мужчина лет сорока пяти с тонким белым лицом, худым и каким-то чуточку измученным, отчего он казался праведником со старой иконы. Седые волосы до плеч и очки только усиливали это впечатление. Мужчина был в поношенной клетчатой рубашке и тренировочных брюках. И что странно, на шее у него виднелась пестрая плетенка, какое-то туземное ожерелье с посверкивающей белой нитью.
– Иван Кириллович, мой адвокат, – представил мужчину Стен. – Защищал меня в суде.
– Лена, – проблеяла Лена и протянула незнакомцу руку.
“Милая девочка, но немного вульгарна”, – отчетливо услышала она мысль, мелькнувшую в голове этого человека.
– Разве я вульгарна? – Лена, обидевшись, повернулась к Стену.
– Простите! – Иван Кириллович удивленно приподнял бровь. – Разве… Но я не говорил этого вслух.
– Вы подумали! – настаивала она.
– Леша, друг мой, мы поговорим минуточку, – попросил адвокат.
– Да хоть десять.
Алексей ушел в свою комнату. Лена осталась с Иваном Кирилловичем в темной прихожей, где на вешалке висело штук десять пальто, будто дом был полон гостей, и в то же время в комнатах было необыкновенно тихо. Пахло влажной, смоченной снегом одеждой и пылью. За массивным зеркалом в черной деревянной резной раме было заткнуто несколько старых открыток. В углу валялась Лешкина сумка, с которой он прежде ходил в школу. Теперь она была совершенно пуста, а застежка сломана, так может лежать только старая, уже никому не нужная вещь…
– Послушайте, Леночка, – донесся до нее будто издалека мягкий, чуть сипловатый голос Ивана Кирилловича. – Сейчас я подумаю про себя какую-нибудь мысль, а вы возьмете меня за руку и попытаетесь отгадать. Хорошо?
Лена кивнула, хотя сомневалась, что этот трюк ей удастся еще раз. Но тут же отчетливо услышала: “У истории нет истины, а есть только версии…” И она повторила сказанное вслух.
– Отлично. – Иван Кириллович одобрительно кивнул. – А прежде с вами случалось подобное?
Лена отрицательно мотнула головой.
– Отлично, – повторил он вновь. – Пройдемте со мною на кухню.
– Я не голодна, – сообщила Ленка, решив, что ее собираются угостить ужином.
– О нет, не затем! – Иван Кириллович рассмеялся.
На кухне царил такой же разор, как и в прихожей, – повсюду, даже на полу, высились горы немытой посуды, на столе, недопитая, стояла бутылка водки и засохшие бутерброды горбились на тарелке. Иван Кириллович извлек из шкафа бутылку с водой и налил ее в чистую – похоже, единственную чистую – тарелку. Вода была столь прозрачна, что казалась голубоватой. Он взял Лену за руку, осторожно опустил ладонь на зеркало воды и накрыл сверху собственной ладонью. Когда их руки поднялись, на поверхности возникла картинка: какое-то озеро, вековые ели и белая церквушка посередине.
– Что это? – спросила Ленка, и изображение тут же пропало.
– Помните о том, что вы видели, – шепнул Иван Кириллович, – а теперь идите, Леша вас ждет. Я загляну потом на минутку.
В Лешкиной комнате от прежней обстановки не осталось и следа. Повсюду валялись выброшенные из шкафов вещи. С книжных полок была снята часть книг, отчего стеллаж напоминал человека с выбитыми зубами. Сумки и картонные коробки, перевязанные веревками, грудой свалены в углу. Ковер и магнитофон исчезли. Стен стоял у окна и курил.
“Неужели ему позволяют курить дома?” – удивилась Лена.
Вообще вид у него был расхлестанный, рубаха с оторванными пуговицами связана узлом, а вместо майки на груди была какая-то странная полотняная повязка, охватывающая весь торс. Потом, уже много времени спустя, Ленка узнала, что такие повязки иногда накладывают при переломе ребер.
– Кирша сказал, что ты уезжаешь.
Алексей посмотрел на нее вопросительно, будто спрашивал: ну и что? Тебе-то какое дело?
– Ты на меня злишься? – спросила она. Он молча покачал головой.
– Но почему же тогда уезжаешь?
Любой другой ляпнул бы зло: “Не из-за тебя же, дурехи…” Но Алексей сказал:
– Отец считает, что так будет лучше. И Иван Кириллович тоже.
Странно, что он ссылался на чье-то мнение вполне уважительно.
– А как же твоя мама? Она не против?
Он ответил не сразу. Глубоко затянулся, потом откинул голову назад и выпустил вверх струю дыма. Со странной усмешкой смотрел, как синее кольцо, извиваясь, растекается бесформенным облачком под потолком.
– Мы с нею поссорились.
– Что сделали?… – не поняла Лена.
– Поссорились. Моя выходка испортила ей карьеру. Ей объявили выговор по партийной линии, ее лабораторию в институте ликвидировали. Она теперь без работы. Уехала к сестре, пытается устроиться. И занимается срочным обменом квартиры. – Он говорил о матери “она”, будто в одночасье самый близкий человек сделался ему абсолютно чужим.
– Значит… Ее здесь нет? Алексей усмехнулся.
– А ты понятливая, Никоноша. – Он швырнул окурок в пепельницу. – Я-то думал, что на свете есть хотя бы один человек, на которого можно безоговорочно положиться. А оказалось, что нет. Она сама говорила: хочу, чтобы мой сын был сильным и смелым, способным на неординарный поступок. Почему же, когда все открылось, она орала как резаная и обзывала меня кретином и подонком? И это прямо там, у них! Онитак забавлялись, когда она отвесила мне пощечину. – В его голосе послышалась такая боль, что Ленка невольно передернулась.
– Но ты в самом деле… ей все испортил. Ты же понимаешь?
Он по своему обыкновению откинул голову назад.
– Это ты ничего не понимаешь. Я должен был это сделать. Должен! Но… – Он задохнулся. – Она всегда придерживалась тех же взглядов, что и я. Когда-нибудь режим рухнет, и вопрос только в том – когда и как. Но при этом считала, что лучше сидеть и молчать в тряпочку. Или шептаться на кухне. Но нельзя же всю жизнь раздваиваться! Мне надоело лгать, надоело говорить не то, что я думаю. Все мерзко! Все!
– Она переживала, что ты сломал свою жизнь.
– Нет!… – Он погрозил кому-то пальцем. – Она орала только про себя, а про меня – ни единым словом! А я-то думал… – Он осекся, спохватившись, что слишком выдал себя.
Это был удар по его гордости: он-то считал, что для матери он свет в окошке, а вышло… черт знает, что вышло.
– А твой отец? – спросила Лена с опаской, боясь наступить на еще одну больную мозоль.
– Я его почти не знаю. Хотя сейчас он мне очень и очень помог.
– Он тебя одобряет? Стен ответил не сразу.
– Он меня понимает. В жизни каждого есть такая черта, за которую ты не имеешь права переступать. У древних была такая поговорка: “Здесь вода останавливается”. Все. Предел. Видимо, я к такой черте подошел.
Лене вдруг расхотелось спорить о высших материях. Если сказать честно, эти самые материи ее мало занимали, интересовал ее только Лешка. И их отношения.
– Ты мне будешь писать?
Стен пожал плечами, и его жест мог означать все что угодно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115