Через несколько секунд у джипа по совершенно необъяснимой причине одновременно лопнули все четыре камеры колес. Ошеломленный Е. Банин вместе со своим «Лэнд-Круизером» осел в лужу.
– А теперь выпьем за невозвращение, – Семен вошел во вкус, и роль главы семейства, наставляющего молодняк на путь истинный, ему явно понравилась. На столе откуда-то появилась бутылка водки. (Кажется, взяли у бармена в долг, под запись.)
– Не понял, – Мотя Строчковский сквозь очки метится своими хромыми глазами в Семена. – Если можно, про невозвращение – чуть подробнее.
– Выпьем за тех, кто не возвращается, идя к своей цели! – возвышает голос до настоящей патетики Сэм. – Ибо возвращение означает поражение.
– А если цель покорена – все равно не возвращаться? – уже после того, как выпили, не унимается Строчковский.
– Если цель поставлена правильно, она не может быть покорена.
Семен закусывает последним лежавшим на тарелке бутербродом с копченой колбасой:
– Я говорю о настоящей, высокой цели. Иначе это не цель, а программа-минимум для студентов-заочников института пищевой промышленности.
С Сэмом мы познакомились года три назад на какой-то авангардистской выставке, вернее, на фуршете, последовавшем за ней. Невысокий, узкоплечий, лысеющий, с брюшком, глаза навыкат. Говорит вдохновенно, увлеченно жестикулируя руками. Такие нравятся публике и журналистам. «Типичный пройдоха от искусства, – подумал я. – Но тем, наверно, и ценен матери-истории…»
Помню, я тогда здорово надрался и, как все молодые и неизвестные, но жаждущие славы журналисты, вел себя откровенно вызывающе.
Семен подошел ко мне вплотную, пихнул меня своим животом, вытаращил глаза и тихо, но зловеще спросил:
– Ты кто?
– Если недопью – то Маяковский, а если перепью – то Есенин, – нахально ответил я.
– Ты как водку пьешь, стаканами?
– Да.
– А я неделями, – припечатал Сэм.
Мы подружились.
– Мне 39, – говорит Сэм, – но выгляжу я старше.
– Может, это из-за водки? – интересуюсь я.
– Точно! Моей печени уже лет 70.
После выставки, дабы закрепить наше знакомство, мы отправились бухать в мастерскую Сэма, захватив с собой двух молодых художниц. Девки были без комплексов, настоящие авангардистки. Двое надвое – мы неплохо пошпилились. Художницы, поклонницы раннего Энди Уорхола, Баскии и всей лионозовской барачной школы, после дополнительных двух батлов водки, не ломаясь брали висячку на клык, давали в треугольник и в попенгаген.
Потом мы с Сэмом поменялись партнершами. Девки не возгудали – раз надо так надо. Тем более что им-то какая разница: на глазах у девок мы померились с Семеном родилками. В длину и ширину наши приборы были практически одинаковыми (плюс-минус полсантиметра). Их же дело было подставлять свои скважины и отверстия, расслабиться и постараться получить удовольствие. Все путем, девки, говорили мы, все идет как надо.
Я из тех, кто не любит брать взаймы. Я предпочитаю красть. Красть менее унизительно, чем брать в долг, и больше похоже на работу. А Семен из тех, кто позволяет другим беспрепятственно красть у себя деньги, вещи, идеи, мысли. «Никаких целей, никаких накоплений, никакой собственности – ничего, о чем можно было бы сказать: мое. Все, что есть, потратить в этой жизни. Здесь и сейчас».
Древние греки это четко просекали:
«Кто крадет ради хлеба, тот прав, и не прав, кто крадет ради злата».
ПРОБЛЕМА ПРАВА И ПРОБЛЕМА ЛЕВА
Вылетев с треском и скандалом из местного университета, я по протекции отца устроился работать репортером в ежедневную городскую газету, в отдел культуры. В обязанности нашего отдела главным образом входило давать советы обывателям, как им лучше провести досуг в вечернее время и выходные.
Короче, я со своим ироническим складом ума веселился как мог, отправляя наших жителей отдыхать куда подальше. Так, пересекаясь на фуршетах по поводу всевозможных презентаций, открытий выставок и юбилеев, произошло наше с Сэмом окончательное единение на почве общих увлечений: модерн в искусстве, хорошенькие юные студентки да доброе застолье с обильной выпивкой и закуской.
– Человек – это кем-то преждевременно подведенный итог Богу, – вещал Семен Батаев на своих выставках изящным студенточкам из художественных училищ. – Дьявол наделал в кабаке долгов, а когда пришло время платить по счету, заплатил Богу человеком. Монета сия, как и положено ей быть в данном контексте, оказалась фальшивой. С тех пор никто не ищет истину, все ищут доходное место.
Студенточки просили у него автограф, за которым приходили к нему на минуточку в мастерскую и оставались там до утра.
АВСТРАЛИЯ (Australia, от лат. Australis – южный) – материк в Южном полушарии. Столица – Канберра. Глава государства – Королева Великобритании. С конца XVIII века территория Австралии использовалась как место ссылки преступников со всего мира. С середины XIX века в связи с открытием золотых россыпей возросла иммиграция. Коренное население, аборигены, почти полностью уничтожены колонизаторами.
АВСТРАЛИЙСКАЯ ДЕПРЕССИЯ – область пониженного атмосферного давления на севере материка. Обусловлена сильным нагревом суши, особенно летом.
«АВСТРАЛИЯ» – жаргонное название самой знаменитой психиатрической лечебницы России, находящейся в курортной зоне города Волопуйска.
Лечебница основана в конце XVIII века. На ее территории расположен крупнейший в стране Музей истории отечественной психиатрии (как его метко окрестили в народе – «Музей российского сумасшествия»).
Психушку прозвали «Австралией», потому что летом, проезжая по горной дороге, вьющейся над лечебницей, видишь, что ее здание, утопающее в зелени огромного сада, по форме действительно напоминает этот континент.
Много уважаемых людей, бунтарей, писателей, ученых побывали в «Австралии». Одна диссидентка, теперь известный политик Калерия Стародворская, даже написала книгу, ставшую в конце 80-х годов бестселлером, «Бегство из „Австралии“.
«АВСТРАЛИЙСКАЯ ДЕПРЕССИЯ» (среди психиатров принято сокращение – «А. Д.») – психиатрический термин, введенный в научный оборот в конце XIX века врачом-психиатром Антоном Дмитриевичем Бахтеевым. Описание основных симптомов «АДа» см. в «Настольной книге психиатра», Москва, изд-во «Медицина», 1995.
– Привет австралийцу!
Я оглянулся на голос. На остановке стоял незнакомый мне молодой человек лет двадцати пяти-тридцати. Подстрижен налысо, идиотская беззубая улыбка, косые, как у актера Савелия Крамарова, глаза.
Я подумал, что этот кретин просто обознался, и, отвернувшись, отошел в сторону. Скоро должен был подойти мой автобус – я ехал из университета домой.
– Привет, говорю, Глеб, ты не узнал, что ли?
– Нет.
– Мы же с тобой вместе в одной палате лежали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67