Больше всего Ромка Воробьев любил ходить по весне с дедом на реку, когда она вскрывалась и на зеленой мутной воде, покачиваясь, плыли огромные ноздреватые желтовато-серые льдины. День, когда они отправлялись на реку, всегда бывал теплым, почти по-летнему жарким, а от реки веяло студеным зимним холодом. И эта розность двух стихий очаровывала маленького Романа. В корзинке у деда непременно лежал кусок жареного гуся и испеченные Марьей румяные кренделя в виде лошадок. Ромка с дедом останавливались на хлипком деревянном мосточке и кидали свои приношения в мутную, проносящуюся внизу воду, ублажая властителя Пустосвятовки.
– Душно водяному в реке, вот он лед и ломает, – объяснял дед весеннее буйство реки.
В первый раз, когда водяной выплыл на поверхность, задобренный подарками, маленький Ромка испугался и спрятался за спину деда. Месяц в тот день был на ущербе, и водяной казался стариком – из воды высунулась голова с морщинистым зеленоватым лицом и седыми длиннющими волосами, вместо шапки увенчанными венком из куги*(* Безлистное болотное растение.)
– Целого гуся не мог принести? – ворчливо спросил водяной у деда Севастьяна.
– Кольцо возврати, – попросил дед и в пояс поклонился водяному.
– Мальчонку за колечком пришли, – ухмыльнулся водяной в надежде, что дед попадется на столь простенькую уловку. – Ромка, пойдешь ко мне в гости?
Роман еще крепче вцепился ручонками в дедово пальтецо и отрицательно замотал головой. Дед рассмеялся, а водяной рассерженно фыркнул и ушел в глубину.
С тех пор каждую весну повторялось одно и то же – дед ходил на речку задабривать хозяина Пустосвятовки, тот всплывал, и они ругались с дедом из-за кольца. Ромку так и подмывало нырнуть в речку, и там, на дне, ухватить водяного за бороду, поколотить да отнять кольцо. Он даже один раз поднырнул под перила и уже оттолкнулся, чтобы сигануть вниз, но тут дед ухватил его за ворот куртки и остановил. Впервые Ромка видел деда таким разъяренным – старик топал ногами и орал, что без водного ожерелья в гости к водяному соваться нельзя. А водяной под мостом радостно хлопал в ладоши, наблюдая ссору. Но Роман ни тогда, ни потом никогда не злился на водяного. В детстве Ромка Воробьев был уродлив: тощий паренек с худющими плечами и остро выпирающими лопатками, с черными жесткими, торчащими во все стороны волосами. За эти волосы и узкие, удлиненной формы глаза его дразнили Батыем. Прозвище это Ромку бесило, едва услышав его, он лез в драку, и Варварин племяш Матвейка – в те времена свежеиспеченный родственник, к тому же здоровяк и обжора, – в драке сломал Роману нос.
– Что, носик сломал, бедняжка? – хихикал Матвейка, глядя, как кровь течет на новую рубашку пострадавшего. – Ничего, с таким носом ты красивее станешь, это точно!
Зубы Роману тоже частью выбили в драках, а частью они сгнили до основания. На бледной, зеленоватого оттенка коже рдели красные вулканчики прыщей.
Первая школьная красавица Оксана, за которой ухаживал Матвей – то есть при встрече каждый раз награждал ее тумаками, – однажды объявила вслух так, чтобы ее все слышали, и прежде всего Роман:
– Я и за сто рублей не соглашусь его поцеловать. – Ей казалось забавным посмеяться над уродцем.
Девчонки и мальчишки ржали над шуткой, как табун лошадей.
– А я и за двести не поцелуюсь… – хихикнула толстушка Глаша и кокетливо одернула короткое платьице, плотно облегающее ее аппетитные формы.
Кто– то пихнул Романа в спину, и он упал. Стал подниматься. Его вновь ударили. И так, едва он пробовал встать, его валили вновь. Удары были не особенно сильные, так, баловство, и больно тоже было не особенно. Но от обиды Ромка выл в голос.
В тот день Роман познал, что такое ненависть в ее чистом виде. Если бы дед уже наградил его властью над водой именно в тот день, Оксана не дожила бы до вечера. Впрочем, и многие не дожили бы. Это был самый несчастный день в его жизни. Весь его остаток он просидел в дедовом сарае, забившись за поленницу дров, а ребята во главе с Матвеем и Оксаной носились по пустосвятовским улицам с улюлюканьем и свистом, решив, что еще мало позабавились над уродцем. Дед отыскал его в сарае уже за полночь. От старика пахло речной тиной и рыбой, и язык у него заплетался, будто дед успел приложиться к стаканчику, хотя Ромка знал, что Севастьян спиртного в рот не берет. Гладя внука по голове, старик пообещал, что вскоре подарит Ромке водное ожерелье. И вот тогда… От многозначительности стариковского молчания у Ромки замерло сердце и все нынешние беды показались ничтожными по сравнению с величием грядущего.
