— спросил Симон.
— Сомневаюсь, — сказала Елена. — Как можно требовать этого от них, когда ты сам не делаешь того, о чем проповедуешь?
Симон смотрел на нее с удивлением. Она была серьезна.
— В чем ошибка? — спросил он.
Только теперь он понял, как безнадежно неправильно все это было. Он знал, что это началось уже давно, интуитивно реагируя скукой, и раздражительностью, и навязчивыми идеями, — например, будто за ним кто-то следит.
— Придется все начать сначала, — сказал он.
Это он тоже понял, только когда сказал. Он также понял, что ему делать дальше.
— Я ухожу, — сказал он. — Один.
Она едва слышно вздохнула. Он видел, что она этого ждала.
— Назад, к природе? — съязвила она.
— Нет, — сказал Симон. — Легко ладить с миром, если не живешь в нем. Но для меня это не годится. Нужно отправиться в самое сердце мира, а не бежать от него.
— И как ты собираешься это сделать, философ?
— Я поеду в Рим, — сказал он.
Когда настал последний день, Деметрий не знал, что был день. Он удивился, когда за ним пришли солдаты, и подумал, что это ошибка.
Его отвели по другую сторону стены. Его и еще троих. Он чувствовал шелковистую гладкость булыжников под ногами и видел, как пот скапливается в морщинах на солдатских лбах, прежде чем скатиться вниз.
Они дошли до места быстрее, чем он думал. Там были выстроены в ряд несколько деревянных шестов. Его руки к чему-то привязали.
Он уговаривал себя, что, возможно, все кончится быстро и ему не будет больно. Что ему дадут какое-нибудь средство, чтобы не чувствовать боли.
Ничего одурманивающего ему не дали: снадобий на всех не хватало, а он был рабом. Он испытывал неописуемую боль. Пока солнце не начало клониться к закату, прошло несколько часов.
— Я ничего не имею против Кефы, и я не понимаю, с какой стати я должен требовать объяснений у него, а не у тебя, поскольку, без сомнения, ты здесь главный.
Кефа внимательно смотрел в окно, где не было ничего интересного, кроме белья, сушившегося на веревке на крыше дома напротив.
— Прошу тебя поверить, — сказал Иаков Благочестивый, — что я никого не посылал вмешиваться в твою работу.
— Они прибыли из Иерусалима, и они сказали, что уполномочены тобой. Как ты это объяснишь?
Длинными черными ногтями Иаков огладил свою спутанную бороду — расчесать ее было бы невозможно. В душной комнате, в теплом вечернем воздухе, ощущался запах его нижнего белья. По его лбу ползла вошь. Он не обращал на нее внимания.
— Может быть, — сказал Иаков, — это мы вправе требовать от тебя объяснений, почему ты решил облегчить себе жизнь.
— Облегчить! — Комната задрожала от резкого смеха Савла. — Я тебе скажу, Иаков. Меня швыряли в тюрьму, осыпали побоями, пытались оклеветать…
— И нас тоже, — пробормотал Кефа.
— К тому же последние шесть месяцев я болел. Но все это время продолжал работать, несмотря на совершенно неимоверные трудности. На мою жизнь даже покушались. За два года я преодолел почти три тысячи миль, пешком и на дырявых лоханях, которые непригодны даже в гавани плавать, не то что в море; и все это время меня непрестанно лихорадило. — Он кивнул на своего спутника: — Спросите Варнаву.
Варнава явно не привык, чтобы у него что-нибудь спрашивали. Но не успел он открыть рот, как Савл с жаром продолжил:
— А если я где-нибудь останавливаюсь, то не рассчитываю на гостеприимство друзей, как некоторые из присутствующих, а зарабатываю на ночлег.
— Только раз или два я… — начал Кефа.
— Я думаю, мы все должны помнить, — сказал Варнава, — что служим одному делу…
— Да боже ты мой! — резко оборвал его Савл.
Иоанн Бар-Забдай, сидевший в конце стола, тихо произнес:
— Савл требовал объяснений. Пока что никто их ему не дал.
Наступила пауза. Иаков наклонил голову в знак того, что упрек принят.
— Мне жаль, что твоя работа была прервана, — сказал он Савлу. — Я не давал никаких санкций вмешиваться в жизнь твоей общины в Антиохии. Если в этом есть моя вина, прими мои извинения.
Савл немного успокоился. Кефа гадал, правду ли говорит Иаков. Не то чтобы Иаков был склонен ко лжи, но он был правоведом, и его определение правды могло несколько отличаться от общепринятого.
— Согласен ли ты с тем, — спросил Иаков, — что у нас не было намерения вмешиваться?
— Если ты говоришь, что это так, я должен согласиться.
— Мы так говорим. Но тем не менее вопрос, из-за которого возникла проблема, необходимо обсудить. Почему ты не настаиваешь на том, чтобы твои новообращенные греки делали обрезание?
— Почему? — Савл резко дернул головой, словно на него вылили ушат холодной воды. — Вы что, не знаете, как греки относятся к обрезанию?
