Ее ни в коей мере не останавливало то, что она представления не имела о проблемах Коула.
– Я поеду, – сдался он. – Но не знаю, буду ли играть.
Сьюзи повернулась к Бадди:
– Спорю на десятку, что он выскочит на сцену обязательно.
Коулу хотелось заключить пари, но он решил не ввязываться. Пусть Сьюзи тешит себя иллюзиями. В мире так мало оптимистов, во всяком случае, в его мире.
Когда они приехали в школу, Бадди пошел к эстраде, а Коул уселся в дальнем углу кафетерия. Увидев, сколько людей собирается в среду вечером послушать любительскую группу, он искренне удивился. Они играли неплохо, но было очевидно, что времени для настоящих репетиций им не хватает.
Однако энтузиазма и у музыкантов, и у публики было хоть отбавляй. Они пришли приятно провести время, и фальшивая нота или пропущенный аккорд не были этому помехой.
Когда Коул шел сюда, он был уверен – он здесь только для того, чтобы доставить удовольствие Бадди. Теперь он неожиданно поймал себя на том, что ему здесь нравится. Он отбивал ногой такт, подпевал себе под нос, в уме исправляя все ошибки, и непрерывно улыбался.
Бадди объявил, что оркестр сыграет перед перерывом еще одну песню, и спросил, есть ли пожелания. Коул попросил «Дядюшку Пенна», первое, чему научил его когда-то Бадди.
Несколько человек обернулись. Коул низко опустил голову и уставился в пол, но потом, подняв глаза, понял, что смотрели на него из чистого любопытства. Ему было легче оттого, что его никто не узнавал, но он успел отвыкнуть от такой свободы. Мало того, внутренний голос говорил ему, что это продлится недолго, что вольные денечки сочтены.
Зал разразился в конце песни аплодисментами, музыканты положили свои инструменты и пошли отдохнуть. Бадди с чашкой кофе и тарелкой печенья направился к Коулу.
– Ну, что скажешь?
– Так и надо играть. На моих концертах публика такого удовольствия не получает. – Коул выбрал печенье, похожее на овсяное с изюмом.
Бадди полыценно улыбнулся:
– Ты, конечно, врешь, но слушать приятно.
Коул, давая понять, что теперь он будет говорить совершенно серьезно, заглянул Бадди в глаза.
– Не понимаю, с чего ты взял, что ты играешь хуже, чем мои музыканты. Ты так же хорош, как Марк Стюарт. Стыдно признаться, но я, оказывается, успел забыть, какой ты талантливый.
– Да ты всегда плохо разбирался в чужой игре. Вот, помню...
– Бадди, заткнись! Я вовсе не пытаюсь уговорить тебя бросить свою нынешнюю жизнь с Сьюзи и детьми, а просто говорю что есть.
– Ты мне не оставляешь простора для маневра! Поэтому я просто говорю «спасибо», и закончим на этом.
Одно оставалось совершенно неясным: как Бадди с его талантом может довольствоваться игрой раз в неделю с любительской группой и редкими встречами еще с одной. А ведь было время, когда он ездил на гастроли, записывался с лучшими музыкантами. У них был свой, особенный язык, который понимали только посвященные, – язык музыки.
– А Сьюзи удается когда-нибудь тебя послушать? – спросил Коул. Неужели она не видит, что Бадди зарывает в землю свой талант? Она же всегда понимала, что для него значит музыка.
– Если она освобождается в галерее пораньше, то заглядывает сюда.
– А что она думает о вашей группе? Бадди многозначительно посмотрел на Коула:
– Она говорит только, какой я замечательный. Больше ничего. Но она знает, что я занимаюсь именно тем, чем хочу.
– Все, все – отстал, – улыбнулся Коул.
– Знаю, тебе трудно понять, но я здесь на самом деле счастлив. Ты слышишь все ошибки и недочеты, а я радуюсь тому, что ребята многому научились. – Он усмехнулся. – Ты даже представить себе не можешь, как отвратительно они играли поначалу. Я понял, как это классно – быть учителем. Особенно, когда ученики так стараются.
– А учиться самому? Ты же всегда говорил мне, чтобы я искал тех, кто лучше меня.
– Ты что, запомнил все, что я тебе наболтал?
– Ты был единственным, кто говорил мне хоть что-нибудь, – честно признался Коул.
Бадди обмакнул печенье в кофе, откусил кусочек и наконец ответил:
– Я обещал себе не вмешиваться в твою жизнь, не надоедать советами, но ты разрушил все мои планы. Знаешь, есть старинная пословица насчет того, что порой надо останавливаться и нюхать розы? Вот я и решил, что настала пора замедлить бег и оглянуться. А оглядевшись, я понял, что не только отдельного цветка в такой гонке не увидишь, но и весь пейзаж изрядно смазан.
