Деймону это вовсе не нужно. Грузный, модно одетый, неулыбчивый мужчина лет под тридцать въехал в комнату Уорка. Он – союзный человек и держится соответственно.
После работы у меня еще остается время, скажем так, чтобы выпить три большие порции виски, прежде чем отправляться на вечерние занятия в реликтовые пещеры за Фэррингдон-стрит. Я сижу в грязном классе, слушая, как какой-нибудь старый паразит рассказывает о позитивном мышлении и о том, как избегать определенных вопросов. Немного времени уделяется стенографии. Все мы там очень одинокие и настроены дружески, и некоторые даже вместе ходят после занятий в паб, включая двух невзрачных девиц, к которым я собираюсь подъехать, как только почувствую себя более или менее уверенно.
Я рад, что возвращаюсь домой поздно. Я рад, что Грегори слоняется по своей комнате и никогда больше не спускается вниз и никуда не выходит. Я рад, что Урсула лежит свернувшись лицом к стене, прикидываясь то ли больной, то ли мертвой, когда я прошмыгиваю мимо помыться и пописать (а иногда и блевануть на скорую руку, если есть настроение). Я думаю: наконец-то мы все более или менее в одинаковых условиях. Мы квиты. Мы равны.
Ну а теперь угадайте, кого я на днях встретил? Я случайно зашел перекусить в паб – обычно я обедаю во вполне сносном греческом ресторанчике за углом – и вдруг заметил у стойки знакомую фигуру в знакомой позе. Длинные ноги и тонкая талия, неустанно делящие бремя грудной клетки, отягощенной непропорционально большим бюстом. Знакомые кудряшки. Джен.
О боже (подумал я), куда спрятаться? Но она тут же обернулась, заметила меня, изумленно раскрыла рот, улыбнулась, замахала и знаками дала понять, что немедленно присоединится ко мне. Я произвел быструю мысленную проверку: волосы на макушке более или менее в порядке, рубашка не самая грязная, с утра успел побриться, не пердел по крайней мере последние десять секунд. Я сделал большой глоток и закурил.
– Так, так, так.
– Ага.
– Ну и…
– Да ничего.
– Как поживаешь? – спросила Джен.
– Сама знаешь. А ты?
– Почему больше не звонишь?
Потому что ты меня кастрировала, сука, вот и все. Вот тебе и почему.
– А когда мне было тебе звонить?
– Ну, после той безумной ночи в вашей квартире. Сестра в порядке?
– Да, в порядке. – Мне просто не верилось, что все это происходит на самом деле. – Да, безумная была ночка.
– И ты мне еще говоришь. Этот твой сосед – господи боже.
Безвкусно и нереалистично, подумал я, но довольно мягко ответил:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Но у него же проблемы.
– Неужели?
– Можешь мне поверить. – Она с довольным видом отхлебнула виски с апельсиновым соком. Ее поразительная радужка с фиалковой каемкой не выразила ничего, даже иронии.
– Какие же у него проблемы?
Она рассмеялась и, словно сама себя укоряя, прикрыла рот ладошкой.
– Не успел ты выйти, как он стал так смешно со мной разговаривать. Он ведь педик, верно? – Она снова рассмеялась.
– Как так «смешно»?
Джен передразнила Грегори с привычной достоверностью:
– Ну, знаешь, вроде: «А теперь, если наш прелестный ангелочек, наша проказница покажет нам свои маленькие тайны, тогда, быть может…» Ну ты знаешь. Не могу все припомнить. Но такая смехота. Я хохотала до слез.
– А что потом?
– Потом… – И тут впервые нечто вроде сочувствия промелькнуло у нее на лице. Она быстро опустила глаза, но только на мгновение. – О боже. Потом он попросил меня сделать для него стриптиз. Все таким же смешным голосом: «Покажи мне твои сокровища, моя сладкая», ну и всякое такое. И я – что мне еще оставалось – я для него как бы потанцевала.
– Что, стриптиз?
– Ну вроде.
– Что значит «ну вроде»? Ты раздевалась или ты не раздевалась?
– Ну, я вроде как бы сняла тенниску. И джинсы.
– Тогда о каких его проблемах ты толкуешь? По мне, так у него вообще никаких проблем нет.
– Нет, но потом он не… у него не…
– У меня иногда тоже не.
– Нет, но он так далеко и не заходил. Это было ужасно. Правда. Это было ужасно.
– В каком смысле?
Рассказ получался интересный и не без оснований утешительный. Но мне все это казалось странно далеким, и я даже чувствовал себя покровительственно. Семейное дело.
– Он заплакал, – сказала Джен. – Очень громко. Это было ужасно. Видеть, как он плачет. Видеть, как он так плачет.
– Из-за чего – из-за того, что у него не?…
– Думаю, из-за этого тоже. А еще из-за того, что он педик и неудачник. Из-за того что сестренка его свихнулась. Он сказал, что если она совсем свихнется, то и он тоже. Ну – из-за всего. Вид у него был еще тот – совсем замудоханный.