— Как греки относятся к нему, Савл? — тихо спросил Иаков.
— Как к варварскому увечью.
— И ты так же к этому относишься? — улыбнулся Иаков.
Савл покраснел.
— Я горжусь тем, что я иудей.
— Рад это слышать.
— Но если, — сказал Савл, тыча пальцем в Иакова, — я попрошу грека совершить что-то, что он считает…
— Неважно, что он считает, — резко перебил его Иаков.
— Нет, важно! — Савл ударил кулаком по столу. — Это помешает ему вступить в наши ряды. Он упустит возможность…
— Путь не может быть легким, — сказал Кефа.
— Но из-за такого пустяка, такого глупого и неважного…
— Так вот как ты к этому относишься, — сказал Иаков.
Снова повисла пауза.
— Да, — сказал Савл. — Именно так.
— Я полагаю, мы должны помнить… — начал Варнава.
— Помнить? — Савл вскочил на ноги. — Мы только и делаем, что помним. А нам нужно забыть. Мы таскаем за собой прошлое, как цепь с ядром.
— Прошлое? — с грустью спросил Иоанн.
— Прошлое. Закон.
— А, — сказал Иаков, — вот мы и пришли к этому. Закон. — Его глаза опасно блеснули. Он казался спокойным, но его бледное лицо порозовело от возбуждения.
— Да, Закон, — сказал Савл. — Обрезание крайней плоти. Порядок убоя животных в пищу. Омовение рук. Точное указание расстояния, которое можно пройти в субботний день. И другая чепуха, к которой Иешуа относился с таким презрением, а ты относишься с таким почтением.
Кефа затаил дыхание.
— Мой брат всегда соблюдал Закон, — холодно сказал Иаков.
— Он не соблюдал его, он отвергал его, и он не был твоим братом! — закричал Савл.
Все умолкли от неожиданности.
— Как ты смеешь распускать эту гнусную клевету! — в ярости прошипел Иаков, схватившись за край стола.
Савл закрыл лицо руками, словно собирался зарыдать.
— Ты глупец, — прошептал он сквозь сомкнутые ладони.
Было неясно, к кому он обращается.
Выждав немного, Варнава взял Савла за локоть и усадил его. Савл открыл лицо.
— Извините, — сказал он.
Иаков холодно кивнул.
Наступила неловкая пауза. Иоанн подошел к двери и попросил принести еще вина. Принесли вино и кувшин с водой для Иакова.
Напряжение немного спало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Сомневаюсь, — сказала Елена. — Как можно требовать этого от них, когда ты сам не делаешь того, о чем проповедуешь?
Симон смотрел на нее с удивлением. Она была серьезна.
— В чем ошибка? — спросил он.
Только теперь он понял, как безнадежно неправильно все это было. Он знал, что это началось уже давно, интуитивно реагируя скукой, и раздражительностью, и навязчивыми идеями, — например, будто за ним кто-то следит.
— Придется все начать сначала, — сказал он.
Это он тоже понял, только когда сказал. Он также понял, что ему делать дальше.
— Я ухожу, — сказал он. — Один.
Она едва слышно вздохнула. Он видел, что она этого ждала.
— Назад, к природе? — съязвила она.
— Нет, — сказал Симон. — Легко ладить с миром, если не живешь в нем. Но для меня это не годится. Нужно отправиться в самое сердце мира, а не бежать от него.
— И как ты собираешься это сделать, философ?
— Я поеду в Рим, — сказал он.
Когда настал последний день, Деметрий не знал, что был день. Он удивился, когда за ним пришли солдаты, и подумал, что это ошибка.
Его отвели по другую сторону стены. Его и еще троих. Он чувствовал шелковистую гладкость булыжников под ногами и видел, как пот скапливается в морщинах на солдатских лбах, прежде чем скатиться вниз.
Они дошли до места быстрее, чем он думал. Там были выстроены в ряд несколько деревянных шестов. Его руки к чему-то привязали.
Он уговаривал себя, что, возможно, все кончится быстро и ему не будет больно. Что ему дадут какое-нибудь средство, чтобы не чувствовать боли.
Ничего одурманивающего ему не дали: снадобий на всех не хватало, а он был рабом. Он испытывал неописуемую боль. Пока солнце не начало клониться к закату, прошло несколько часов.
— Я ничего не имею против Кефы, и я не понимаю, с какой стати я должен требовать объяснений у него, а не у тебя, поскольку, без сомнения, ты здесь главный.
Кефа внимательно смотрел в окно, где не было ничего интересного, кроме белья, сушившегося на веревке на крыше дома напротив.
— Прошу тебя поверить, — сказал Иаков Благочестивый, — что я никого не посылал вмешиваться в твою работу.
— Они прибыли из Иерусалима, и они сказали, что уполномочены тобой. Как ты это объяснишь?
