Я чувствовал, что мои щеки пылают.
— Думаю, в целой Европе нет такого количества кабаре, как здесь, — продолжал Гени. — В кафе «Национале» обслуживают официантки, голые по пояс. — Он подождал, пока девушки должным образом удивятся. — В «Аполло» можно танцевать вообще голышом, причем не важно, с женщиной или мужчиной — в зависимости от вкуса. Еще больше свободы в «Узах верности»; там запросто встретишь мужчин в женской одежде и женщин — в мужской…
Я был впечатлен богатым опытом Гени и подумал сначала, что он, наверно, успел наведаться во все злачные места Берлина. Но, поразмыслив, решил, что, скорее всего, этими познаниями поделился с ним его отец, хотя с трудом мог вообразить их беседующими на подобные темы. Девушки же просто внимали Генриху с восхищением.
— А что еще к нашим услугам? — попросила продолжения (не трудно догадаться!) Марианна.
— Здесь, в Берлине, выступают лучшие вокалисты мира. Доводилось слушать Ренату Мюллер? Или Эвелин Кюннеке? Но даже они не могут сравниться с Клер Вальдофф — некрасивой коротышкой с бочкообразной фигурой. И конечно же, взошедшая в этом году новая звезда — актриса Марлен Дитрих; все только и говорят о ее великолепной игре в пьесе «Из уст в уста»…
С каждым словом Гени передо мной словно открывался незнакомый мир, и я вдруг ощутил, что мне в этом мире хорошо, очень хорошо…
— Расскажи о певице, — взволнованно проговорил я, — которую мы будем слушать сегодня!
— Джозефина Бейкер — верх совершенства! — голос моего друга звучал не менее возбужденно. — Сам Макс Рейнхардт, директор Немецкого театра, был потрясен, впервые присутствуя на ее выступлении.
Мы приехали туда, где должно было состояться представление (сейчас я уже не помню названия места), и Генрих сразу направился к администратору. Для нас оказался зарезервирован маленький столик неподалеку от сцены. Официантка принесла и поставила на него бутылку шампанского.
С самого начала я как завороженный не отрывал глаз от Джозефины Бейкер; она показалась мне необыкновенно красивой, самой прекрасной женщиной, какую я когда-либо видел! Она превосходила все описания Генриха. Ее бедра были прикрыты широкими платановыми листьями, которые развевались в стремительном танце, а маленькие груди с коричневыми сосками дрожали в такт. Она и в самом деле очаровывала страстной дикостью, но в то же время техника исполнения оставалась безупречной; ни одно движение ее тела не выбивалось из напряженного барабанного ритма.
— Приятного аппетита! — наклонясь в мою сторону, прокричал сквозь грохот Гени. — В Лейпциге такого не попробуешь!
Я промолчал, потому что не хотелось отвлекаться на разговоры. Я витал где-то на седьмом небе, я был поглощен без остатка зрелищем разгоряченной, мокрой от пота черной кожи, блестящих, гладко прилизанных волос. Сидящие рядом девушки тоже, как загипнотизированные, не отрываясь смотрели на сцену.
— И ведь все прекрасно знают, что она всего лишь шлюха, — продолжал говорить мне на ухо Генрих, — только очень дорогая. Посмотри, как все вокруг буквально сходят по ней с ума, но сделай она один неверный шаг, и ее тут же запрут обратно в клетку! Эх, умеют же здесь, в Берлине, веселиться, потому-то мне так нравится этот город! — воскликнул он, поднимая бокал.
Вслед завершившей выступление Джозефине Бейкер раздались неистовые аплодисменты, крики, публика, казалось, совсем потеряла голову. Я не мог успокоиться. Похоже, что остальные тоже были слишком взволнованы, потому что Наталия предложила пойти куда-нибудь еще. Мы посоветовались и остановили выбор на ресторане «Узы верности». Особенно на этом настаивала подвыпившая Марианна, которой непременно хотелось посмотреть на женщин, переодетых в мужчин. По дороге она остановила меня, подождав, когда Гени и Наталия уйдут вперед, поцеловала в губы и сказала, что я ее возбуждаю. Это необычайно возвысило меня в собственных глазах, и я гордо обхватил ее за талию.
То, что мы увидели в «Узах верности», не вполне оправдало наши ожидания. За некоторыми столиками действительно сидели девушки крупного телосложения, с гладко причесанными волосами, одетые в черные смокинги с белыми галстуками-бабочками… Однако остальные посетительницы все же носили женские наряды, под которыми, очевидно, не было ни лифчиков, ни трусов.
— Они тебе нравятся? — спросила меня Марианна.
— Да, кажется.
— А я?
— Очень! — я обхватил руками ее голову и крепко поцеловал.
