Теперь-то свинья будет счастлива, радостно думал громовержец, потому что наконец-то увидит и поймет, что такое истинная красота и совершенство, и сможет вечно наслаждаться прелестью мира богов и вкусом божественной амриты. Но через день он с ужасом увидел, что свинья натащила с полей земли, из рек воды, а из людских поселений объедков и превратила заоблачный дворец в хлев. Тогда Индра вернул дворцу первозданное совершенство, а своим кшатриям запретил выпускать свинью из дворца. Может быть, теперь, думал громовержец, она, наконец, сумеет понять и вкусить истинное совершенство. Следующей ночью свинья подрыла стену дворца, от чего величественное строение с ужасающим грохотом рухнуло, и сбежала вниз, Когда разгневанный Индра разыскал свинью, она лежала в своей излюбленной луже, жадно пожирала объедки и была счастлива…»
Шахов закинул руки за голову и задумался. Очень хотелось спать. Жалобно бурчал хронически пустой желудок — сморщенный, величиной с наперсток. Ныло от побоев тело. Шахов тяжело вздохнул, потер глаза и снова взялся за ручку.
«Хотите жить как скоты — флаг в руки. Но и мне дайте жить, как я хочу. Что я сделал вам плохого, «что вы ломаете меня? Почему я так остро мешаю вам жить? Почему вам доставляют такое удовольствие чужие мучения? Эта пьяная протоплазма, которую мы перли сегодня домой, ведь она же считает, что обладает абсолютной властью надо мной. Только потому, что имеет звездочки на погонах. А эта ее власть, как она сама часто поясняет (все равно, веря в это или нет), необходима для поддержания обороноспособности государства и для других, столь же высоких и абстрактных целей. Так вот, мне лично плевать на это государство и на его обороноспособность, на политические, этнические, национальные, патриотические и все остальные благоглупости. Я не комсомолец, не советский гражданин, не россиянин. Я — человек. Меня интересуют моя работа, моя семья, моя жизнь. И только.
Хотите играть в свои больные игры? Отлично, но я — пас. Я не хочу, поймите вы это! Но вы же не понимаете! Вы же удавитесь, если останется хоть кто-то, обойденный вашим зловещим вниманием, хоть кто-то, кто пасует, когда вы вистуете.
Эти скоты, которые бьют и унижают меня по двадцать раз на дню, они считают, что имеют на это право, потому что сильнее и злее меня. У них — свои приколы. Они, задавленные всевозможными комплексами, молниеносно растут в собственных глазах, как только унижают того, кто умнее их. Сплошной, тотальный Фрейд. Так, мать вашу, играйте себе в свои игры и не мешайте мне играть в свои!
Ну почему на всей этой огромной планете нет ни клочка земли, где бы к тебе тотчас же не пристали ублюдки, чтобы впихнуть тебя в свои шизоидные рамки, в которых законность — вместо справедливости, демократия — вместо свободы, приличия — вместо честности и порядочности? Почему нет ни клочка земли, где бы к тебе сейчас же не пристали другие ублюдки, чтобы оскорбить тебя, унизить, избить, обмануть, предать, чтобы сжигать книги, ломать скульптуры и взрывать храмы?
Боже всемогущий, ну отчего же Твои дети так апока-липтично уродливы, отчего они уже рождаются мертвыми?
Может, повитухи Твои слепы, или молоко Твое прокисло? А может, семя Твое настояно на полыни?..»
В дверь кто-то сильно постучал. Шахов затравленно съежился на своем стуле, сцепив пальцы в белый от напряжения узелок.
— Хорош прятаться, Шахов, — донеслось из-за двери, — я же знаю, что ты здесь.
Шахов молчал, надеясь разве что на чудо.
— Открывай, ублюдок! Никогда не поверю, что ты ушел, оставив на ночь свет в кабинете, — дверь опять содрогнулась от ударов. — Да и ночевать тебе негде, только здесь!
Шахов до боли сцепил зубы, на глазах выступили слезы.
— Давай, открывай, урод вонючий! — голос за дверью поднялся на тон выше. — А то я вынесу дверь!
Новый удар чуть не выворотил замок. Делать было нечего. Шахов встал, торопливо запихнул тетрадь в стол, потом, дрожа, подошел к двери и повернул рычажок. Дверь широко распахнулась, и порог переступил торжествующе улыбающийся сержант Баринов. Судя по китайскому щел-коглазу и полному рту дикции, он был обкурен в сиську. Сделав еще шаг, Баринов широко размахнулся и тяжелым ударом отправил Шахова в безусловный нокдаун.
— Привет, штабная сука! — сказал сержант, возвращая руку в исходное положение.
