Закрыв глаза, он видел свою землю на «Краю света», каждую ложбинку, каждый бугорок, каждую борозду в поле. И мало-помалу ему становилось ясно, что для начала, да, да, прежде всего нужно было бы (если Мишель захочет продать, у них деньги найдутся) купить луг, — ведь теперь разводить скот стало выгодно, а луг этот лежит рядом с купленной полоской и спускается до нынешнего луга Женетов, того, что возле оврага, но нужно также купить еще два гектара по другую сторону дороги, которая теперь исчезла, так как стала бесполезна после покупки участка в четырнадцатом году, — а эти два гектара так бы хорошо продолжили поле в двенадцать сетье. И в его воображении двенадцать сетье разрастались таким образом до восемнадцати сетье… а потом, со временем, все прекрасно устроится, непременно устроится благодаря Адель и благодаря тому, что деньги теперь есть; земли будет тридцать, сорок сетье, — большое, единое поле, ведь Мишель вполне может вместо проданных участков расширять свои владения в сторону равнины, по направлению к Шартру, и, таким образом, покажет, что он друг Альбера и друг его сестре Адель.
Чем больше приближался день окончательного разгрома немцев, тем сильнее становилось нервное возбуждение Альбера. Ведь в конце концов он принадлежал к тем, кто вот-вот выиграет войну, должны же его за это поблагодарить, особенно этот Мишель, который даже и не был на войне, а дома сидел да «деньгу зашибал», как говорится, тогда как другие лезли под пули. Альбер льстил себя надеждой, что он не встретит никаких затруднений. Наступил ноябрь, и уже пошли разговоры о перемирии. Одиннадцатого ноября узнали, что оно заключено, и это известие вызвало бешеный восторг. Ну, теперь вернемся домой, и все пойдет как хотелось.
Альбер не сразу вернулся. Его демобилизовали только в апреле тысяча девятьсот девятнадцатого года. И эти пять месяцев казались ему бесконечными — таких долгих еще не было в его жизни. Каждый день он ждал положенной, как он считал, демобилизации его года призыва, а ее все не объявляли. Помогла болезнь, самая настоящая болезнь, постигшая этого солдата, ни разу даже не простужавшегося за все время войны: его отправили в госпиталь, где он пролежал три недели, а затем дали ему отпуск для выздоровления «с последующей демобилизацией».
Вот так он вернулся на «Край света» весной девятнадцатого года. Он предупредил домашних, и мать приехала за ним на станцию Вов. На перроне он ее не увидел, так как Мари пришлось остаться во дворе — стеречь лошадь; Адель не могла поехать вместе с матерью, слишком много работы было на ферме.
Мари передала сыну вожжи, и тележка покатила по дороге, деревенская тележка, а не обозная фура, его собственная тележка, в которую запряжена была его собственная, а не обозная лошадь. Хотя с неба падали на землю еще робкие лучи солнца, а в лицо хлестал весьма прохладный ветер, Альбер чувствовал, как его согревает внутреннее, такое новое для него тепло. То было тепло весенней поры, все пробуждавшей вокруг, тепло, которое он нес в себе, которое он впервые изведал почти в такой же апрельский день тысяча девятьсот четырнадцатого года. Но теперь весна уже наверняка пришла для него, весну не отнимут у него. Он был полон надежды — и ведь после всего, что перенес солдат Альбер Женет, имел же он право надеяться.
— А ты совсем еще бледный, Альбер! — говорила Мари, глядя на сына, еще не оправившегося после болезни. — Как ты чувствуешь-то себя?
Никогда еще он не чувствовал себя так хорошо. Ведь беды кончились. Все беды кончились. И теперь начиналось то, что единственно было важно.
— Я чувствую… чувствую себя хорошо, — сказал он. — Ничего не болит. — И спросил: — Как Адель?
— Все в порядке. Никаких перемен нету. Фернан все еще не вернулся. Да, я думаю, мы больше уже и не увидим его.
— Плакать о нем не станем, — заметил Альбер. — А Мишель как?
— Да так же, как и прежде, дружит с Адель.
Ну вот, значит, все шло хорошо, наилучшим образом, теперь птицы могли орать в ветвях живых изгородей, зеленя могли подниматься в полях, а овсы даже и выкидывать метелку, Зели могла войти в охоту, Адель же по-прежнему искать любви; пришла весна, и теперь уж eе не отнимут.