— Ты меня любишь?
— Люблю! — сказал я не колеблясь.
— Хочешь я выйду за тебя замуж?
Я на мгновение запнулся и подумал, что на следующий день она вряд ли вспомнит об этом разговоре.
— Конечно хочу!
Больше мы в ту ночь почти не разговаривали, а только пили, целовались и под столом залезали руками друг другу под одежду.
После возвращения в Лейпциг все случившееся в Берлине казалось сном. Возобновилась обычная жизнь — серая, однообразная, расписанная по часам, и я чувствовал себя глубоко несчастным. Без особой радости ходил на занятия и продолжал изучение континуум-гипотезы.
Как-то утром по почте пришло письмо. Из Берлина. От Марианны.
Дорогой Густав! Как я узнала от Генриха, тебе предстоит невеселое Рождество в Лейпциге, поскольку твоего отца не будет в Мюнхене, и ты считаешь, что ехать туда не стоит. Какое совпадение, я оказалась в похожей ситуации: моя мать уехала в Америку повидаться с братом, и я вынуждена оставаться в Берлине в одиночестве. Так что я подумала, если захочешь, мы могли бы вместе провести праздники и, взявшись за руки, встретить новый 1927 год. Если это не мешает твоим планам и ты согласен, дай мне знать. Марианна.
Несколько секунд у меня ушло на то, чтобы обдумать ситуацию: с одной стороны — заманчивое предложение Марианны, с другой — куча недоделанной работы, подготовка к экзаменам, косые взгляды Гуттенлохера. Решение проблемы было скорым и очевидным: в ответном письме я написал, что буду счастлив встретиться с Марианной, что знаю прелестную деревеньку на полпути между Берлином и Лейпцигом, где мы оба сможем прекрасно провести время, а после, может быть, и на лыжах покататься. Она тут же согласилась.
Я не мог и предположить, что от тех недолгих колебаний — посылать ответ или нет — зависело так много в моей будущей жизни. Узнав Марианну ближе, я открыл в ней обаяние и остроумие, о которых не подозревал поначалу. С ней было легко и радостно не только в постели — наши тела и руки очень скоро обрели сладкую гармонию, — но и потому, что она обладала редкостным даром слушать и понимать мужчину. Ее искренне интересовало мое увлечение математикой (чего я никак не мог ожидать от девушки); она даже попросила рассказать ей о Канторе из-за того только, что этот человек значил так много для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Думаю, в целой Европе нет такого количества кабаре, как здесь, — продолжал Гени. — В кафе «Национале» обслуживают официантки, голые по пояс. — Он подождал, пока девушки должным образом удивятся. — В «Аполло» можно танцевать вообще голышом, причем не важно, с женщиной или мужчиной — в зависимости от вкуса. Еще больше свободы в «Узах верности»; там запросто встретишь мужчин в женской одежде и женщин — в мужской…
Я был впечатлен богатым опытом Гени и подумал сначала, что он, наверно, успел наведаться во все злачные места Берлина. Но, поразмыслив, решил, что, скорее всего, этими познаниями поделился с ним его отец, хотя с трудом мог вообразить их беседующими на подобные темы. Девушки же просто внимали Генриху с восхищением.
— А что еще к нашим услугам? — попросила продолжения (не трудно догадаться!) Марианна.
— Здесь, в Берлине, выступают лучшие вокалисты мира. Доводилось слушать Ренату Мюллер? Или Эвелин Кюннеке? Но даже они не могут сравниться с Клер Вальдофф — некрасивой коротышкой с бочкообразной фигурой. И конечно же, взошедшая в этом году новая звезда — актриса Марлен Дитрих; все только и говорят о ее великолепной игре в пьесе «Из уст в уста»…
С каждым словом Гени передо мной словно открывался незнакомый мир, и я вдруг ощутил, что мне в этом мире хорошо, очень хорошо…
— Расскажи о певице, — взволнованно проговорил я, — которую мы будем слушать сегодня!
— Джозефина Бейкер — верх совершенства! — голос моего друга звучал не менее возбужденно. — Сам Макс Рейнхардт, директор Немецкого театра, был потрясен, впервые присутствуя на ее выступлении.
Мы приехали туда, где должно было состояться представление (сейчас я уже не помню названия места), и Генрих сразу направился к администратору. Для нас оказался зарезервирован маленький столик неподалеку от сцены. Официантка принесла и поставила на него бутылку шампанского.
С самого начала я как завороженный не отрывал глаз от Джозефины Бейкер; она показалась мне необыкновенно красивой, самой прекрасной женщиной, какую я когда-либо видел! Она превосходила все описания Генриха. Ее бедра были прикрыты широкими платановыми листьями, которые развевались в стремительном танце, а маленькие груди с коричневыми сосками дрожали в такт. Она и в самом деле очаровывала страстной дикостью, но в то же время техника исполнения оставалась безупречной; ни одно движение ее тела не выбивалось из напряженного барабанного ритма.
