный предлог! Но нет! Вы пропустили самое главное… И все это зачем?..
— Неважно, почему весь народ вышел приветствовать тебя и воздал тебе честь, важно то, что это совершилось, — сказал Факраш угрюмо. — Ибо вести о твоей славе дошли бы до Бидип-эль-Джемаль.
— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — ответил Гораций. — Если бы вы так дьявольски не торопились и навели некоторые справки, то увидали бы, что напрасно хлопочете.
— Что означают твои слова?
— Вы узнали бы тогда, что принцесса избегла соблазна выходить замуж за незнатного, так как уже вступила в брак тридцать столетий тому назад. Она вышла за смертного, за некоего Сейфа-эль-Мулука, царского сына, и оба они давно уже умерли — вот и другое препятствие к осуществлению ваших планов.
— Это ложь! — объявил Факраш.
— Если вы доставите меня домой, на Викентьеву площадь, я буду счастлив представить вам доказательства в хронике вашего народа, — сказал Гораций, и вам, должно быть, приятно услышать, что ваш старинный враг г. Джарджарис погиб насильственной смертью, после очень рыцарственного поединка с царской дочерью, которая, несмотря на свои глубокие познания в черной магии, к несчастью, сама кончила жизнь, бедняжка, в последней схватке.
— Я тебя предназначал для его уничтожения! — сказал Факраш.
— Я знаю. Это было весьма предупредительно с вашей стороны. Но сомневаюсь, сумел ли бы я выполнить задачу с таким успехом. И потом, это, наверное, стоило бы мне по крайней мере одного глаза. Нет, уж лучше так, как оно есть.
— Как давно обладаешь ты этими сведениями?
— Только со вчерашнего дня.
— Со вчерашнего дня? И ты до сего часа не раскрыл передо мной свитка своих знаний?
— У меня было столько хлопот все утро, вы понимаете, — объяснил Гораций. — Я не успел.
— О, я — негодный бородатый дурень! — воскликнул джинн. — Я осмелился привести этого незаконнорожденного песьего сына перед августейшее лицо самого великого Лорд-мэра, над коим да будет мир!
— Я протестую против того, чтобы меня называли незаконнорожденным песьим сыном, — ответил Гораций, — но в остальном я с вами совершенно согласен. Боюсь, что Лорд-мэр сейчас очень далек от мира. — Он указал на крутую крышу ратуши с ее слуховыми окнами, резными башенками и легким бельведером, сквозь которой он так недавно учинил постыдное бегство. — Там, и низу, господни Факраш, идет сейчас дьявольская кутерьма, можете быть уверены! Теперь там сидят при закрытых дверях вплоть до принятия какого-нибудь решения, что потребует немало времени. И все но вашей милости!
— Это твоя работа! Как дерзнул ты… открыть Лорду-мэру, что он был обманут?
— А что? Я думал, что ему это надо знать. Ведь я был обязан, особенно поело присяги, предупреждать его обо всяких кознях. Наконец у меня не было исхода. Все это он поймет и во всяком случае обвинит не меня.
— Счастье, что я унес тебя, прежде чем уста твои успели произнести мое имя! — заметил джинн.
— Все равно вы уже выдали себя. Все видели вас, это несомненно. Вы не так уж быстро летели. Они узнают вас. Раз вы из-под носа у Лорда-мэра выхватываете человека и, взвившись с ним, точно ракета, прошибаете крышу, то не можете рассчитывать, что вас никто не заметит. К тому же ведь вы единственный в городе джинн, гуляющий на свободе.
Факраш заерзал на карнизе.
— Я ничем не высказал непочтения к Лорду-мэру, — сказал он, — и посему у него нет справедливой причины, чтобы на меня прогневаться.
Гораций заметил, что джинну не совсем по себе, и воспользовался своим преимуществом:
— Мой драгоценный старый друг! Вы, по-видимому, еще не вполне сознаете, какой ужасный поступок вы совершили. Ради каких-то своих ошибочных целей вы поставили в безнадежно дурацкое положение правителя величайшего в мире города и состоящий при нем совет. Они никогда этого не забудут. Взгляните-ка вот на народ, ожидающий внизу! Взгляните на флаги! Вспомните о вашем великолепном выезде, что стоит у ратуши. Подумайте обо всех, собравшихся в этом здании; самые аристократические, знатные и выдающиеся люди со всей страны съехались сюда, — продолжал Гораций, не стесняясь преувеличения, — и для чего же? Чтобы их одурачил какой-то джинн из медной бутыли!
— Ради собственного блага, они умолчат о происшедшем, — сказал Факраш с проблеском необычной сообразительности.
— Вероятно, они замяли бы все дело, если бы могли — согласился Гораций. — Но ради Бога, как им это сделать? Что они могут сказать? Какие дать объяснения? К тому же ведь существует пресса; вы не знаете, что значит пресса! Но уверяю вас, ее власть беспредельна — прямо-таки невозможно скрыть от нее что-либо в наши дни. У нее повсюду глаза, уши и тысячи языков. Не пройдет и пяти минут после открытия этих дверей (а их отпереть придется очень скоро), как репортеры передадут, каждый — своему изданию, специальные корреспонденции о вас и ваших последних чудачествах. Через полчаса во всех частях Лондона появятся бюллетени с огромными надписями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57