Шахов с трудом сел и потряс головой, чтобы унять прыгающие перед глазами искорки. Грязную хэбэшку заливала кровь.
— Вставай-вставай, — потребовал Баринов. — Че за херня: дедушка Советской Армии стоит, а чмо гребаное расселось перед ним, как король на именинах.
Шахов поднялся и прислонился спиной к шкафу.
— Соскучился по мне? — с заговорщицким видом спросил Баринов. — Как же, столько не видеться!
Он подошел к Шахову вплотную, взял его пятерней за лицо и хлопнул затылком о дверцу шкафа, потом, после небольшой паузы, еще и еще.
— Сука, как же я тебя ненавижу! — шипел он, захлебываясь.
Пена пузырилась на его вздернутых губах, глаза остекленели, а рука все била голову Шахова об дерево. Потом он несколько раз вмазал духа по морде, поддал коленом в пах, зарядил под дых и вцепился в горло.
— Че зенки свои тупые пялишь, сука?! Думаешь, в паршивое место служить попал, в дыру, да? Жаль, Катька Аляску проебала, тебя б туда засунуть, к эскимосам, ублюдка такого!..
— Александр Вто… — автоматически прохрипел слабым голосом Шахов.
— Чего-чего?!
— Аляску продал… Александр Второй.
Лицо Баринова исказилось.
— Да-а?! А может, еще помнишь, когда? — уже и вовсе не по-человечески лязгнул он.
— В тысяча восемьсот шестьдесят… седьмом…
— Знаешь, падла, все знаешь! — Баринов все крепче стискивал пальцы. — Умный, сука, ученый, ненавижу, мля!..
У него окончательно сорвало крышу. Он колбасил Шахова так, что только неточность ударов спасла того от верной смерти. Потом Баринов выдернул из приготовленной прапорщиком Дыбенко для дома вязанки дров увесистое полено и начал работать им. После первого же удара в голову Шахов потерял сознание…
— Очухался, сука? — услышал он, приходя в себя. — Тогда вставай.
Боже, так этот кошмар еще не кончился?! Он попытался встать, но не смог. Тогда Баринов, как и тогда, в умывальнике, опустился рядом с ним на корточки.
— Как я вас всех ненавижу, — проскрежетал он с сумасшедшей злобой в голосе, — всех, таких, как ты, умных, которые всегда все знают. Ведь это же от вас все чмыр-ство, вся гниль и стукачество. Вы ж поголовно все уроды: на гражданке — такие все бурые, в галстуках, с чистыми ногтями, мля, с хорошим запахом, и не подступиться. Паразиты, мля, только базарить красиво и умеете. Это ж мы, простые трудяги, вас, дармоедов, кормим, это ж нас вы обираете, писатели разные, философы, интеллигенты… А хули там: шиздеть — не мешки ворочать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Шахов закинул руки за голову и задумался. Очень хотелось спать. Жалобно бурчал хронически пустой желудок — сморщенный, величиной с наперсток. Ныло от побоев тело. Шахов тяжело вздохнул, потер глаза и снова взялся за ручку.
«Хотите жить как скоты — флаг в руки. Но и мне дайте жить, как я хочу. Что я сделал вам плохого, «что вы ломаете меня? Почему я так остро мешаю вам жить? Почему вам доставляют такое удовольствие чужие мучения? Эта пьяная протоплазма, которую мы перли сегодня домой, ведь она же считает, что обладает абсолютной властью надо мной. Только потому, что имеет звездочки на погонах. А эта ее власть, как она сама часто поясняет (все равно, веря в это или нет), необходима для поддержания обороноспособности государства и для других, столь же высоких и абстрактных целей. Так вот, мне лично плевать на это государство и на его обороноспособность, на политические, этнические, национальные, патриотические и все остальные благоглупости. Я не комсомолец, не советский гражданин, не россиянин. Я — человек. Меня интересуют моя работа, моя семья, моя жизнь. И только.
Хотите играть в свои больные игры? Отлично, но я — пас. Я не хочу, поймите вы это! Но вы же не понимаете! Вы же удавитесь, если останется хоть кто-то, обойденный вашим зловещим вниманием, хоть кто-то, кто пасует, когда вы вистуете.
Эти скоты, которые бьют и унижают меня по двадцать раз на дню, они считают, что имеют на это право, потому что сильнее и злее меня. У них — свои приколы. Они, задавленные всевозможными комплексами, молниеносно растут в собственных глазах, как только унижают того, кто умнее их. Сплошной, тотальный Фрейд. Так, мать вашу, играйте себе в свои игры и не мешайте мне играть в свои!
