— Мы позаботимся о ней, не волнуйся. Позаботимся…
— Э-э-эу! Э-э-эу…
Сознание Максима стало мерцать, и он погрузился в небытие.
— Вот, — Аня приподняла одеяло.
Мы увидели изуродованное кровоподтеками тело. И тут, прямо на наших глазах, огромные, массивные багровые пятна стали проступать на его кистях и стопах. Казалось, что в них лопнули сосуды, сразу все. Кровь хлынула в ткани, и они мгновенно разбухли.
Я инстинктивно прикоснулся к багровому стигмату на его ладони. И в то же мгновение пол стал уходить у меня из-под ног. Яркий солнечный свет, заливавший пространство, ударил в глаза. Барабанные перепонки судорожно задрожали от неистовых криков улюлюкающей толпы, скандирующих аплодисментов, топота ног, рева диких животных и надрывного стона умирающих.
На гигантских трибунах античного Колизея бесновалось обезумевшее людское море. Волна возбуждения мощным потоком прокатывалась по трибунам и, не затухая ни на мгновение, тонула в следующей. Арена, как поле брани, была усеяна человеческими телами, сотни животных — львов, тигров, пантер, леопардов, диких собак, — обезумев от вкуса крови и обилия жертв, рвали на куски человеческие останки.
На высоком помосте в центре арены три раба, орудуя большими молотками, приколачивали тело человека к кресту.
Толпы черни с самого рассвета ждали, когда же откроются ворота амфитеатра.
Со страхом и упоением люди прислушивались к рычанию львов, хриплому реву пантер и вою диких собак. Зверей не кормили уже два дня, лишь дразнили кровавыми кусками мяса. Представление с участием зверей должно было стать кульминацией торжеств. Публика ожидала чего-то прежде не виданного и особенного.
Количество животных, привезенных в Рим со всей империи, обещало предстоящему зрелищу грандиозный успех. Трибуны заполнились незадолго до полудня.
Народ спорил: одни говорили, что львы искуснее разрывают людей, другие — что тигры.
Ходили слухи, что на арене будут разыгрываться сюжеты о жизни бога, которому поклоняются христиане.
*******
Петронии все продумал, никаких неожиданностей не будет. Сначала с животными сразятся гладиаторы — это всегда возбуждает толпу. А потом он устроит кровавое месиво, кинув на растерзание голодным животным всех не казненных еще христиан.
Для большей красочности христиан одели в шкуры животных и огромным стадом вывели на арену. Несчастные пели псалмы и ложились на землю. Публика разозлилась — подобное пассивное поведение жертв не предвещало зрелищности представления.
Гнев публики был Петронию на руку — пусть сердятся на христиан, «поджигателей Рима». Знаменитый оратор Авл торжественно зачел многочисленные, хорошо продуманные Петронием обвинения христиан в различных злодеяниях.
Теперь ни у кого не оставалось сомнений: смерть — это единственное, чего заслуживают последователи еврейского учителя.
Хищников выпускали на арену большими группами, но по очереди — сначала мелких животных, и только затем крупных. Начали с нильских крокодилов, пиренейских волков и молосских псов. Львов, тигров и медведей оставили напоследок.
Волки и дикие собаки на какое-то время замерли в нерешительности, удивленные странной реакцией людей. При виде животных они не бросились врассыпную, а лишь инстинктивно сгрудились и стали петь свои псалмы с еще большим воодушевлением.
Звери осторожно обходили толпу, принюхивались и облизывались. Запах овечьих, козьих и прочих шкур, покрывавших тела людей, вызывал у них живой интерес.
Но вот в рядах коленопреклоненных христиан произошло заметное движение — они передавали детей из рук в руки, подальше от хищников. Несколько женщин из числа приговоренных, не выдержав напряженного ожидания, громко запричитали.
— Да будет проклят этот город! — закричал Мегакл, сдергивая с себя козью шкуру. — Молитесь, дети Христовы! Молитесь! И ни один волос не упадет с головы вашей, ибо Господь любит вас!
— Проклят этот город! — вторил ему Сервий, осеняя людей вокруг себя крестным знамением. — Говорю вам, дети Христовы: верьте! Ныне же, ныне будем мы в Царствии Небесном!
— Проклятие Риму! Проклятие Риму! — твердил сквозь зубы сенатор Катон, стоявший напротив голодных псов. — Вот он, лик подлинный Антихриста! Адовы, адовы муки ждут гонителей детей Христовых!
Все эти выкрики возбудили агрессию животных. Одна из собак схватила плачущую женщину за надетую на ней шкуру. Несчастная оторвалась от остальной людской массы. Несколько собак побежали к ней сзади и начали терзать ее тело.
Раздался душераздирающий крик. И в этот же момент все прочие хищники, бывшие на арене, словно по команде, бросились в толпу. Кровь лилась рекой. Зрительская толпа улюлюкала. Служители амфитеатра открывали новые и новые клетки с животными.
Появление на арене тигров произвело на присутствующих магическое действие.
Взбудораженные видом крови, голодные полосатые чудовища расправлялись с людьми, откусывая им головы, ломая хребты и грудные клетки ударами тяжелых когтистых лап. Арена стала напоминать гигантскую пульсирующую кровавую клоаку.
Зрелище ввело публику в транс. Долго это продолжаться не могло, психика людей не выдерживала. Кто-то начинал плакать сквозь смех. Кто-то кричал: «Когда это кончится!» Некоторые лишались чувств, другие просто отворачивались.
Петроний готовился отдать последнюю команду. Наступил момент, когда надо было перейти к заключительной части игр.
*******
Накануне вечером Петроний встретился с Максимилианом. Конечно, фаворит императора надеялся увидеть раздавленного и поникшего человека. Но он ошибся. Максимилиан был спокоен и собран. Смерть не страшила его. «Мы не можем бояться того, чего не знаем. А мы не знаем смерти. Поэтому, боясь смерти, мы боимся только своих фантазий. Бояться фантазий глупо», — так Максимилиан думал раньше, так он думает и теперь.
Да, он так до сих пор и не нашел ответа на свой главный вопрос. Он не знает, в чем смысл страдания. Но где-то внутри он смутно чувствует: испытание не в том, чтобы просто пережить страдание, найти способ. Испытание в том, чтобы смотреть поверх него.
Опала коснулась его близких, но никто из них — ни Секст, ни Анития — не были сломлены горем. Никто из них не стал хвататься за соломинку веры, не стал искать религиозного смысла в тех испытаниях, которые выпали на их долю.
Легче всего придумать смысл страдания, утешить себя иллюзией. Легче всего решить — есть на небесах кто-то, кто готов зачесть мне мои страдания в качестве пропуска в рай.
Но это неправда. А неправильный ответ не лучше полного его отсутствия.
Максимилиан не признавал никаких жертвоприношений — ни римским богам, ни, тем более, богу евреев. Бог не может требовать жертвы. Он был бы жесток, если бы принял ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26