Но дед передал ему власть лишь через полгода, осенью, в день его рождения, когда Роману исполнилось четырнадцать. В холодный ноябрьский день, когда снег сменялся дождем, а дождь опять снегом, дед привел его на речку, велел раздеться и войти в воду. Когда посиневший и дрожащий от холода пацан наконец выбрался на берег, дед надел ему на шею ожерелье с водной нитью. Ожерелье было велико и болталось на тощей шее мальчишки. По словам деда, нет на свете второго человека, имеющего такую же власть над водой, какой будет обладать Роман. С тех пор утекло много воды – в смысле самом прямом, и переносном тоже.
Со своими обидчиками, с теми, кто считал себя лучше и выше его, Роман разобрался легко и просто. Разумеется, высший дар дается не для сведения мелких счетов, но Роман сознательно позволил себе подобное нарушение колдовской этики. Он знал, что наделен огромной силой, и не боялся разменяться по мелочам. Следующим летом, когда все Романовы дружки, а вернее – недруги, в жаркий июньский денек залезли в речку искупнуться, вода в реке вспенилась, и образовавшийся в середине реки водоворот принялся засасывать купальщиков в свое медленно вращающееся жерло. Роман стоял на горушке и смотрел. Он наслаждался воплями отчаянья и бестолковым маханьем руками утопающих. Он позволил реке заглотить их всех в свою холодную пасть, а потом заставил воду отрыгнуть добычу. Тела ребят лежали на песке, как выброшенные на берег рыбины. Кто-то слабо шевелился, кто-то кашлял, кто-то стонал. А здоровяк Матвей плакал как ребенок, размазывая слезы вместе с речной тиной и кровью по лицу, – от удара о корягу у него носом шла кровь. Роман медленно брел по берегу, трогал каждого ногой, говорил “жив” и шел дальше. Дойдя до Матвея, он наклонился и спросил сочувственно: – Что, носик сломан? Бедняжка! Ничего, девочкам нравятся сломанные носы.
Нельзя сказать, чтобы с тех пор его все полюбили, но что стали бояться – это точно. Поначалу пытались мстить, но вскоре оставили эту опасную затею. Когда на дороге не просыхают лужи, а в канавах вечно плещется черная влага, вряд ли можно надеяться, что в темноте неслышно подкрадешься к человеку, который, если захочет, может утопить тебя в миске с водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Душно водяному в реке, вот он лед и ломает, – объяснял дед весеннее буйство реки.
В первый раз, когда водяной выплыл на поверхность, задобренный подарками, маленький Ромка испугался и спрятался за спину деда. Месяц в тот день был на ущербе, и водяной казался стариком – из воды высунулась голова с морщинистым зеленоватым лицом и седыми длиннющими волосами, вместо шапки увенчанными венком из куги*(* Безлистное болотное растение.)
– Целого гуся не мог принести? – ворчливо спросил водяной у деда Севастьяна.
– Кольцо возврати, – попросил дед и в пояс поклонился водяному.
– Мальчонку за колечком пришли, – ухмыльнулся водяной в надежде, что дед попадется на столь простенькую уловку. – Ромка, пойдешь ко мне в гости?
Роман еще крепче вцепился ручонками в дедово пальтецо и отрицательно замотал головой. Дед рассмеялся, а водяной рассерженно фыркнул и ушел в глубину.
С тех пор каждую весну повторялось одно и то же – дед ходил на речку задабривать хозяина Пустосвятовки, тот всплывал, и они ругались с дедом из-за кольца. Ромку так и подмывало нырнуть в речку, и там, на дне, ухватить водяного за бороду, поколотить да отнять кольцо. Он даже один раз поднырнул под перила и уже оттолкнулся, чтобы сигануть вниз, но тут дед ухватил его за ворот куртки и остановил. Впервые Ромка видел деда таким разъяренным – старик топал ногами и орал, что без водного ожерелья в гости к водяному соваться нельзя. А водяной под мостом радостно хлопал в ладоши, наблюдая ссору. Но Роман ни тогда, ни потом никогда не злился на водяного. В детстве Ромка Воробьев был уродлив: тощий паренек с худющими плечами и остро выпирающими лопатками, с черными жесткими, торчащими во все стороны волосами. За эти волосы и узкие, удлиненной формы глаза его дразнили Батыем. Прозвище это Ромку бесило, едва услышав его, он лез в драку, и Варварин племяш Матвейка – в те времена свежеиспеченный родственник, к тому же здоровяк и обжора, – в драке сломал Роману нос.
