«Господи, сколько же из тебя воды выходит, – сказала Эми, – ты бы придержала ее, Лу, а то совсем нас утопишь». Но удержать воды, исторгавшиеся из разверстого чрева, было невозможно – как и теперь. Она надеялась только, что Поль Ди не станет беспокоиться и не пойдет за дом искать ее – ведь тогда он увидит, как она сидит на корточках перед дверью уборной и в пыли уже такая воронка, что смотреть стыдно. Когда она уже начала думать, не примут ли ее в качестве очередного уродца в свой балаган устроители карнавала, все кончилось. Сэти оправила юбку и бросилась к крыльцу. Там никого не было. Все трое уже вошли в дом – Поль Ди стоял перед незнакомкой и смотрел, как она жадно пьет воду, одну кружку за другой.
– Она сказала, что очень хочет пить, – сказал Поль Ди. И снял шляпу. – Похоже, ее и впрямь ужасная жажда мучает.
Женщина залпом выпила протянутую ей полную жестяную кружку и попросила еще. Четыре раза Денвер подавала ей полную кружку, и каждую кружку она выпивала с такой жадностью словно пересекла пустыню. Когда она наконец напилась, на подбородке у нее осталось несколько капель воды, но она не стала их вытирать, а каким-то сонным взглядом уставилась на Сэти. Голодная, подумала Сэти, и гораздо моложе, чем можно предположить по ее одежде – дорогие кружева на платье и шляпка из тонкой соломки. Кожа у нее была безупречной, за исключением трех вертикальных шрамиков на лбу, таких тоненьких, что они больше похожи были на волоски – до того еще, как детские волосы становятся густыми и тяжелыми, как та масса черных кудрей, что скрывалась у нее под шляпкой.
– Ты здешняя? – спросила Сэти.
Девушка покачала головой и наклонилась, чтобы снять ботинки. Потом задрала платье выше колен и стащила с ног чулки. Когда она заталкивала чулки в башмаки, Сэти заметила, что ступни у нее, как и ладошки, нежные, словно у младенца. Ее, верно, кто-то подвез, подумала Сэти. Может, она из Западной Виргинии – многие тамошние девушки надеются подзаработать на уборке табака или сорго. Сэти наклонилась и подняла ее ботинки с пола.
– Как тебя кличут-то? – спросил Поль Ди.
– Возлюбленная, – ответила девушка, и голос у нее оказался таким тихим и хриплым, что все трое переглянулись. Сперва они обратили внимание на голос – только потом на это странное имя.
– Возлюбленная? Это у тебя прозвище такое? – спросил ее Поль Ди.
– Прозвище? – Она, казалось, была озадачена. Потом сказала: – Нет. – И повторила слово «возлюбленная» по буквам, медленно, словно буквы эти рождались прямо у нее на устах.
Сэти выронила башмаки, которые держала в руках; Денвер села, а Поль Ди улыбнулся. Он узнал эту осторожную манеру – так говорят те, кто, как и сам он, читать не умеет, но выучил буквы, из которых состоит его имя. Он уже собрался было спросить, откуда она родом, но передумал. Раз молодая цветная женщина откуда-то убежала, так уж наверное не от хорошей жизни. Четыре года назад он как-то оказался в Рочестере и встретил там пятерых женщин с четырнадцатью девочками. Все мужчины в их семьях – братья, дядья, отцы, мужья, сыновья – сгинули один за другим. У женщин был с собой лишь клочок бумаги с адресом священника. К тому времени Война уже года четыре как закончилась, но, похоже, ни белые, ни черные об этом еще не догадывались. Множество негров группами и поодиночке слонялись по проселочным дорогам и пастушьим тропам от Скенектади до Джексона. Словно потеряв опору в жизни, они разыскивали друг друга, чтобы услышать хоть словечко о двоюродном брате, о тетке, о друге, который когда-то пригласил: «Ты ко мне непременно заезжай! В любое время. Как будешь поблизости от Чикаго, так и заезжай». Некоторые бежали от семьи, не способной их содержать, некоторые, напротив, стремились воссоединиться с семьей; другие покинули родные места из-за неурожая, из-за гибели всех родственников, из-за того, что их жизни что-то угрожало. Совсем маленькие мальчики, моложе Ховарда и Баглера, какими он их знал; разрозненные семьи, состоявшие из одних только женщин да детей, а где-то, неведомо где, метались одинокие, загнанные и сами гнавшиеся за кем– то мужчины, мужчины, мужчины – все они перекати-полем носились по стране. Им было запрещено пользоваться общественным транспортом, за ними охотились кредиторы и репортеры грязных газетенок, вот они и пробирались проселочными дорогами, опасливо озираясь по сторонам и полностью полагаясь друг на друга. Молчаливые – они открывали рот только тогда, когда требовалось произнести обычные вежливые слова при встрече; они никогда не откровенничали, и не жаловались сами, и не спрашивали других о пережитых горестях и несчастьях, что гнали их с места на место. Белые терпеть не могли таких разговоров. Это все знали.