Длинными черными ногтями Иаков огладил свою спутанную бороду — расчесать ее было бы невозможно. В душной комнате, в теплом вечернем воздухе, ощущался запах его нижнего белья. По его лбу ползла вошь. Он не обращал на нее внимания.
— Может быть, — сказал Иаков, — это мы вправе требовать от тебя объяснений, почему ты решил облегчить себе жизнь.
— Облегчить! — Комната задрожала от резкого смеха Савла. — Я тебе скажу, Иаков. Меня швыряли в тюрьму, осыпали побоями, пытались оклеветать…
— И нас тоже, — пробормотал Кефа.
— К тому же последние шесть месяцев я болел. Но все это время продолжал работать, несмотря на совершенно неимоверные трудности. На мою жизнь даже покушались. За два года я преодолел почти три тысячи миль, пешком и на дырявых лоханях, которые непригодны даже в гавани плавать, не то что в море; и все это время меня непрестанно лихорадило. — Он кивнул на своего спутника: — Спросите Варнаву.
Варнава явно не привык, чтобы у него что-нибудь спрашивали. Но не успел он открыть рот, как Савл с жаром продолжил:
— А если я где-нибудь останавливаюсь, то не рассчитываю на гостеприимство друзей, как некоторые из присутствующих, а зарабатываю на ночлег.
— Только раз или два я… — начал Кефа.
— Я думаю, мы все должны помнить, — сказал Варнава, — что служим одному делу…
— Да боже ты мой! — резко оборвал его Савл.
Иоанн Бар-Забдай, сидевший в конце стола, тихо произнес:
— Савл требовал объяснений. Пока что никто их ему не дал.
Наступила пауза. Иаков наклонил голову в знак того, что упрек принят.
— Мне жаль, что твоя работа была прервана, — сказал он Савлу. — Я не давал никаких санкций вмешиваться в жизнь твоей общины в Антиохии. Если в этом есть моя вина, прими мои извинения.
Савл немного успокоился. Кефа гадал, правду ли говорит Иаков. Не то чтобы Иаков был склонен ко лжи, но он был правоведом, и его определение правды могло несколько отличаться от общепринятого.
— Согласен ли ты с тем, — спросил Иаков, — что у нас не было намерения вмешиваться?
— Если ты говоришь, что это так, я должен согласиться.
— Мы так говорим. Но тем не менее вопрос, из-за которого возникла проблема, необходимо обсудить. Почему ты не настаиваешь на том, чтобы твои новообращенные греки делали обрезание?
— Почему? — Савл резко дернул головой, словно на него вылили ушат холодной воды. — Вы что, не знаете, как греки относятся к обрезанию?
— Как греки относятся к нему, Савл? — тихо спросил Иаков.
— Как к варварскому увечью.
— И ты так же к этому относишься? — улыбнулся Иаков.
Савл покраснел.
— Я горжусь тем, что я иудей.
— Рад это слышать.
— Но если, — сказал Савл, тыча пальцем в Иакова, — я попрошу грека совершить что-то, что он считает…
— Неважно, что он считает, — резко перебил его Иаков.
— Нет, важно! — Савл ударил кулаком по столу. — Это помешает ему вступить в наши ряды. Он упустит возможность…
— Путь не может быть легким, — сказал Кефа.
— Но из-за такого пустяка, такого глупого и неважного…
— Так вот как ты к этому относишься, — сказал Иаков.
Снова повисла пауза.
— Да, — сказал Савл. — Именно так.
— Я полагаю, мы должны помнить… — начал Варнава.
— Помнить? — Савл вскочил на ноги. — Мы только и делаем, что помним. А нам нужно забыть. Мы таскаем за собой прошлое, как цепь с ядром.
— Прошлое? — с грустью спросил Иоанн.
— Прошлое. Закон.
— А, — сказал Иаков, — вот мы и пришли к этому. Закон. — Его глаза опасно блеснули. Он казался спокойным, но его бледное лицо порозовело от возбуждения.
— Да, Закон, — сказал Савл. — Обрезание крайней плоти. Порядок убоя животных в пищу. Омовение рук. Точное указание расстояния, которое можно пройти в субботний день. И другая чепуха, к которой Иешуа относился с таким презрением, а ты относишься с таким почтением.
Кефа затаил дыхание.
— Мой брат всегда соблюдал Закон, — холодно сказал Иаков.
— Он не соблюдал его, он отвергал его, и он не был твоим братом! — закричал Савл.
Все умолкли от неожиданности.
— Как ты смеешь распускать эту гнусную клевету! — в ярости прошипел Иаков, схватившись за край стола.
Савл закрыл лицо руками, словно собирался зарыдать.
— Ты глупец, — прошептал он сквозь сомкнутые ладони.
Было неясно, к кому он обращается.
Выждав немного, Варнава взял Савла за локоть и усадил его. Савл открыл лицо.
— Извините, — сказал он.
Иаков холодно кивнул.
Наступила неловкая пауза. Иоанн подошел к двери и попросил принести еще вина. Принесли вино и кувшин с водой для Иакова.
Напряжение немного спало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84