Слушать Бадди было так же приятно, как влезть в старые и любимые джинсы – мысли были просты и незамысловаты, намерения чисты.
– Ты не знаешь, что это такое – смотреть, как растут твои дети. А что творится в душе, когда они впервые тебе улыбаются! Поверь мне на слово, такого удовольствия я не получал ни на концертах, ни в студии. Я вовсе не хочу сказать, что мой рецепт подойдет любому. Некоторые люди родились для сцены. Наверное, ты из таких, и это здорово. Тебе просто надо заново отыскать свое место в жизни, Коул.
– Я не уверен, что оно есть, – сказал Коул.
– Брось. Просто многое изменилось. Может, сейчас ты его потерял, но такие вещи навсегда не исчезают.
Коулу так хотелось позаимствовать у Бадди хоть немного уверенности.
– Может, посоветуешь, где поискать?
– Само появится. Жди.
Музыканты снова стали потихоньку собираться на эстраде.
– Кажется, твой перерыв заканчивается, – сказал Коул.
– Мы еще поговорим по дороге домой, – пообещал Бадди.
Коул кивнул.
– Ты точно не хочешь с нами попеть? Коул развел руками:
– Может, в следующий раз.
– Если ты из-за десятки... Коул рассмеялся:
– Я и забыл про пари, но раз ты напомнил, наверное, я все-таки дам ей выиграть.
Бадди взял мандолину:
– Тебе надо престать делать что-то, чтобы угодить другим. Думай о себе.
– А когда я этому научусь, то что?
– Я не хочу сказать, что в этом ответ на все твои вопросы, но тогда люди вокруг тебя кое о чем задумаются.
Для начала Коул задумался сам. Когда они подъезжали к дому Чэпменов, он принял решение.
Он осмотрел кузов фургона Бадди и спросил:
– Как ты считаешь, сколько стоит твоя машина?
– Ты хочешь спросить, сколько придется заплатить, чтобы ее отвезли на свалку?
– Это что, «Шевроле» года семьдесят второго?
– Это «Джи-Эм-Си» семьдесят третьего.
– Ходит вроде хорошо.
Бадди искоса посмотрел на Коула:
– А что тебе до моего фургона?
– Я хотел предложить тебе обмен. Твой фургон плюс тысяча долларов на мою машину.
– Ты что, спятил? Да твоя машина стоит дороже этого дома.
– Не ты ли мне говорил, что ценность – понятие относительное?
– Да, но...
– Никаких но. Сейчас мне дороже всего именно такой фургон и немного денег на дорогу.
– И куда же ты направишься?
– Еще не знаю. Выясню в пути.
– А откуда ты знаешь, сколько тебе понадобится денег?
– Интуиция подсказывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Я поеду, – сдался он. – Но не знаю, буду ли играть.
Сьюзи повернулась к Бадди:
– Спорю на десятку, что он выскочит на сцену обязательно.
Коулу хотелось заключить пари, но он решил не ввязываться. Пусть Сьюзи тешит себя иллюзиями. В мире так мало оптимистов, во всяком случае, в его мире.
Когда они приехали в школу, Бадди пошел к эстраде, а Коул уселся в дальнем углу кафетерия. Увидев, сколько людей собирается в среду вечером послушать любительскую группу, он искренне удивился. Они играли неплохо, но было очевидно, что времени для настоящих репетиций им не хватает.
Однако энтузиазма и у музыкантов, и у публики было хоть отбавляй. Они пришли приятно провести время, и фальшивая нота или пропущенный аккорд не были этому помехой.
Когда Коул шел сюда, он был уверен – он здесь только для того, чтобы доставить удовольствие Бадди. Теперь он неожиданно поймал себя на том, что ему здесь нравится. Он отбивал ногой такт, подпевал себе под нос, в уме исправляя все ошибки, и непрерывно улыбался.
Бадди объявил, что оркестр сыграет перед перерывом еще одну песню, и спросил, есть ли пожелания. Коул попросил «Дядюшку Пенна», первое, чему научил его когда-то Бадди.
Несколько человек обернулись. Коул низко опустил голову и уставился в пол, но потом, подняв глаза, понял, что смотрели на него из чистого любопытства. Ему было легче оттого, что его никто не узнавал, но он успел отвыкнуть от такой свободы. Мало того, внутренний голос говорил ему, что это продлится недолго, что вольные денечки сочтены.
Зал разразился в конце песни аплодисментами, музыканты положили свои инструменты и пошли отдохнуть. Бадди с чашкой кофе и тарелкой печенья направился к Коулу.
– Ну, что скажешь?