Я опять закурил. Я вновь ощутил ту укрепляющую холодность, которая столько раз за последнее время придавала мне силы. И я сказал – но теперь эта мысль уже утратила остроту:
– В общем, так или иначе, ты с ним переспала бы. Если, конечно, у него…
Джен выдержала мой взгляд.
– Да. И с тобой бы тоже. Если бы и у тебя все было в порядке.
– Но почему ты не осталась, черт побери? Почему не осталась?
– Я собиралась остаться! Но он сказал, что мне лучше уйти. Сказал, что ты не вернешься, а может, вернешься и привезешь с собой его сестру. Что-то в этом роде.
– Значит, вот как все было.
– Я просила его сказать тебе, чтобы ты мне перезвонил. Но ты так и не перезвонил.
– А он мне так ничего и не сказал.
– Так, выходит, он тебе ничего не передал?
– Нет. Но теперь все в порядке.
Итак, наконец мы знаем. Итак, наконец мы узнаем многое из того, чего не знали раньше. (По крайней мере я не знал – а вы?) Боже. Все это слегка настораживает, верно? Я хотел сделать ему больно – хотел разбудить его воображение, заставить его увидеть разницу между ним и всем остальным, – но мстить оказалось почти не за что. Теперь ясно видно, из-за чего он такой замудоханный. И она тоже.
Но теперь я их больше не боюсь. И никогда больше не позволю им пробудить во мне чувство вины. Теперь они чужие, которых следует пожалеть, принять в расчет и оставить. Мир, к которому они принадлежали, исчез. Его больше не существует; все, что осталось, мусор, отбросы.
В тот вечер, когда многое в наших жизнях переменилось к лучшему, в тот вечер, когда все встало на свои места, я столкнулся с Грегори в коридоре. Он возвращался из своей дурацкой «галереи», а я собирался с книжкой до Квинсуэй – поужинать где-нибудь подороже.
– Привет, – сказали мы одновременно.
Грегори снял пальто, вид у него был больной и измученный. Да, что-то он опускается, подумал я: одежда у него уже далеко не та.
– Как поживаешь? – агрессивно спросил я, натягивая новые перчатки.
Несмотря на мою уверенную позу и рискованную близость, Грегори повернулся и посмотрел мне в глаза.
– Отлично, – сказал он.
– Хорошо. А как дела в галерее?
– Отлично, – сказал он.
– Хорошо. Тебе по-прежнему там нравится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
После работы у меня еще остается время, скажем так, чтобы выпить три большие порции виски, прежде чем отправляться на вечерние занятия в реликтовые пещеры за Фэррингдон-стрит. Я сижу в грязном классе, слушая, как какой-нибудь старый паразит рассказывает о позитивном мышлении и о том, как избегать определенных вопросов. Немного времени уделяется стенографии. Все мы там очень одинокие и настроены дружески, и некоторые даже вместе ходят после занятий в паб, включая двух невзрачных девиц, к которым я собираюсь подъехать, как только почувствую себя более или менее уверенно.
Я рад, что возвращаюсь домой поздно. Я рад, что Грегори слоняется по своей комнате и никогда больше не спускается вниз и никуда не выходит. Я рад, что Урсула лежит свернувшись лицом к стене, прикидываясь то ли больной, то ли мертвой, когда я прошмыгиваю мимо помыться и пописать (а иногда и блевануть на скорую руку, если есть настроение). Я думаю: наконец-то мы все более или менее в одинаковых условиях. Мы квиты. Мы равны.
Ну а теперь угадайте, кого я на днях встретил? Я случайно зашел перекусить в паб – обычно я обедаю во вполне сносном греческом ресторанчике за углом – и вдруг заметил у стойки знакомую фигуру в знакомой позе. Длинные ноги и тонкая талия, неустанно делящие бремя грудной клетки, отягощенной непропорционально большим бюстом. Знакомые кудряшки. Джен.
О боже (подумал я), куда спрятаться? Но она тут же обернулась, заметила меня, изумленно раскрыла рот, улыбнулась, замахала и знаками дала понять, что немедленно присоединится ко мне. Я произвел быструю мысленную проверку: волосы на макушке более или менее в порядке, рубашка не самая грязная, с утра успел побриться, не пердел по крайней мере последние десять секунд. Я сделал большой глоток и закурил.
– Так, так, так.
– Ага.
– Ну и…
– Да ничего.
– Как поживаешь? – спросила Джен.
– Сама знаешь. А ты?
– Почему больше не звонишь?
Потому что ты меня кастрировала, сука, вот и все. Вот тебе и почему.
– А когда мне было тебе звонить?
– Ну, после той безумной ночи в вашей квартире. Сестра в порядке?
– Да, в порядке. – Мне просто не верилось, что все это происходит на самом деле. – Да, безумная была ночка.