Так что Поль Ди не стал выяснять, откуда эта молодая особа в шляпке со сломанными полями и как сюда попала. Если захочет и у нее будут на это силы, так и сама расскажет. Больше всего их сейчас интересовало, зачем она сюда пришла. Но у каждого под этим основным вопросом таился свой собственный: Поля Ди, например, удивляло то, что башмаки у нее совсем новые; Сэти была глубоко тронута ее прозвищем или именем: воспоминание о розовом в блестках камне вызывало в ее душе особую теплоту к этой девушке. А Денвер пробирала дрожь. Она смотрела на эту спящую, вернее, сонную красавицу и не могла оторвать глаз.
Сэти повесила свою шляпку на крючок и легко обернулась к девушке.
– Какое у тебя милое имя! Возлюбленная, Белавид. Я буду звать тебя Бел, хорошо? Снимай же шляпку и не стесняйся; сейчас я что-нибудь приготовлю перекусить. А мы на карнавале были – его тут на окраине Цинциннати устраивают. Там столько всякого – стоит посмотреть!
Сидя прямо, опершись на спинку стула, девушка так и уснула, слушая ласковые слова Сэти.
– Мисс! Эй, мисс! – Поль Ди тихонько потряс ее. – Может, ляжешь да поспишь немного, а?
Она чуть приоткрыла глаза-щелочки – с трудом встала, и ее усталые, младенчески нежные ноги побрели в гостиную. Там она рухнула на кровать Бэби Сагз.
Денвер сняла с нее шляпку, а на ноги ей набросила стеганое лоскутное одеяло с двумя оранжевыми квадратами. Девушка дышала как паровоз.
– Похоже, круп у нее, – сказал Поль Ди, прикрывая дверь в гостиную.
– А жара у нее нет? Денвер, ты ей лоб не щупала?
– Щупала. Холодный.
– Ну, значит, это лихорадка. Когда лихорадит, всегда то жарко, то холодно.
– А может, это и холера, – сказал Поль Ди.
– Ты так думаешь?
– Воды уж больно много пьет. Верный знак – Бедняжка. И ничего у нас в доме нет от этой болезни. Придется ей самой выкарабкиваться. Вот уж отвратительная болезнь – хуже не придумаешь.
– Она вовсе не больна! – заявила вдруг Денвер так горячо, что они улыбнулись.
Четыре дня девушка спала; просыпалась только для того, чтобы напиться воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Она сказала, что очень хочет пить, – сказал Поль Ди. И снял шляпу. – Похоже, ее и впрямь ужасная жажда мучает.
Женщина залпом выпила протянутую ей полную жестяную кружку и попросила еще. Четыре раза Денвер подавала ей полную кружку, и каждую кружку она выпивала с такой жадностью словно пересекла пустыню. Когда она наконец напилась, на подбородке у нее осталось несколько капель воды, но она не стала их вытирать, а каким-то сонным взглядом уставилась на Сэти. Голодная, подумала Сэти, и гораздо моложе, чем можно предположить по ее одежде – дорогие кружева на платье и шляпка из тонкой соломки. Кожа у нее была безупречной, за исключением трех вертикальных шрамиков на лбу, таких тоненьких, что они больше похожи были на волоски – до того еще, как детские волосы становятся густыми и тяжелыми, как та масса черных кудрей, что скрывалась у нее под шляпкой.
– Ты здешняя? – спросила Сэти.
Девушка покачала головой и наклонилась, чтобы снять ботинки. Потом задрала платье выше колен и стащила с ног чулки. Когда она заталкивала чулки в башмаки, Сэти заметила, что ступни у нее, как и ладошки, нежные, словно у младенца. Ее, верно, кто-то подвез, подумала Сэти. Может, она из Западной Виргинии – многие тамошние девушки надеются подзаработать на уборке табака или сорго. Сэти наклонилась и подняла ее ботинки с пола.
– Как тебя кличут-то? – спросил Поль Ди.
– Возлюбленная, – ответила девушка, и голос у нее оказался таким тихим и хриплым, что все трое переглянулись. Сперва они обратили внимание на голос – только потом на это странное имя.
– Возлюбленная? Это у тебя прозвище такое? – спросил ее Поль Ди.
– Прозвище? – Она, казалось, была озадачена. Потом сказала: – Нет. – И повторила слово «возлюбленная» по буквам, медленно, словно буквы эти рождались прямо у нее на устах.