Часть третья
Летняяжара
Глава I
От летнего зноя дрожал воздух и над землей поднималась искрящаяся, прозрачная и живая дымка. Никогда еще не было такой прекрасной погоды. Никогда еще человек не чувствовал себя таким богатым, тем подлинным богатством, которое создает душевная удовлетворенность и горячая уверенность в будущем. Можно было сказать, что весна, та весна, что встретила Альбера при его возвращении, потихоньку перешла в лето, почти что слилась с ним, и за истекшие три месяца не только подтвердилось все, что она обещала, но все стало таким, как должно, все созрело, и прежде всего созрела пшеница на равнине.
Начав жатву на своих Двенадцати сетье, вновь засеянных пшеницей, Альбер работал изо всех сил, расстегнув на груди, загорелой, рыжей, как созревшие хлеба, фланелевую рубаху, которую он привез с военной службы, на одном боку на ней стояло выцветшее клеймо и номер его солдатского матрикула. На конце поля жнецов ждала корзинка с едой и питьем, но Альберу некогда было сходить напиться, хотя пить ему хотелось ужасно, и он обливался потом. На соседнем, Обуановом, поле раздавалось механическое стрекотанье жатки, делавшей свое дело. Погодите, недалек тот день, когда иЖенеты тоже заведут себе такую машину. Можно было попросить жатку у Мишеля, но это не получилось, потому что хлеб везде поспел в одно и то же время, а кроме того, Альберу нужно было попросить у Обуана кое-что другое.
Он остановился на минутку, тогда остановилась и Адель, работавшая наравне с братом, не уступая в силе мужчинам.
— Вот пекло адское! — сказал Альбер, утираясь и обмахиваясь платком.
— Сущее пекло! — подтвердила Адель.
Они косили возле бывшей дороги. Как раз Мишель, сделав гон, возвращался, восседая на седле своей жатки. Альбер крикнул ему:
— Вот мы с Аделью говорим — жарко уж очень. Прямо пекло!
— Да, разошлось солнце. Знай Бургундию! — кричал Мишель.
— Тебе-то все-таки полегче на твоей машине.
— А что ж ты не подождал? Я бы тебе одолжил ее.
— Ждать-то нельзя! Переспеет хлеб!
— Да, это верно.
Он знал, каково бывает, когда пшеница переспеет. Тут уж спорить нечего. И находил естественным, что Адель косит хлеб вручную, наравне с братом: в первую очередь надо о земле заботиться, а здоровье женщины уж. на втором месте.
— Адель тебе говорила? Надо бы нам с тобой повидаться, — крикнул Мишель, отъезжая на своей жатке, и на полосе поля, по которой он ехал, пшеница начала клониться под нож жатки, колосья валились, как люди, которых расстреливают.
— Давай встретимся, когда хочешь, — ответил Альбер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Чем больше приближался день окончательного разгрома немцев, тем сильнее становилось нервное возбуждение Альбера. Ведь в конце концов он принадлежал к тем, кто вот-вот выиграет войну, должны же его за это поблагодарить, особенно этот Мишель, который даже и не был на войне, а дома сидел да «деньгу зашибал», как говорится, тогда как другие лезли под пули. Альбер льстил себя надеждой, что он не встретит никаких затруднений. Наступил ноябрь, и уже пошли разговоры о перемирии. Одиннадцатого ноября узнали, что оно заключено, и это известие вызвало бешеный восторг. Ну, теперь вернемся домой, и все пойдет как хотелось.
Альбер не сразу вернулся. Его демобилизовали только в апреле тысяча девятьсот девятнадцатого года. И эти пять месяцев казались ему бесконечными — таких долгих еще не было в его жизни. Каждый день он ждал положенной, как он считал, демобилизации его года призыва, а ее все не объявляли. Помогла болезнь, самая настоящая болезнь, постигшая этого солдата, ни разу даже не простужавшегося за все время войны: его отправили в госпиталь, где он пролежал три недели, а затем дали ему отпуск для выздоровления «с последующей демобилизацией».
Вот так он вернулся на «Край света» весной девятнадцатого года. Он предупредил домашних, и мать приехала за ним на станцию Вов. На перроне он ее не увидел, так как Мари пришлось остаться во дворе — стеречь лошадь; Адель не могла поехать вместе с матерью, слишком много работы было на ферме.