– Что, носик сломал, бедняжка? – хихикал Матвейка, глядя, как кровь течет на новую рубашку пострадавшего. – Ничего, с таким носом ты красивее станешь, это точно!
Зубы Роману тоже частью выбили в драках, а частью они сгнили до основания. На бледной, зеленоватого оттенка коже рдели красные вулканчики прыщей.
Первая школьная красавица Оксана, за которой ухаживал Матвей – то есть при встрече каждый раз награждал ее тумаками, – однажды объявила вслух так, чтобы ее все слышали, и прежде всего Роман:
– Я и за сто рублей не соглашусь его поцеловать. – Ей казалось забавным посмеяться над уродцем.
Девчонки и мальчишки ржали над шуткой, как табун лошадей.
– А я и за двести не поцелуюсь… – хихикнула толстушка Глаша и кокетливо одернула короткое платьице, плотно облегающее ее аппетитные формы.
Кто– то пихнул Романа в спину, и он упал. Стал подниматься. Его вновь ударили. И так, едва он пробовал встать, его валили вновь. Удары были не особенно сильные, так, баловство, и больно тоже было не особенно. Но от обиды Ромка выл в голос.
В тот день Роман познал, что такое ненависть в ее чистом виде. Если бы дед уже наградил его властью над водой именно в тот день, Оксана не дожила бы до вечера. Впрочем, и многие не дожили бы. Это был самый несчастный день в его жизни. Весь его остаток он просидел в дедовом сарае, забившись за поленницу дров, а ребята во главе с Матвеем и Оксаной носились по пустосвятовским улицам с улюлюканьем и свистом, решив, что еще мало позабавились над уродцем. Дед отыскал его в сарае уже за полночь. От старика пахло речной тиной и рыбой, и язык у него заплетался, будто дед успел приложиться к стаканчику, хотя Ромка знал, что Севастьян спиртного в рот не берет. Гладя внука по голове, старик пообещал, что вскоре подарит Ромке водное ожерелье. И вот тогда… От многозначительности стариковского молчания у Ромки замерло сердце и все нынешние беды показались ничтожными по сравнению с величием грядущего.
Но дед передал ему власть лишь через полгода, осенью, в день его рождения, когда Роману исполнилось четырнадцать. В холодный ноябрьский день, когда снег сменялся дождем, а дождь опять снегом, дед привел его на речку, велел раздеться и войти в воду. Когда посиневший и дрожащий от холода пацан наконец выбрался на берег, дед надел ему на шею ожерелье с водной нитью. Ожерелье было велико и болталось на тощей шее мальчишки. По словам деда, нет на свете второго человека, имеющего такую же власть над водой, какой будет обладать Роман. С тех пор утекло много воды – в смысле самом прямом, и переносном тоже.
Со своими обидчиками, с теми, кто считал себя лучше и выше его, Роман разобрался легко и просто. Разумеется, высший дар дается не для сведения мелких счетов, но Роман сознательно позволил себе подобное нарушение колдовской этики. Он знал, что наделен огромной силой, и не боялся разменяться по мелочам. Следующим летом, когда все Романовы дружки, а вернее – недруги, в жаркий июньский денек залезли в речку искупнуться, вода в реке вспенилась, и образовавшийся в середине реки водоворот принялся засасывать купальщиков в свое медленно вращающееся жерло. Роман стоял на горушке и смотрел. Он наслаждался воплями отчаянья и бестолковым маханьем руками утопающих. Он позволил реке заглотить их всех в свою холодную пасть, а потом заставил воду отрыгнуть добычу. Тела ребят лежали на песке, как выброшенные на берег рыбины. Кто-то слабо шевелился, кто-то кашлял, кто-то стонал. А здоровяк Матвей плакал как ребенок, размазывая слезы вместе с речной тиной и кровью по лицу, – от удара о корягу у него носом шла кровь. Роман медленно брел по берегу, трогал каждого ногой, говорил “жив” и шел дальше. Дойдя до Матвея, он наклонился и спросил сочувственно: – Что, носик сломан? Бедняжка! Ничего, девочкам нравятся сломанные носы.
Нельзя сказать, чтобы с тех пор его все полюбили, но что стали бояться – это точно. Поначалу пытались мстить, но вскоре оставили эту опасную затею. Когда на дороге не просыхают лужи, а в канавах вечно плещется черная влага, вряд ли можно надеяться, что в темноте неслышно подкрадешься к человеку, который, если захочет, может утопить тебя в миске с водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115