Она увидела отсутствие жизни, и слова Рэндла прозвучали в памяти с такой силой, что нашли в ней отклик; «Ты тянешь меня вниз, ты меня держишь в тюрьме». Она должна дать Рэндлу свободу.
Но не значит ли это дать свободу и себе? Она никогда не думала о свободе, никогда не считала её ценностью. Теперь же, внезапно почувствовав, до чего свобода желанна, она оглянулась на свои мысли, попыталась в них усомниться. В чем же тут грех? Но оказалось, что этот вопрос уже не так важен, что его поглотила, затмила некая трезвость, которую она ещё не решалась удостоить именем истины. Да, мир изменился, и пути обратно нет. Придется ей, как сумеет, жить в новом мире. Она перевернулась на спину и устремила взгляд в высокий белый потолок гостиной, куда уже вползали желтоватые дождливые сумерки, и потолок казался ей южным небом, бесконечно далеким и синим, ослепительно сияющим. Она лежала без сил, без мыслей.
Зазвонил телефон, она заставила себя подняться. Звонила Милдред из Сетон-Блейза — сказать, что завтра утром они с Феликсом привезут Миранду домой. Миранда…
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
29
Миранда вернулась в Грэйхеллок, и Пенн терзался. Сначала он был очень огорчен тем, что она останется в Сетон-Блейзе, но её отсутствие обернулось для него отрадной передышкой, во время которой он мог целыми днями грезить о ней, не опасаясь, что созданный им образ подвергнется резкому и болезненному искажению, как то часто случалось, когда его ненаглядная была рядом. И предвкушать её возвращение было радостью. Однако самое возвращение оказалось каким-то ужасом.
Даже дом словно боялся Миранды. Ненастье все длилось, и с её возвращением темнота, холод, сырость словно стали ещё мрачнее. Дом стонал и ежился. Сама Миранда была в крайне угнетенном состоянии и очень резка со всеми, кто к ней приближался. Энн нервничала, с дочерью держалась как-то особенно неумело, а порой вдруг становилась веселой, и это удручало Пенна больше, чем её привычная серьезность. Однажды утром он услышал то, чего ещё никогда не слышал: Энн пела, и от этих звуков, отдававшихся под сводами угрюмого вещего дома, Пенна пробрала дрожь, как от предчувствия грядущих бед.
Сейчас он беспокойно ворочался в постели. Он уже несколько раз вставал и смотрел на свет лампы, ещё горевшей в комнате Миранды во второй башне. Было, в сущности, не очень поздно. Когда Миранда ушла спать, Пенн тоже улегся, не то с отчаяния, не то от скуки, и попытался утешиться книгой «Такова жизнь». Но и Том Коллинз не соответствовал его настроению. Миф о героическом прошлом, великолепный образ нового, свободного человека в поражающе древней стране — все это сейчас было мертво. Уплыли в бесконечную даль плакучие акации и величественные эвкалипты, алые бангсии и пятнистые леопардовые деревья. Вся огромная многоцветная страна таяла, как сон, и Пенн с тревогой почувствовал, что ему впервые изменяет патриотизм. По сравнению с тем, что он переживал, даже быть австралийцем казалось бессмысленным.
Он никак не мог улечься удобно. Все тело болело от желания, и это порождало как бы постоянную усталость, и приятную и тягостную. Он снова встал и подошел к окну. У Миранды все ещё горел свет. Он надел халат и стал бродить по комнате, хмуро оглядывая сбитую постель, свои несколько книг на белой полке. На столе в синем кувшине стояли розы, которые утром принесла Энн. Рядом лежал шведский нож — подарок Хамфри. Он раскрыл его, потрогал лезвие. Хамфри очень хорошо к нему относится. Только Хамфри и было интересно слушать про Австралию. А теперь он опять приглашал Пенна в Лондон, но Пенн опять отказался. Нож отличный, хотя немецкий кинжал, конечно, во сто раз лучше.
Пенн выдвинул ящик и достал из него кинжал. Без малейшего усилия он вынул его из ножен, покачал на руке и почувствовал себя опасным человеком. Расставаться с кинжалом ужасно не хотелось. Он ещё не говорил о нем Миранде, все откладывал, да и вообще с тех пор, как он чуть не отдал ей кинжал тогда на кладбище, ему было не до того. Снова он подошел к окну и посмотрел на свет её лампы, легонько царапая левую ладонь кончиком кинжала.
Лишиться его было жалко, но радовало сознание, что сам он доставит Миранде удовольствие и принесет ради неё пусть маленькую, но ощутимую жертву. Возвращение кинжала хотелось обставить поэффектнее, и Пенн начал раздумывать: когда же мне его отдать? Он пошире раскрыл окно. Ночь была очень темная, но потеплело и пахло цветами — тысячами роз. Из темноты Пенну явилась идея — отдать кинжал сейчас.