Мари передала сыну вожжи, и тележка покатила по дороге, деревенская тележка, а не обозная фура, его собственная тележка, в которую запряжена была его собственная, а не обозная лошадь. Хотя с неба падали на землю еще робкие лучи солнца, а в лицо хлестал весьма прохладный ветер, Альбер чувствовал, как его согревает внутреннее, такое новое для него тепло. То было тепло весенней поры, все пробуждавшей вокруг, тепло, которое он нес в себе, которое он впервые изведал почти в такой же апрельский день тысяча девятьсот четырнадцатого года. Но теперь весна уже наверняка пришла для него, весну не отнимут у него. Он был полон надежды — и ведь после всего, что перенес солдат Альбер Женет, имел же он право надеяться.
— А ты совсем еще бледный, Альбер! — говорила Мари, глядя на сына, еще не оправившегося после болезни. — Как ты чувствуешь-то себя?
Никогда еще он не чувствовал себя так хорошо. Ведь беды кончились. Все беды кончились. И теперь начиналось то, что единственно было важно.
— Я чувствую… чувствую себя хорошо, — сказал он. — Ничего не болит. — И спросил: — Как Адель?
— Все в порядке. Никаких перемен нету. Фернан все еще не вернулся. Да, я думаю, мы больше уже и не увидим его.
— Плакать о нем не станем, — заметил Альбер. — А Мишель как?
— Да так же, как и прежде, дружит с Адель.
Ну вот, значит, все шло хорошо, наилучшим образом, теперь птицы могли орать в ветвях живых изгородей, зеленя могли подниматься в полях, а овсы даже и выкидывать метелку, Зели могла войти в охоту, Адель же по-прежнему искать любви; пришла весна, и теперь уж eе не отнимут.
Часть третья
Летняяжара
Глава I
От летнего зноя дрожал воздух и над землей поднималась искрящаяся, прозрачная и живая дымка. Никогда еще не было такой прекрасной погоды. Никогда еще человек не чувствовал себя таким богатым, тем подлинным богатством, которое создает душевная удовлетворенность и горячая уверенность в будущем. Можно было сказать, что весна, та весна, что встретила Альбера при его возвращении, потихоньку перешла в лето, почти что слилась с ним, и за истекшие три месяца не только подтвердилось все, что она обещала, но все стало таким, как должно, все созрело, и прежде всего созрела пшеница на равнине.
Начав жатву на своих Двенадцати сетье, вновь засеянных пшеницей, Альбер работал изо всех сил, расстегнув на груди, загорелой, рыжей, как созревшие хлеба, фланелевую рубаху, которую он привез с военной службы, на одном боку на ней стояло выцветшее клеймо и номер его солдатского матрикула. На конце поля жнецов ждала корзинка с едой и питьем, но Альберу некогда было сходить напиться, хотя пить ему хотелось ужасно, и он обливался потом. На соседнем, Обуановом, поле раздавалось механическое стрекотанье жатки, делавшей свое дело. Погодите, недалек тот день, когда иЖенеты тоже заведут себе такую машину. Можно было попросить жатку у Мишеля, но это не получилось, потому что хлеб везде поспел в одно и то же время, а кроме того, Альберу нужно было попросить у Обуана кое-что другое.
Он остановился на минутку, тогда остановилась и Адель, работавшая наравне с братом, не уступая в силе мужчинам.
— Вот пекло адское! — сказал Альбер, утираясь и обмахиваясь платком.
— Сущее пекло! — подтвердила Адель.
Они косили возле бывшей дороги. Как раз Мишель, сделав гон, возвращался, восседая на седле своей жатки. Альбер крикнул ему:
— Вот мы с Аделью говорим — жарко уж очень. Прямо пекло!
— Да, разошлось солнце. Знай Бургундию! — кричал Мишель.
— Тебе-то все-таки полегче на твоей машине.
— А что ж ты не подождал? Я бы тебе одолжил ее.
— Ждать-то нельзя! Переспеет хлеб!
— Да, это верно.
Он знал, каково бывает, когда пшеница переспеет. Тут уж спорить нечего. И находил естественным, что Адель косит хлеб вручную, наравне с братом: в первую очередь надо о земле заботиться, а здоровье женщины уж. на втором месте.
— Адель тебе говорила? Надо бы нам с тобой повидаться, — крикнул Мишель, отъезжая на своей жатке, и на полосе поля, по которой он ехал, пшеница начала клониться под нож жатки, колосья валились, как люди, которых расстреливают.
— Давай встретимся, когда хочешь, — ответил Альбер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76