Я глянул в ту сторону, где был оркестр, и увидел над толпой задранную к небу голову Стаськи Лунегова с мундштуком, как его? — кларнета, что ли, у губ. Видимо, он залез на высокий борт фуры, арбы, на которой оркестранты сидели. Я стал пробиваться туда.
К Стаськиному кларнету присоединилась огромная жирная труба, на которой наяривал парень взрослый, но ростиком чуть побольше нашего Стаськи, смехотурный такой со своей бегемотской трубой, и барабан с тарелками. Барабан и труба бухали, а тарелки звякали.
Рядом со Стаськой появился Манодя! — с расческой у рта. И я стал еще настырнее проталкиваться через толпу. Раненые на меня оглядывались, когда я протискивался между ними, но никто не ругался; все старались увидеть, что делается там, перед духопёрской арбой (пардон, извиняюсь: помню, помню!).
Наконец я пролез и взгромоздился рядом с Манодей, толкнув его в бок.
— Привет, — сказал он мне, скосив глаза, и снова принялся дзикать в расческу.
Возле арбы стоял незнакомый мне раненый гармонист, а перед ним шла повальная пляска. Толпа на этом пятачке клокотала, как кипяток в котелке. В самой гущине пляшущих подпрыгивал и крутился пробковый шлем Мамая, видимо, тот отчебучивал чечетку. А тут прямо перед самым гармонистом я еще увидел... отца! Он гнул ползунка вокруг Томки, а Томка-то, Томка выступала перед ним опять прямо как цаца, настоящая киса-барыня!
— Во дают дрозда товарищ полковник! — услышал я восхищенный голос какого-то курсанта внизу.
От восторга он даже прибавил папке две лишние звездочки!
А я что — что ли, рыжий?!
Я свистнул так, что Стаська от неожиданности чуть не выронил трубу, и прямо с борта арбы прыгнул в ту кашу, прокричав:
— Й-ех ты, сукин сын, камаринский мужик!
И тоже пошел вприсядку!
Томка протянула нам с отцом каждому по руке, нам уступили место, и мы пошли вокруг нее наподобие мельницы.
В толпе захлопали, и похоже было, что нам. Отец в таких делах очень знал толк; я никогда лишь не мог бы предположить, что он горазд плясать не только дома, среди своих да наших, но и прилюдно, у всех на глазах посередь улицы! От радости, что и сам-то так удачно выказался-вмешался, я уж и вообще готов был вылезти из себя, выкаблучивал какие-то выверты, которых сроду никогда не видал и не делал. Пот разъедал глаза, но его невозможно было стереть — не до того да и бесполезно, а сердце, казалось, стучало где-то в голове, в ушах ли, в висках ли.
Сколько мы так плясали, мне и не посчитать, но наконец устал, видно, сам Стаська Лунегов.
— Ай да семейка! — довольным голосом проговорил отец, тоже утирая крупнущий пот, посмотрел на часы и добавил: — После салюта сразу же оба домой, а то много потеряете!
Томка заозиралась моментально, выискивая, конечно, своего «Володика». Я спросил отца, хотя хотелось мне спросить совсем о другом:
— А сколько сейчас?..
— До салюта? Двадцать восемь с половиной минут, — как всегда немножечко гордясь-похваливаясь законными швейцарскими бочатами — тьфу ты, совершенно уже опять забыл! — часами, сказал он. — Смотри, чтобы у меня был полный порядок в танковых войсках.
Я пошел обратно к оркестру, где должен был быть Манодя. С другой стороны туда же пробивался Мамай, обмахиваясь шлемом с вывернутым наружу подшлемником; видимо, он промок у него насквозь.
— Где ты был-то? — сказал, увидев меня, Мамай. — Мы тебя искали. Кое-что прогагарил...
Им, оказывается, пока я отлеживался в палате, здорово пофартило: им разрешили увести батарейских битюгов до расположения — верхами! Мне даже стало чуточку завидно.
Манодя, конечно, оказался около пушек. И теперь он встретил меня вопросом:
— Где ты был?
Я решил не рассказывать им сегодня ни про дядю Мишу, ни про письмо отцу, ни про то, что было со мной. Зачем? Только душу им в хороший день, бередить. Придет время — сами узнают...
Мамай улыбался, видно, был доволен пляской и вообще, кажется, всем на свете доволен. Но вдруг лицо его как-то закостенело, а глаза уставились куда-то за моей спиной.
По его взгляду я оглянулся и на секунду оторопел сам.
Из толпы прямо на нас шла Оксана.
Я не знал, радоваться мне, бояться за нее или ждать какого-то опять страшного известия. По ее лицу ничего нельзя было понять, оно лишь казалось сильно задумчивым. Встретив мой взгляд, она улыбнулась:
— Я так и думала, что вы, наверное, здесь... Здравствуйте, Герман, с праздником. Витя, можно тебя на минуточку?
Мы с Оксаной отошли чуть в сторону от парней. От растерянности, похоже, Мамай даже не сумел ничего ответить на ее приветствие. Он нехотя повернулся полубоком к нам, делая вид, что его это не интересует и не касается. И не успел отреагировать, что его Оксана сегодня видела, — чего же здороваться?..
Оксана зашептала:
— Витя, я бы никогда не решилась сама вот так...
— Что-то случилось? Из-за зеркала, из-за пистолета?..
— Из-за зеркала? Нет. Когда ты ушел, я взяла папин пистолет и выстрелила в окно, в землю, а папе сказала, что баловалась перед трельяжем и...
— А он?!
— Он на меня никогда не сердится. Он только сказал, что обязательно сам научит меня стрелять, но чтобы я никогда не брала пистолет.
— А у тебя не очень болит... там?.. — смущаясь, отважился я спросить ее с надеждой, и тут, опять вспомнив, как я ее целовал, сам почувствовал, как зарделся весь.
Оксана тоже вспыхнула, но доверчиво улыбнулась: — Нет, совсем ничего почти... Меня сегодня толкнули на палисадник, — там, у вас в школе, так спина и сейчас куда больше болит. — Она опять как-то очень застенчиво, будто беспомощно улыбнулась, на минуту отвернулась от меня, кажется, ища что-то через ворот платья, повернулась опять, показала мне на ладони мою сплющенную пульку. — Вот. Я ее навсегда сохраню. Мы уезжаем уже завтра, Витя... На станцию пришел специальный вагон...
Это, оказывается, так скоро?!
Но я не успел ничего ни почувствовать как следует, ни расстроиться. Оксана зашептала снова:
— Я нарочно искала тебя — сказать, чтобы ты обязательно приходил к нам сегодня вместе с вашими. Ведь завтра мы уже не сможем увидеться... Приходи обязательно! Я очень буду ждать. Договорились, что все соберутся сразу после городского салюта. Обязательно, слышишь?!
Она сильно сжала мою руку, как-то вся качнулась ко мне. Потом, больше ничего не сказав, быстро повернулась и побежала.
И тут же вернулась обратно:
— Идем, я тебя познакомлю с папой. Вон они стоят, ждут меня.
Лишь сейчас я наконец разглядел среди толпы тетю Лелю и полковника с Борей на руках. Умудрился и не узнать, увидев одну Оксану...
Ольга Кузьминична обрадованно улыбалась мне навстречу:
— Коля, познакомься: Витечка, наш единственный и незаменимый мужчина, я тебе писала о нем... В самые трудные времена. Ой-й, поверишь ли — дрова, печи, вода — все ведь было на нем. И с Борей нянчился, и у Ксаночки был за сиделку, зиму сорок первого — сорок второго она часто болела ангиной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117