Зато когда он добрался до Трентона и его окружили толпы живых людей, за которыми никто не охотился и которые сами ни за кем не охотились, он вдруг ощутил такую замечательную свободу, что запомнил это ощущение на всю жизнь. Шагая по шумной деловой улице, полной белых, которым вовсе не требовалось объяснять, почему он здесь оказался, он понимал, что если кто и поглядывал на него косо, то это относилось только к его отвратительным лохмотьям и грязным отросшим патлам. И тем не менее, несмотря на его обшарпанный вид, тревоги никто не поднимал. А потом случилось чудо. Когда он стоял на улице напротив аккуратного ряда кирпичных домов, какой-то белый окликнул его («Эй! Ты!») и попросил помочь снять с повозки два тяжелых сундука. За это белый дал ему монетку. Поль Ди несколько часов ходил по улицам, зажав монетку в руке, не зная, что именно можно на нее купить (одежду? еду? лошадь?) и продадут ли ему что-нибудь. Наконец он увидел тележку зеленщика, подошел и молча указал на пучок редиски. Зеленщик вручил ему редиску, взял его монетку и дал несколько других. Потрясенный, Поль Ди даже попятился. Но, оглядевшись, понял, что никто, похоже, не заинтересовался этой «ошибкой» или им самим, и пошел дальше, счастливый, жуя на ходу редиску, хотя на лицах встречных женщин читал порой отвращение. Первая честным трудом заработанная покупка заставляла его светиться от восторга, хотя редиска была высохшей и вялой. Именно тогда он и решил, что если есть возможность свободно ходить, есть и спать, то жизнь еще не кончена и вообще – достаточно хороша. Так он и жил целых семь лет, пока не очутился в Южном Огайо, куда давно уже переехала одна его знакомая, старая женщина со своей невесткой.
Теперь же он пришел, точно совершая обратное движение по кругу. Постоял за домом, возле холодной кладовки, удивленный нашествием поздних летних цветов там, где должны были бы расти овощи. Турецкая гвоздика, вьюнок, хризантемы. Странное нагромождение ящиков и жестянок, запах гнилья и цветы – яркие, как свежая рана. Засохшие побеги плюща на подставках для бобов, на дверных ручках. Выцветшие картинки из журналов, прибитые гвоздями к наружным стенам сарая и к деревьям. Веревка, годная разве что для скакалки, брошена возле бочки с водой. И повсюду банки и баночки, полные мертвых светлячков. Словно детский игрушечный домик, только очень высокого ребенка.
Поль Ди поднимается на крыльцо, подходит к двери и открывает ее. В доме тихо, как в гробнице. Там, где когда-то пляшущий кружок красного света омыл его печалью, приковал к порогу, теперь пусто. Везде мрак, холод и больше ничего. Пустота минус еще что-то, чье-то отсутствие. И это отсутствие он должен преодолеть столь же решительно, как и в первый свой приход, когда он поверил Сэти и прошел сквозь пульсирующее красное пятно света. Поль Ди быстро смотрит на ярко-белые ступени лестницы, ведущей на второй этаж Все перила увиты лентами, бантами, букетами. Поль Ди идет дальше. Ветерок, ворвавшийся в открытую дверь с ним вместе, колышет ленты. Осторожно, не спеша, но и не тратя времени даром, он поднимается по светящимся в полумраке ступенькам. Входит в комнату Сэти. Ее там нет, а кровать выглядит такой маленькой, что он удивляется, как это они вдвоем умещались на ней. Простыни сняты; окна в потолке не открываются, и в комнате душно. Яркие одежды валяются на полу. С гвоздя на стене свисает платье, в котором была Возлюбленная, когда он впервые увидел ее. Пара коньков в корзинке в углу. Он косится назад, на кровать; ему не отвести от нее глаз. Ему вдруг кажется, что его здесь нет. С огромным усилием, покрывшись испариной, он заставляет себя представить, что это он сам лежит на постели Сэти, и, когда это ему удается, сразу наступает облегчение. Поль Ди переходит в другую спальню. Спальня Денвер, в отличие от предыдущей, тщательно убрана. Но и здесь Сэти нет. Может, она вернулась на прежнюю работу? Может, ей стало лучше с тех пор, как он разговаривал с Денвер? Поль Ди снова спускается по лестнице, оставляя себя воображаемого там, где надо, на той узкой кровати. Присаживается у кухонного стола. Что-то ушло из дома номер 124. Что-то большее, чем люди, жившие здесь. Большее, чем Возлюбленная или мерцающее красное пятно. Он не может назвать это, но в какой-то миг ему кажется, что там, за ускользающим словом, вспыхивает нездешний свет и кто-то льнет к нему ласкаясь и обвиняя.
Справа, где приоткрыта дверь в гостиную, слышится чей-то голос, поющий песенку. Тихую и нежную, точно колыбельная. Он различает несколько слов. Что-то вроде: «Высокий Джонни, широкий Джонни. Гвоздики вымокли в росе, мой Джонни». Ага, думает он, вот она где! Так и есть. Лежит под стеганым одеялом из пестрых лоскутков. Ее волосы, словно темные тонкие корни добрых злаков, рассыпались и вьются по подушке. Ее глаза, безотрывно смотрящие в окно, настолько безжизненны, что он не уверен, узнает ли она его. Здесь, в этой комнате, слишком много света. Все выглядит словно уже проданное.
– «Наперстянка мне до плеч, – поет Сэти. – Лютик до колен. Сладкий клевер нас возьмет в свой душистый плен…» – Она теребит в пальцах длинную прядь волос.
Поль Ди откашливается, чтобы как-то прервать это пение.
– Сэти?
Она поворачивает голову.
– Поль Ди.
– Ах, Сэти!
– Я сделала чернила, Поль Ди. Он бы никогда не смог такого написать, если бы я не сделала ему чернила.
– Какие чернила? Кто?
– Ты сбрил бороду? – Да. Что, плохо?
– Нет. Ты выглядишь очень хорошо.
– Черти напутали. А что это ты, я слышал, и с постели не встаешь?
Она улыбается и улыбка медленно тает у нее на лице; потом она снова отворачивается к окну.
– Мне нужно поговорить с тобой, – наклоняется он к ней.
Она не отвечает.
– Я видел Денвер. Она тебе сказала?
– Да. Она приходит днем. Денвер. Она все еще со мной, моя Денвер.
– Встать тебе нужно с этой постели, девушка! – Он начинает нервничать. Что-то ему это напоминает.
– Я очень устала, Поль Ди. Так устала. Мне нужно немного отдохнуть.
Теперь он понимает, что это ему напоминает, и кричит на нее:
– Нечего тут мне умирать! Это постель Бэби Сагз! Так вот ты, значит, что задумала? – Он так зол, что готов убить ее. Потом берет себя в руки, вспомнив о предупреждении Денвер, и шепчет: – Что ты задумала, Сэти?
– Ох, ничего я не задумала. Совсем ничего.
– Слушай, – говорит он.– Днем здесь будет Денвер. Ночью здесь буду я. Я намерен о тебе заботиться, слышишь? Прямо сейчас и начну. Первое вот что, пахнешь ты, прямо сказать, не очень. Лежи, лежи. Не шевелись. Сейчас я воды согрею… – Он умолкает. – Ничего, Сэти, если я согрею немного воды?
– И сосчитаешь, сколько у меня ног? – спрашивает она, глядя на него.
Он подходит к ней ближе.
– И разотру тебе твои усталые ноги.
Сэти закрывает глаза, поджимает губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91