Он слушал, как бывшие узники со знанием дела говорили о каких-то реках и штатах, городах и странах. Слушал истории индейцев чероки о начале и конце мира. Слушал рассказы других «бизонов» – трое из них находились в лагере здоровых индейцев. Сигнальщик собирался присоединиться к ним, и еще некоторые – тоже. Одни хотели непременно уйти из этих мест; другие намеревались здесь остаться. Через несколько недель Поль Ди оказался единственным, кто совершенно не представлял своего будущего. Он опасался только, что по их следу могли пустить собак, хотя Сигнальщик давно разъяснил, что при таком дожде собакам нипочем их не выследить. Наконец он остался один – курчавый «бизон» среди больных чероки; встряхнувшись и признав собственное невежество, он спросил индейцев, как ему попасть на Север. На свободный Север. На волшебный Север. На благодатный, счастливый Север. Чероки улыбались и переглядывались. Ливневые дожди за этот месяц все вокруг превратили в сплошные болота, над которыми висели испарения и ветви цветущих растений.
– Ступай вон туда, – показал рукой один из индейцев. – Вслед за цветущими деревьями. – И пояснил: – Cледи за цветением деревьев и поспевай за ним. И придешь куда тебе надо, когда все деревья отцветут.
И Поль Ди пустился вслед за цветущим кизилом и персиками. Когда персиковые деревья отцвели, он устремился к цветущей вишне, потом – к магнолии, потом его поманили своим цветом айва, пекановые деревья, грецкие орехи и опунции. Наконец он попал в огромный яблоневый сад, где цветы только-только опали и на ветках виднелись крошечные зеленые завязи. Весна лениво двигалась дальше на север, но ему-то приходилось спешить черт знает как, чтобы за нею успеть. С февраля по июль он только и делал, что выискивал вдали цветущие деревья. Когда они вдруг все пропали из виду и не осталось даже лепестка, чтобы указать ему дальнейший путь, Поль Ди остановился, взобрался на дерево, росшее на холме, и принялся внимательно изучать окрестности, надеясь хотя бы на горизонте заметить проблеск розового или белого среди густой зеленой листвы, стеной окружавшей его. Он не касался цветов и даже не останавливался, чтобы вдохнуть их аромат. Он просто следовал за ними по мере их пробуждения – чернокожий человек в лохмотьях, устремившийся теперь вослед зацветшим сливам.
Яблоневый сад, как оказалось, находился в штате Делавэр, где жила та ткачиха. Она поймала его как раз вовремя – он только успел покончить с колбасой, которой она накормила его, – и он, плача, забрался к ней в постель. Она выдала его за своего племянника из Сиракьюс: для этого потребовалось всего лишь называть его именем этого племянника. Но через восемнадцать месяцев он уже снова вглядывался в даль – искал цветущие деревья, только на этот раз он ехал в повозке.
А через некоторое время ему удалось наконец запихнуть все: Альфред в штате Джорджия, смеющегося Сиксо, школьного учителя, Халле, всех своих братьев, Сэти, петуха Мистера, вкус железного мундштука, размазанное масло, запах горящего орешника, листки из учительской записной книжки – в жестянку из-под табака и спрятать ее в своей груди. И когда он добрался до дома номер 124, ничто на свете не могло бы заставить его открыть эту жестянку.
* * *
Она выгоняла его.
Совсем не так, как он выгонял тогда маленькое привидение – с шумом и грохотом, с разбитыми окнами и перевернутыми банками с вареньем. Но тем не менее она его выгоняла, и Поль Ди не знал, как это остановить: со стороны казалось, что он уходит сам. Незаметно, постепенно уходит все дальше от дома номер 124.
А началось все очень просто. Однажды после ужина он сидел в кресле– качалке у плиты: от усталости ломило все кости, он был исхлестан рекой – и задремал. А проснулся от шагов Сэти, спускавшейся по белой лестнице, чтобы приготовить завтрак.
– Я думала, ты ушел вчера куда-нибудь, – сказала она.
Поль Ди застонал и с изумлением обнаружил себя в том же кресле, где задремал вчера вечером.
– Господи, неужели я всю ночь проспал в этом кресле?
Сэти рассмеялась:
– Да уж врать не буду: проспал.
– Почему же ты меня не разбудила?
– Я будила. Раза два или три. А после полуночи сдалась; мне показалось, что ты куда-то ушел.