Сэти выронила башмаки, которые держала в руках; Денвер села, а Поль Ди улыбнулся. Он узнал эту осторожную манеру – так говорят те, кто, как и сам он, читать не умеет, но выучил буквы, из которых состоит его имя. Он уже собрался было спросить, откуда она родом, но передумал. Раз молодая цветная женщина откуда-то убежала, так уж наверное не от хорошей жизни. Четыре года назад он как-то оказался в Рочестере и встретил там пятерых женщин с четырнадцатью девочками. Все мужчины в их семьях – братья, дядья, отцы, мужья, сыновья – сгинули один за другим. У женщин был с собой лишь клочок бумаги с адресом священника. К тому времени Война уже года четыре как закончилась, но, похоже, ни белые, ни черные об этом еще не догадывались. Множество негров группами и поодиночке слонялись по проселочным дорогам и пастушьим тропам от Скенектади до Джексона. Словно потеряв опору в жизни, они разыскивали друг друга, чтобы услышать хоть словечко о двоюродном брате, о тетке, о друге, который когда-то пригласил: «Ты ко мне непременно заезжай! В любое время. Как будешь поблизости от Чикаго, так и заезжай». Некоторые бежали от семьи, не способной их содержать, некоторые, напротив, стремились воссоединиться с семьей; другие покинули родные места из-за неурожая, из-за гибели всех родственников, из-за того, что их жизни что-то угрожало. Совсем маленькие мальчики, моложе Ховарда и Баглера, какими он их знал; разрозненные семьи, состоявшие из одних только женщин да детей, а где-то, неведомо где, метались одинокие, загнанные и сами гнавшиеся за кем– то мужчины, мужчины, мужчины – все они перекати-полем носились по стране. Им было запрещено пользоваться общественным транспортом, за ними охотились кредиторы и репортеры грязных газетенок, вот они и пробирались проселочными дорогами, опасливо озираясь по сторонам и полностью полагаясь друг на друга. Молчаливые – они открывали рот только тогда, когда требовалось произнести обычные вежливые слова при встрече; они никогда не откровенничали, и не жаловались сами, и не спрашивали других о пережитых горестях и несчастьях, что гнали их с места на место. Белые терпеть не могли таких разговоров. Это все знали.
Так что Поль Ди не стал выяснять, откуда эта молодая особа в шляпке со сломанными полями и как сюда попала. Если захочет и у нее будут на это силы, так и сама расскажет. Больше всего их сейчас интересовало, зачем она сюда пришла. Но у каждого под этим основным вопросом таился свой собственный: Поля Ди, например, удивляло то, что башмаки у нее совсем новые; Сэти была глубоко тронута ее прозвищем или именем: воспоминание о розовом в блестках камне вызывало в ее душе особую теплоту к этой девушке. А Денвер пробирала дрожь. Она смотрела на эту спящую, вернее, сонную красавицу и не могла оторвать глаз.
Сэти повесила свою шляпку на крючок и легко обернулась к девушке.
– Какое у тебя милое имя! Возлюбленная, Белавид. Я буду звать тебя Бел, хорошо? Снимай же шляпку и не стесняйся; сейчас я что-нибудь приготовлю перекусить. А мы на карнавале были – его тут на окраине Цинциннати устраивают. Там столько всякого – стоит посмотреть!
Сидя прямо, опершись на спинку стула, девушка так и уснула, слушая ласковые слова Сэти.
– Мисс! Эй, мисс! – Поль Ди тихонько потряс ее. – Может, ляжешь да поспишь немного, а?
Она чуть приоткрыла глаза-щелочки – с трудом встала, и ее усталые, младенчески нежные ноги побрели в гостиную. Там она рухнула на кровать Бэби Сагз.
Денвер сняла с нее шляпку, а на ноги ей набросила стеганое лоскутное одеяло с двумя оранжевыми квадратами. Девушка дышала как паровоз.
– Похоже, круп у нее, – сказал Поль Ди, прикрывая дверь в гостиную.
– А жара у нее нет? Денвер, ты ей лоб не щупала?
– Щупала. Холодный.
– Ну, значит, это лихорадка. Когда лихорадит, всегда то жарко, то холодно.
– А может, это и холера, – сказал Поль Ди.
– Ты так думаешь?
– Воды уж больно много пьет. Верный знак – Бедняжка. И ничего у нас в доме нет от этой болезни. Придется ей самой выкарабкиваться. Вот уж отвратительная болезнь – хуже не придумаешь.
– Она вовсе не больна! – заявила вдруг Денвер так горячо, что они улыбнулись.
Четыре дня девушка спала; просыпалась только для того, чтобы напиться воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91