А почему бы и нет? Сердце забилось чаще, щеки пылали. Он отошел от окна. Он ещё никогда не был у Миранды в комнате. Она его не приглашала, да и вся та башня представлялась ему запретной. Идея, явившаяся из темноты, сильно его испугала. Способен он подняться в ту башню? При мысли, что он может испугать Миранду, он сам ещё пуще испугался. Но и соблазн был велик, и в следующую минуту он уже вообразил, как взбегает по лестнице и заключает Миранду в объятия.
Этак бог знает до чего можно додуматься, сказал себе Пенн. Лучше заберусь в постель. Но он не двинулся с места, стоял и хмурился. Как, в сущности, обстоит у него дело с Мирандой? Он был убежден, что нужен ей и что нравится ей гораздо больше, чем она показывает. А то с чего бы ей так часто искать его общества, пусть только затем, чтобы его подразнить? И ещё он был убежден, уже без всяких к тому оснований, что прыжок с дерева имел целью произвести на него впечатление. При воспоминании о том, как он тогда сплоховал, у него вырвался стон. Вот если бы он поспел первым, да ещё сломал при этом ногу!.. Да, героическая роль ему не дается. Может быть, он слишком уж мягок с Мирандой?
Попытка не пытка. Все лучше, чем мучиться от бездействия, от беспомощности. Хоть раз, да надо себя показать. Она и сама дикая, буйная, неистовая, он попробует стать достойным её. Он сунул кинжал в один карман, а ножны в другой и тихонько открыл дверь.
Прислушался. Дом молчал, только колотилось сердце. Интересно, Энн уже легла? Не хотелось бы её встретить. Босиком он стал спускаться по лестнице в бледном свете, падавшем из его двери. Вот и галерея. Здесь было темно, но ему казалось, что он все видит, и он уверенно дошел до начала второй винтовой лестницы. И тут остановился.
Ему не хотелось проходить мимо двери в комнату Рэндла, которая в его представлении куда больше связывалась со смертью, чем спальня, где умирала его бабушка. Может быть, глупо сейчас соваться к Миранде, может быть, она рассердится? Да и сумеет ли он, если застанет её в постели, раздетую, теплую, удержаться и не раздавить её, как орех? Она внезапно представилась ему, доступная, беззащитная, и он едва не упал на колени тут же, на лестнице. Потом телесная тоска решила дело, и он одним махом взбежал к её двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Но не значит ли это дать свободу и себе? Она никогда не думала о свободе, никогда не считала её ценностью. Теперь же, внезапно почувствовав, до чего свобода желанна, она оглянулась на свои мысли, попыталась в них усомниться. В чем же тут грех? Но оказалось, что этот вопрос уже не так важен, что его поглотила, затмила некая трезвость, которую она ещё не решалась удостоить именем истины. Да, мир изменился, и пути обратно нет. Придется ей, как сумеет, жить в новом мире. Она перевернулась на спину и устремила взгляд в высокий белый потолок гостиной, куда уже вползали желтоватые дождливые сумерки, и потолок казался ей южным небом, бесконечно далеким и синим, ослепительно сияющим. Она лежала без сил, без мыслей.
Зазвонил телефон, она заставила себя подняться. Звонила Милдред из Сетон-Блейза — сказать, что завтра утром они с Феликсом привезут Миранду домой. Миранда…
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
29
Миранда вернулась в Грэйхеллок, и Пенн терзался. Сначала он был очень огорчен тем, что она останется в Сетон-Блейзе, но её отсутствие обернулось для него отрадной передышкой, во время которой он мог целыми днями грезить о ней, не опасаясь, что созданный им образ подвергнется резкому и болезненному искажению, как то часто случалось, когда его ненаглядная была рядом. И предвкушать её возвращение было радостью. Однако самое возвращение оказалось каким-то ужасом.
Даже дом словно боялся Миранды. Ненастье все длилось, и с её возвращением темнота, холод, сырость словно стали ещё мрачнее. Дом стонал и ежился. Сама Миранда была в крайне угнетенном состоянии и очень резка со всеми, кто к ней приближался. Энн нервничала, с дочерью держалась как-то особенно неумело, а порой вдруг становилась веселой, и это удручало Пенна больше, чем её привычная серьезность. Однажды утром он услышал то, чего ещё никогда не слышал: Энн пела, и от этих звуков, отдававшихся под сводами угрюмого вещего дома, Пенна пробрала дрожь, как от предчувствия грядущих бед.