Ну почему на всей этой огромной планете нет ни клочка земли, где бы к тебе тотчас же не пристали ублюдки, чтобы впихнуть тебя в свои шизоидные рамки, в которых законность — вместо справедливости, демократия — вместо свободы, приличия — вместо честности и порядочности? Почему нет ни клочка земли, где бы к тебе сейчас же не пристали другие ублюдки, чтобы оскорбить тебя, унизить, избить, обмануть, предать, чтобы сжигать книги, ломать скульптуры и взрывать храмы?
Боже всемогущий, ну отчего же Твои дети так апока-липтично уродливы, отчего они уже рождаются мертвыми?
Может, повитухи Твои слепы, или молоко Твое прокисло? А может, семя Твое настояно на полыни?..»
В дверь кто-то сильно постучал. Шахов затравленно съежился на своем стуле, сцепив пальцы в белый от напряжения узелок.
— Хорош прятаться, Шахов, — донеслось из-за двери, — я же знаю, что ты здесь.
Шахов молчал, надеясь разве что на чудо.
— Открывай, ублюдок! Никогда не поверю, что ты ушел, оставив на ночь свет в кабинете, — дверь опять содрогнулась от ударов. — Да и ночевать тебе негде, только здесь!
Шахов до боли сцепил зубы, на глазах выступили слезы.
— Давай, открывай, урод вонючий! — голос за дверью поднялся на тон выше. — А то я вынесу дверь!
Новый удар чуть не выворотил замок. Делать было нечего. Шахов встал, торопливо запихнул тетрадь в стол, потом, дрожа, подошел к двери и повернул рычажок. Дверь широко распахнулась, и порог переступил торжествующе улыбающийся сержант Баринов. Судя по китайскому щел-коглазу и полному рту дикции, он был обкурен в сиську. Сделав еще шаг, Баринов широко размахнулся и тяжелым ударом отправил Шахова в безусловный нокдаун.
— Привет, штабная сука! — сказал сержант, возвращая руку в исходное положение.
Шахов с трудом сел и потряс головой, чтобы унять прыгающие перед глазами искорки. Грязную хэбэшку заливала кровь.
— Вставай-вставай, — потребовал Баринов. — Че за херня: дедушка Советской Армии стоит, а чмо гребаное расселось перед ним, как король на именинах.
Шахов поднялся и прислонился спиной к шкафу.
— Соскучился по мне? — с заговорщицким видом спросил Баринов. — Как же, столько не видеться!
Он подошел к Шахову вплотную, взял его пятерней за лицо и хлопнул затылком о дверцу шкафа, потом, после небольшой паузы, еще и еще.
— Сука, как же я тебя ненавижу! — шипел он, захлебываясь.
Пена пузырилась на его вздернутых губах, глаза остекленели, а рука все била голову Шахова об дерево. Потом он несколько раз вмазал духа по морде, поддал коленом в пах, зарядил под дых и вцепился в горло.
— Че зенки свои тупые пялишь, сука?! Думаешь, в паршивое место служить попал, в дыру, да? Жаль, Катька Аляску проебала, тебя б туда засунуть, к эскимосам, ублюдка такого!..
— Александр Вто… — автоматически прохрипел слабым голосом Шахов.
— Чего-чего?!
— Аляску продал… Александр Второй.
Лицо Баринова исказилось.
— Да-а?! А может, еще помнишь, когда? — уже и вовсе не по-человечески лязгнул он.
— В тысяча восемьсот шестьдесят… седьмом…
— Знаешь, падла, все знаешь! — Баринов все крепче стискивал пальцы. — Умный, сука, ученый, ненавижу, мля!..
У него окончательно сорвало крышу. Он колбасил Шахова так, что только неточность ударов спасла того от верной смерти. Потом Баринов выдернул из приготовленной прапорщиком Дыбенко для дома вязанки дров увесистое полено и начал работать им. После первого же удара в голову Шахов потерял сознание…
— Очухался, сука? — услышал он, приходя в себя. — Тогда вставай.
Боже, так этот кошмар еще не кончился?! Он попытался встать, но не смог. Тогда Баринов, как и тогда, в умывальнике, опустился рядом с ним на корточки.
— Как я вас всех ненавижу, — проскрежетал он с сумасшедшей злобой в голосе, — всех, таких, как ты, умных, которые всегда все знают. Ведь это же от вас все чмыр-ство, вся гниль и стукачество. Вы ж поголовно все уроды: на гражданке — такие все бурые, в галстуках, с чистыми ногтями, мля, с хорошим запахом, и не подступиться. Паразиты, мля, только базарить красиво и умеете. Это ж мы, простые трудяги, вас, дармоедов, кормим, это ж нас вы обираете, писатели разные, философы, интеллигенты… А хули там: шиздеть — не мешки ворочать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120