Он встал: вопреки всем ожиданиям спина ничуть не болела. Даже нигде не хрустнула. Ноги и руки тоже были в полном порядке. И он чувствовал себя выспавшимся и прекрасно отдохнувшим. Бывает, решил он, попадаются же такие благословенные места, где всегда отлично спится. Иногда у корней какого– нибудь дерева; иногда прямо на пристани; иногда на голой скамье, а один раз он отлично выспался, скорчившись на дне лодки. Чаще всего такое бывает в стоге сена – так что не всегда лучше всего спится на кровати. А вот здесь таким местом оказалось кресло-качалка. Странно: он по опыту знал, что мебель-то как раз самое плохое место для сна.
На следующий вечер он снова заснул в кресле; потом снова. Он привык заниматься с Сэти любовью почти каждый день и, чтобы не смущаться под взглядом сияющей Бел, по-прежнему поднимался в спальню по утрам или сразу после ужина. Но отчего-то спалось ему лучше и удобнее всего в кресле– качалке. Он решил, что это, должно быть, его спина виновата – опора ей нужна после тех ночей в сырой норе в Джорджии.
Так оно и продолжалось, и, возможно, он бы даже привык, но однажды – после ужина, после посещения Сэти – он спустился вниз, сел в кресло-качалку и понял, что ему тут не сидится. Наверх ему тоже подниматься не хотелось. Раздраженный, мечтая об отдыхе, он открыл дверь в комнату Бэби Сагз и рухнул на постель, где умерла старая негритянка. Там он и уснул. Пока что вопрос был решен – по крайней мере так ему казалось. Он перебрался туда, и Сэти не возражала: за восемнадцать лет она уже привыкла спать одна на двуспальной кровати, пока не заявился Поль Ди. Неплохо и с той точки зрения, что в доме были молодые девушки, а Поль Ди настоящим мужем Сэти все-таки не был, А поскольку он с прежней охотой поднимался к ней до завтрака или после ужина, жалоб от Сэти не поступало.
Так оно и продолжалось, и, возможно, он бы привык и к этому, да только однажды вечером – после ужина, после посещения Сэти – он спустился вниз, лег на кровать Бэби Сагз и почувствовал, что ему на ней не лежится.
Он решил, что дом гнетет его, вызывая приступы глухого протеста. Такое бывает у мужчин, когда женщина и ее дом начинают привязывать мужчину к себе; тогда мужчине хочется заорать во весь голос, или что-нибудь сломать, или сбежать оттуда подальше. Ему такое состояние было хорошо знакомо – он много раз испытывал его, в доме той ткачихи в Делавэре, например. Но он всегда связывал это раздражение с женщиной, которая жила в надоевшем доме. Теперешнее же свое состояние он никак не мог связать с Сэти, женщиной, которую он с каждым днем все больше и больше любил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Ступай вон туда, – показал рукой один из индейцев. – Вслед за цветущими деревьями. – И пояснил: – Cледи за цветением деревьев и поспевай за ним. И придешь куда тебе надо, когда все деревья отцветут.
И Поль Ди пустился вслед за цветущим кизилом и персиками. Когда персиковые деревья отцвели, он устремился к цветущей вишне, потом – к магнолии, потом его поманили своим цветом айва, пекановые деревья, грецкие орехи и опунции. Наконец он попал в огромный яблоневый сад, где цветы только-только опали и на ветках виднелись крошечные зеленые завязи. Весна лениво двигалась дальше на север, но ему-то приходилось спешить черт знает как, чтобы за нею успеть. С февраля по июль он только и делал, что выискивал вдали цветущие деревья. Когда они вдруг все пропали из виду и не осталось даже лепестка, чтобы указать ему дальнейший путь, Поль Ди остановился, взобрался на дерево, росшее на холме, и принялся внимательно изучать окрестности, надеясь хотя бы на горизонте заметить проблеск розового или белого среди густой зеленой листвы, стеной окружавшей его. Он не касался цветов и даже не останавливался, чтобы вдохнуть их аромат. Он просто следовал за ними по мере их пробуждения – чернокожий человек в лохмотьях, устремившийся теперь вослед зацветшим сливам.
Яблоневый сад, как оказалось, находился в штате Делавэр, где жила та ткачиха. Она поймала его как раз вовремя – он только успел покончить с колбасой, которой она накормила его, – и он, плача, забрался к ней в постель. Она выдала его за своего племянника из Сиракьюс: для этого потребовалось всего лишь называть его именем этого племянника. Но через восемнадцать месяцев он уже снова вглядывался в даль – искал цветущие деревья, только на этот раз он ехал в повозке.