Сейчас он беспокойно ворочался в постели. Он уже несколько раз вставал и смотрел на свет лампы, ещё горевшей в комнате Миранды во второй башне. Было, в сущности, не очень поздно. Когда Миранда ушла спать, Пенн тоже улегся, не то с отчаяния, не то от скуки, и попытался утешиться книгой «Такова жизнь». Но и Том Коллинз не соответствовал его настроению. Миф о героическом прошлом, великолепный образ нового, свободного человека в поражающе древней стране — все это сейчас было мертво. Уплыли в бесконечную даль плакучие акации и величественные эвкалипты, алые бангсии и пятнистые леопардовые деревья. Вся огромная многоцветная страна таяла, как сон, и Пенн с тревогой почувствовал, что ему впервые изменяет патриотизм. По сравнению с тем, что он переживал, даже быть австралийцем казалось бессмысленным.
Он никак не мог улечься удобно. Все тело болело от желания, и это порождало как бы постоянную усталость, и приятную и тягостную. Он снова встал и подошел к окну. У Миранды все ещё горел свет. Он надел халат и стал бродить по комнате, хмуро оглядывая сбитую постель, свои несколько книг на белой полке. На столе в синем кувшине стояли розы, которые утром принесла Энн. Рядом лежал шведский нож — подарок Хамфри. Он раскрыл его, потрогал лезвие. Хамфри очень хорошо к нему относится. Только Хамфри и было интересно слушать про Австралию. А теперь он опять приглашал Пенна в Лондон, но Пенн опять отказался. Нож отличный, хотя немецкий кинжал, конечно, во сто раз лучше.
Пенн выдвинул ящик и достал из него кинжал. Без малейшего усилия он вынул его из ножен, покачал на руке и почувствовал себя опасным человеком. Расставаться с кинжалом ужасно не хотелось. Он ещё не говорил о нем Миранде, все откладывал, да и вообще с тех пор, как он чуть не отдал ей кинжал тогда на кладбище, ему было не до того. Снова он подошел к окну и посмотрел на свет её лампы, легонько царапая левую ладонь кончиком кинжала.
Лишиться его было жалко, но радовало сознание, что сам он доставит Миранде удовольствие и принесет ради неё пусть маленькую, но ощутимую жертву. Возвращение кинжала хотелось обставить поэффектнее, и Пенн начал раздумывать: когда же мне его отдать? Он пошире раскрыл окно. Ночь была очень темная, но потеплело и пахло цветами — тысячами роз. Из темноты Пенну явилась идея — отдать кинжал сейчас.
А почему бы и нет? Сердце забилось чаще, щеки пылали. Он отошел от окна. Он ещё никогда не был у Миранды в комнате. Она его не приглашала, да и вся та башня представлялась ему запретной. Идея, явившаяся из темноты, сильно его испугала. Способен он подняться в ту башню? При мысли, что он может испугать Миранду, он сам ещё пуще испугался. Но и соблазн был велик, и в следующую минуту он уже вообразил, как взбегает по лестнице и заключает Миранду в объятия.
Этак бог знает до чего можно додуматься, сказал себе Пенн. Лучше заберусь в постель. Но он не двинулся с места, стоял и хмурился. Как, в сущности, обстоит у него дело с Мирандой? Он был убежден, что нужен ей и что нравится ей гораздо больше, чем она показывает. А то с чего бы ей так часто искать его общества, пусть только затем, чтобы его подразнить? И ещё он был убежден, уже без всяких к тому оснований, что прыжок с дерева имел целью произвести на него впечатление. При воспоминании о том, как он тогда сплоховал, у него вырвался стон. Вот если бы он поспел первым, да ещё сломал при этом ногу!.. Да, героическая роль ему не дается. Может быть, он слишком уж мягок с Мирандой?
Попытка не пытка. Все лучше, чем мучиться от бездействия, от беспомощности. Хоть раз, да надо себя показать. Она и сама дикая, буйная, неистовая, он попробует стать достойным её. Он сунул кинжал в один карман, а ножны в другой и тихонько открыл дверь.
Прислушался. Дом молчал, только колотилось сердце. Интересно, Энн уже легла? Не хотелось бы её встретить. Босиком он стал спускаться по лестнице в бледном свете, падавшем из его двери. Вот и галерея. Здесь было темно, но ему казалось, что он все видит, и он уверенно дошел до начала второй винтовой лестницы. И тут остановился.
Ему не хотелось проходить мимо двери в комнату Рэндла, которая в его представлении куда больше связывалась со смертью, чем спальня, где умирала его бабушка. Может быть, глупо сейчас соваться к Миранде, может быть, она рассердится? Да и сумеет ли он, если застанет её в постели, раздетую, теплую, удержаться и не раздавить её, как орех? Она внезапно представилась ему, доступная, беззащитная, и он едва не упал на колени тут же, на лестнице. Потом телесная тоска решила дело, и он одним махом взбежал к её двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85