Бомбардир Тейт.
И то, что в одни времена называют грехом и преступлением против закона, в другие времена уже ничем таким не считается, верно? Ведь пятью годами позже мы решили бы свою маленькую задачу одним махом, без всяких хлопот, в открытую и законным порядком. Другое время — другие правила. Это как в армии: когда-то нас носило с боями по всей пустыне, зато из Адена мы убрались в один момент.
Только теперь я задумываюсь, каким он мог бы быть. Он. Или она. Целая жизнь. Все эти каменные чучела. Он мог бы стать нынешним архиепископом Кентерберийским. А она могла бы стать Кэт, Кэти Доддс. Мать другая, а фамилия та же: его семя, нашего Винси. И вышло из них примерно одно и то же, что из Кэти, что из Салли. Той, правда, больше повезло. Явилась на похороны разодетая, аж глазам больно.
Я несу пакет, но он, в общем-то, не имеет ко мне никакого отношения. «Рочестерские деликатесы». Вик шагает впереди. Я кладу руку ему на плечо. Говорю: «Держи, Вик». Точно у нас эстафета, бега по Кентерберийскому собору, и следующий круг его.
Вик
Он читает: «Эдуард Плант... Эдуард Плант... Эдуард Плантагенет. Черный принц. Сын Эдуарда III. Командующий английскими войсками в эпоху Столетней войны. Участвовал в битвах при Кресси и Пуатье...»
Судя по биографии, боец что надо. И на вид тоже хорош — шлем, герб, кольчуга. В смерти все равны.
«...Женат на Джоанне, „Прекрасной деве из Кента“. Гляди-ка, Ленни, его жену как твою звали».
Винс читает, а Ленни тем временем трогает меня за руку. И протягивает мне пакет. Винс подымает глаза чуть ли не с осуждением, точно он наш учитель, а мы отвлеклись. Эй там, на задней парте, а ну повнимательней.
Я беру пакет.
«...Умер в 1376 г.».
Ну вот, Джек, если это хоть как-то тебя утешит, если это хоть что-нибудь для тебя значит, вы с Черным принцем, так сказать, свели посмертное знакомство.
Рэй
Здесь пахнет камнем, простором и древностью. Колонны тянутся вверх, высоко-высоко, а там разворачиваются веером, как будто они уже и не колонны, как будто они избавились от собственного веса и это больше не камень, а что-то воздушное. Там, наверху, точно крылья, они выгибаются и распахиваются, и я понимаю, что надо смотреть вверх и думать, как это удивительно, и чувствовать, как ты взмываешь туда, и я смотрю, таращусь во все глаза, вглядываюсь туда, но не вижу его, не могу различить. В смысле, иного мира.
Но я, пожалуй, могу слетать в Австралию. На другой край этого мира. Деньги у меня есть. И Сью избавлю от лишних хлопот — ей не обязательно будет лететь сюда, на этот край. Когда я... Словом, если что.
Хотя она наверняка прилетит, я просто уверен. Несмотря на то, что это вроде бы и ни к чему, какая разница, а деньги всегда найдется куда потратить. Купить новую машину, построить бассейн.
Что и говорить, от Сиднея до Лондона подальше, чем от Лондона до Маргейта. И когда она попадет сюда, то удивится, зачем вообще прилетала, здесь все будет не похоже на старые места, где ее корни, не будет никакого деревенского кладбища с пташками. Один Бог знает, где меня похоронят. Но кто-то ведь должен это сделать — надо, чтобы у тебя был этот кто-то, и у меня есть она.
Но я мог бы избавить ее от лишних хлопот.
Ленни
Я нашел ей доктора. О'Брайена. Хотел бы я знать, в каком списке он числился и, стало быть, из какого вылетел, после какой такой истории ему пришлось умыть руки.
Доктор. Мясник уж скорее. Семейный мясник.
Сейчас это кажется мне забавным. Хотя в церкви шутить не положено. Но ведь когда Джек, который теперь в пакете, был еще на ногах — верней, уже не на ногах, но еще живехонек, лежал на спине, как один из этих парней вокруг, только что в камень еще не обратился, — он вдруг сказал мне, что всегда хотел быть доктором.
Я уставился на него — не знал даже, что сказать. А он говорит: «Ну да, врачом, знахарем, костоправом. Лечить больных, ухлестывать за сестричками и так далее. Живое-то мясцо лучше мертвого, нет разве?»
Я посмотрел на других лежачих, а потом снова на него — думал, он меня разыгрывает, а он говорит: «Чего скалишься, Бомбардир?»
«Да просто не ожидал от тебя», — говорю.
А этот Черный принц небось всю жизнь без улыбки обходился.
Винс смотрит в путеводитель и говорит: «Я считаю, надо еще заглянуть в монастырь, а потом валить отсюда».
«Ладно, Бугор, ты начальник», — говорю я. Мы с Виком обмениваемся быстрыми ухмылками и плетемся вслед за Винсом, как будто отсюда нельзя уйти, пока все не посмотришь, как будто мы обязаны это сделать.
В церкви шутить не полагается, да и в больнице вроде бы тоже. Но это или страшный позор, или очень смешная шутка — перед самым концом вдруг захотеть стать не тем, кто ты есть. И я бы скорей уж смеялся, чем плакал. А если подумать как следует и все учесть, то, пожалуй, последним-то смеяться будет наш Бугор — ведь он знает, что он не Винс Доддс и никогда им не был, хотя сейчас ему явно надоело шуметь по этому поводу. Но все мы, остальные, так и не знаем, кто мы на самом деле. Боксер. Врач. Жокей.
Хотя Вик — он знает.
Мы проходим в дверь, которая ведет на монастырское подворье. Рэйси куда-то делся.
Живое мясцо лучше мертвого — так он сказал, но вот что думает об этом Джун Доддс, мы, наверно, никогда не узнаем. И Салли всегда будет жалеть, что у нее не родился тот ребенок, что мы убили ребенка этого подлеца, хотя она запросто могла бы обойтись без всего живого мяса, благодаря которому с тех пор кормится. Иногда то и другое почти не различишь. Но плоть есть плоть. Она свое берет.
Может, первое, что мне следует сделать после возвращения из Маргейта, это пойти навестить Салли. Привет, девочка. Я твой старый папка, неужто не помнишь? А ты небось думала, очередной клиент.
Плоть свое берет. Иногда ее, конечно, стоит осадить, но она свое берет, и тут уж ничего не поделаешь. Наверно, не очень-то хорошо думать об этом здесь, на монастырском дворе, — о том, какой была Эми сорок лет назад, когда возвращалась с морского побережья и отдавала нам крошку Салли. Но я вдруг вспоминаю это, и очень живо. Наверно, не годится думать о том, как торчали под платьем ее соски и какая у нее была фигурка, когда везешь в последний путь останки ее мужа. А я вот думаю.
В церкви не годится думать о дурном, но ты все равно думаешь и даже рад этому, точно находишь в этом поддержку. Не годится думать о таких вещах, когда ты уже старик и еле пыхтишь, когда тебе шестьдесят девять, а между ног у тебя нет ничего, кроме грошовой свистульки, но я все равно думаю — как будто теперь-то уж можно, раз Джек в этом пакете. Вспоминаю, как она целовала Салли и ласкала ее, а я ревновал к собственной дочери и думал, что счастливей Джека нет никого в целом мире. И это ведь я подал идею завернуть сюда. Божественного захотелось. Джеку-то какая разница. Кому он теперь расскажет, кому похвастается вечером за стаканом пивка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65