А через некоторое время ему удалось наконец запихнуть все: Альфред в штате Джорджия, смеющегося Сиксо, школьного учителя, Халле, всех своих братьев, Сэти, петуха Мистера, вкус железного мундштука, размазанное масло, запах горящего орешника, листки из учительской записной книжки – в жестянку из-под табака и спрятать ее в своей груди. И когда он добрался до дома номер 124, ничто на свете не могло бы заставить его открыть эту жестянку.
* * *
Она выгоняла его.
Совсем не так, как он выгонял тогда маленькое привидение – с шумом и грохотом, с разбитыми окнами и перевернутыми банками с вареньем. Но тем не менее она его выгоняла, и Поль Ди не знал, как это остановить: со стороны казалось, что он уходит сам. Незаметно, постепенно уходит все дальше от дома номер 124.
А началось все очень просто. Однажды после ужина он сидел в кресле– качалке у плиты: от усталости ломило все кости, он был исхлестан рекой – и задремал. А проснулся от шагов Сэти, спускавшейся по белой лестнице, чтобы приготовить завтрак.
– Я думала, ты ушел вчера куда-нибудь, – сказала она.
Поль Ди застонал и с изумлением обнаружил себя в том же кресле, где задремал вчера вечером.
– Господи, неужели я всю ночь проспал в этом кресле?
Сэти рассмеялась:
– Да уж врать не буду: проспал.
– Почему же ты меня не разбудила?
– Я будила. Раза два или три. А после полуночи сдалась; мне показалось, что ты куда-то ушел.
Он встал: вопреки всем ожиданиям спина ничуть не болела. Даже нигде не хрустнула. Ноги и руки тоже были в полном порядке. И он чувствовал себя выспавшимся и прекрасно отдохнувшим. Бывает, решил он, попадаются же такие благословенные места, где всегда отлично спится. Иногда у корней какого– нибудь дерева; иногда прямо на пристани; иногда на голой скамье, а один раз он отлично выспался, скорчившись на дне лодки. Чаще всего такое бывает в стоге сена – так что не всегда лучше всего спится на кровати. А вот здесь таким местом оказалось кресло-качалка. Странно: он по опыту знал, что мебель-то как раз самое плохое место для сна.
На следующий вечер он снова заснул в кресле; потом снова. Он привык заниматься с Сэти любовью почти каждый день и, чтобы не смущаться под взглядом сияющей Бел, по-прежнему поднимался в спальню по утрам или сразу после ужина. Но отчего-то спалось ему лучше и удобнее всего в кресле– качалке. Он решил, что это, должно быть, его спина виновата – опора ей нужна после тех ночей в сырой норе в Джорджии.
Так оно и продолжалось, и, возможно, он бы даже привык, но однажды – после ужина, после посещения Сэти – он спустился вниз, сел в кресло-качалку и понял, что ему тут не сидится. Наверх ему тоже подниматься не хотелось. Раздраженный, мечтая об отдыхе, он открыл дверь в комнату Бэби Сагз и рухнул на постель, где умерла старая негритянка. Там он и уснул. Пока что вопрос был решен – по крайней мере так ему казалось. Он перебрался туда, и Сэти не возражала: за восемнадцать лет она уже привыкла спать одна на двуспальной кровати, пока не заявился Поль Ди. Неплохо и с той точки зрения, что в доме были молодые девушки, а Поль Ди настоящим мужем Сэти все-таки не был, А поскольку он с прежней охотой поднимался к ней до завтрака или после ужина, жалоб от Сэти не поступало.
Так оно и продолжалось, и, возможно, он бы привык и к этому, да только однажды вечером – после ужина, после посещения Сэти – он спустился вниз, лег на кровать Бэби Сагз и почувствовал, что ему на ней не лежится.
Он решил, что дом гнетет его, вызывая приступы глухого протеста. Такое бывает у мужчин, когда женщина и ее дом начинают привязывать мужчину к себе; тогда мужчине хочется заорать во весь голос, или что-нибудь сломать, или сбежать оттуда подальше. Ему такое состояние было хорошо знакомо – он много раз испытывал его, в доме той ткачихи в Делавэре, например. Но он всегда связывал это раздражение с женщиной, которая жила в надоевшем доме. Теперешнее же свое состояние он никак не мог связать с Сэти, женщиной, которую он с каждым днем все больше и больше любил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91