— Приятного аппетита! — наклонясь в мою сторону, прокричал сквозь грохот Гени. — В Лейпциге такого не попробуешь!
Я промолчал, потому что не хотелось отвлекаться на разговоры. Я витал где-то на седьмом небе, я был поглощен без остатка зрелищем разгоряченной, мокрой от пота черной кожи, блестящих, гладко прилизанных волос. Сидящие рядом девушки тоже, как загипнотизированные, не отрываясь смотрели на сцену.
— И ведь все прекрасно знают, что она всего лишь шлюха, — продолжал говорить мне на ухо Генрих, — только очень дорогая. Посмотри, как все вокруг буквально сходят по ней с ума, но сделай она один неверный шаг, и ее тут же запрут обратно в клетку! Эх, умеют же здесь, в Берлине, веселиться, потому-то мне так нравится этот город! — воскликнул он, поднимая бокал.
Вслед завершившей выступление Джозефине Бейкер раздались неистовые аплодисменты, крики, публика, казалось, совсем потеряла голову. Я не мог успокоиться. Похоже, что остальные тоже были слишком взволнованы, потому что Наталия предложила пойти куда-нибудь еще. Мы посоветовались и остановили выбор на ресторане «Узы верности». Особенно на этом настаивала подвыпившая Марианна, которой непременно хотелось посмотреть на женщин, переодетых в мужчин. По дороге она остановила меня, подождав, когда Гени и Наталия уйдут вперед, поцеловала в губы и сказала, что я ее возбуждаю. Это необычайно возвысило меня в собственных глазах, и я гордо обхватил ее за талию.
То, что мы увидели в «Узах верности», не вполне оправдало наши ожидания. За некоторыми столиками действительно сидели девушки крупного телосложения, с гладко причесанными волосами, одетые в черные смокинги с белыми галстуками-бабочками… Однако остальные посетительницы все же носили женские наряды, под которыми, очевидно, не было ни лифчиков, ни трусов.
— Они тебе нравятся? — спросила меня Марианна.
— Да, кажется.
— А я?
— Очень! — я обхватил руками ее голову и крепко поцеловал.
— Ты меня любишь?
— Люблю! — сказал я не колеблясь.
— Хочешь я выйду за тебя замуж?
Я на мгновение запнулся и подумал, что на следующий день она вряд ли вспомнит об этом разговоре.
— Конечно хочу!
Больше мы в ту ночь почти не разговаривали, а только пили, целовались и под столом залезали руками друг другу под одежду.
После возвращения в Лейпциг все случившееся в Берлине казалось сном. Возобновилась обычная жизнь — серая, однообразная, расписанная по часам, и я чувствовал себя глубоко несчастным. Без особой радости ходил на занятия и продолжал изучение континуум-гипотезы.
Как-то утром по почте пришло письмо. Из Берлина. От Марианны.
Дорогой Густав! Как я узнала от Генриха, тебе предстоит невеселое Рождество в Лейпциге, поскольку твоего отца не будет в Мюнхене, и ты считаешь, что ехать туда не стоит. Какое совпадение, я оказалась в похожей ситуации: моя мать уехала в Америку повидаться с братом, и я вынуждена оставаться в Берлине в одиночестве. Так что я подумала, если захочешь, мы могли бы вместе провести праздники и, взявшись за руки, встретить новый 1927 год. Если это не мешает твоим планам и ты согласен, дай мне знать. Марианна.
Несколько секунд у меня ушло на то, чтобы обдумать ситуацию: с одной стороны — заманчивое предложение Марианны, с другой — куча недоделанной работы, подготовка к экзаменам, косые взгляды Гуттенлохера. Решение проблемы было скорым и очевидным: в ответном письме я написал, что буду счастлив встретиться с Марианной, что знаю прелестную деревеньку на полпути между Берлином и Лейпцигом, где мы оба сможем прекрасно провести время, а после, может быть, и на лыжах покататься. Она тут же согласилась.
Я не мог и предположить, что от тех недолгих колебаний — посылать ответ или нет — зависело так много в моей будущей жизни. Узнав Марианну ближе, я открыл в ней обаяние и остроумие, о которых не подозревал поначалу. С ней было легко и радостно не только в постели — наши тела и руки очень скоро обрели сладкую гармонию, — но и потому, что она обладала редкостным даром слушать и понимать мужчину. Ее искренне интересовало мое увлечение математикой (чего я никак не мог ожидать от девушки); она даже попросила рассказать ей о Канторе из-за того только, что этот человек значил так много для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94