– И ты мне еще говоришь. Этот твой сосед – господи боже.
Безвкусно и нереалистично, подумал я, но довольно мягко ответил:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Но у него же проблемы.
– Неужели?
– Можешь мне поверить. – Она с довольным видом отхлебнула виски с апельсиновым соком. Ее поразительная радужка с фиалковой каемкой не выразила ничего, даже иронии.
– Какие же у него проблемы?
Она рассмеялась и, словно сама себя укоряя, прикрыла рот ладошкой.
– Не успел ты выйти, как он стал так смешно со мной разговаривать. Он ведь педик, верно? – Она снова рассмеялась.
– Как так «смешно»?
Джен передразнила Грегори с привычной достоверностью:
– Ну, знаешь, вроде: «А теперь, если наш прелестный ангелочек, наша проказница покажет нам свои маленькие тайны, тогда, быть может…» Ну ты знаешь. Не могу все припомнить. Но такая смехота. Я хохотала до слез.
– А что потом?
– Потом… – И тут впервые нечто вроде сочувствия промелькнуло у нее на лице. Она быстро опустила глаза, но только на мгновение. – О боже. Потом он попросил меня сделать для него стриптиз. Все таким же смешным голосом: «Покажи мне твои сокровища, моя сладкая», ну и всякое такое. И я – что мне еще оставалось – я для него как бы потанцевала.
– Что, стриптиз?
– Ну вроде.
– Что значит «ну вроде»? Ты раздевалась или ты не раздевалась?
– Ну, я вроде как бы сняла тенниску. И джинсы.
– Тогда о каких его проблемах ты толкуешь? По мне, так у него вообще никаких проблем нет.
– Нет, но потом он не… у него не…
– У меня иногда тоже не.
– Нет, но он так далеко и не заходил. Это было ужасно. Правда. Это было ужасно.
– В каком смысле?
Рассказ получался интересный и не без оснований утешительный. Но мне все это казалось странно далеким, и я даже чувствовал себя покровительственно. Семейное дело.
– Он заплакал, – сказала Джен. – Очень громко. Это было ужасно. Видеть, как он плачет. Видеть, как он так плачет.
– Из-за чего – из-за того, что у него не?…
– Думаю, из-за этого тоже. А еще из-за того, что он педик и неудачник. Из-за того что сестренка его свихнулась. Он сказал, что если она совсем свихнется, то и он тоже. Ну – из-за всего. Вид у него был еще тот – совсем замудоханный.
Я опять закурил. Я вновь ощутил ту укрепляющую холодность, которая столько раз за последнее время придавала мне силы. И я сказал – но теперь эта мысль уже утратила остроту:
– В общем, так или иначе, ты с ним переспала бы. Если, конечно, у него…
Джен выдержала мой взгляд.
– Да. И с тобой бы тоже. Если бы и у тебя все было в порядке.
– Но почему ты не осталась, черт побери? Почему не осталась?
– Я собиралась остаться! Но он сказал, что мне лучше уйти. Сказал, что ты не вернешься, а может, вернешься и привезешь с собой его сестру. Что-то в этом роде.
– Значит, вот как все было.
– Я просила его сказать тебе, чтобы ты мне перезвонил. Но ты так и не перезвонил.
– А он мне так ничего и не сказал.
– Так, выходит, он тебе ничего не передал?
– Нет. Но теперь все в порядке.
Итак, наконец мы знаем. Итак, наконец мы узнаем многое из того, чего не знали раньше. (По крайней мере я не знал – а вы?) Боже. Все это слегка настораживает, верно? Я хотел сделать ему больно – хотел разбудить его воображение, заставить его увидеть разницу между ним и всем остальным, – но мстить оказалось почти не за что. Теперь ясно видно, из-за чего он такой замудоханный. И она тоже.
Но теперь я их больше не боюсь. И никогда больше не позволю им пробудить во мне чувство вины. Теперь они чужие, которых следует пожалеть, принять в расчет и оставить. Мир, к которому они принадлежали, исчез. Его больше не существует; все, что осталось, мусор, отбросы.
В тот вечер, когда многое в наших жизнях переменилось к лучшему, в тот вечер, когда все встало на свои места, я столкнулся с Грегори в коридоре. Он возвращался из своей дурацкой «галереи», а я собирался с книжкой до Квинсуэй – поужинать где-нибудь подороже.
– Привет, – сказали мы одновременно.
Грегори снял пальто, вид у него был больной и измученный. Да, что-то он опускается, подумал я: одежда у него уже далеко не та.
– Как поживаешь? – агрессивно спросил я, натягивая новые перчатки.
Несмотря на мою уверенную позу и рискованную близость, Грегори повернулся и посмотрел мне в глаза.
– Отлично, – сказал он.
– Хорошо. А как дела в галерее?
– Отлично, – сказал он.
– Хорошо. Тебе по-прежнему там нравится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66