– Так и надо играть. На моих концертах публика такого удовольствия не получает. – Коул выбрал печенье, похожее на овсяное с изюмом.
Бадди полыценно улыбнулся:
– Ты, конечно, врешь, но слушать приятно.
Коул, давая понять, что теперь он будет говорить совершенно серьезно, заглянул Бадди в глаза.
– Не понимаю, с чего ты взял, что ты играешь хуже, чем мои музыканты. Ты так же хорош, как Марк Стюарт. Стыдно признаться, но я, оказывается, успел забыть, какой ты талантливый.
– Да ты всегда плохо разбирался в чужой игре. Вот, помню...
– Бадди, заткнись! Я вовсе не пытаюсь уговорить тебя бросить свою нынешнюю жизнь с Сьюзи и детьми, а просто говорю что есть.
– Ты мне не оставляешь простора для маневра! Поэтому я просто говорю «спасибо», и закончим на этом.
Одно оставалось совершенно неясным: как Бадди с его талантом может довольствоваться игрой раз в неделю с любительской группой и редкими встречами еще с одной. А ведь было время, когда он ездил на гастроли, записывался с лучшими музыкантами. У них был свой, особенный язык, который понимали только посвященные, – язык музыки.
– А Сьюзи удается когда-нибудь тебя послушать? – спросил Коул. Неужели она не видит, что Бадди зарывает в землю свой талант? Она же всегда понимала, что для него значит музыка.
– Если она освобождается в галерее пораньше, то заглядывает сюда.
– А что она думает о вашей группе? Бадди многозначительно посмотрел на Коула:
– Она говорит только, какой я замечательный. Больше ничего. Но она знает, что я занимаюсь именно тем, чем хочу.
– Все, все – отстал, – улыбнулся Коул.
– Знаю, тебе трудно понять, но я здесь на самом деле счастлив. Ты слышишь все ошибки и недочеты, а я радуюсь тому, что ребята многому научились. – Он усмехнулся. – Ты даже представить себе не можешь, как отвратительно они играли поначалу. Я понял, как это классно – быть учителем. Особенно, когда ученики так стараются.
– А учиться самому? Ты же всегда говорил мне, чтобы я искал тех, кто лучше меня.
– Ты что, запомнил все, что я тебе наболтал?
– Ты был единственным, кто говорил мне хоть что-нибудь, – честно признался Коул.
Бадди обмакнул печенье в кофе, откусил кусочек и наконец ответил:
– Я обещал себе не вмешиваться в твою жизнь, не надоедать советами, но ты разрушил все мои планы. Знаешь, есть старинная пословица насчет того, что порой надо останавливаться и нюхать розы? Вот я и решил, что настала пора замедлить бег и оглянуться. А оглядевшись, я понял, что не только отдельного цветка в такой гонке не увидишь, но и весь пейзаж изрядно смазан.
Слушать Бадди было так же приятно, как влезть в старые и любимые джинсы – мысли были просты и незамысловаты, намерения чисты.
– Ты не знаешь, что это такое – смотреть, как растут твои дети. А что творится в душе, когда они впервые тебе улыбаются! Поверь мне на слово, такого удовольствия я не получал ни на концертах, ни в студии. Я вовсе не хочу сказать, что мой рецепт подойдет любому. Некоторые люди родились для сцены. Наверное, ты из таких, и это здорово. Тебе просто надо заново отыскать свое место в жизни, Коул.
– Я не уверен, что оно есть, – сказал Коул.
– Брось. Просто многое изменилось. Может, сейчас ты его потерял, но такие вещи навсегда не исчезают.
Коулу так хотелось позаимствовать у Бадди хоть немного уверенности.
– Может, посоветуешь, где поискать?
– Само появится. Жди.
Музыканты снова стали потихоньку собираться на эстраде.
– Кажется, твой перерыв заканчивается, – сказал Коул.
– Мы еще поговорим по дороге домой, – пообещал Бадди.
Коул кивнул.
– Ты точно не хочешь с нами попеть? Коул развел руками:
– Может, в следующий раз.
– Если ты из-за десятки... Коул рассмеялся:
– Я и забыл про пари, но раз ты напомнил, наверное, я все-таки дам ей выиграть.
Бадди взял мандолину:
– Тебе надо престать делать что-то, чтобы угодить другим. Думай о себе.
– А когда я этому научусь, то что?
– Я не хочу сказать, что в этом ответ на все твои вопросы, но тогда люди вокруг тебя кое о чем задумаются.
Для начала Коул задумался сам. Когда они подъезжали к дому Чэпменов, он принял решение.
Он осмотрел кузов фургона Бадди и спросил:
– Как ты считаешь, сколько стоит твоя машина?
– Ты хочешь спросить, сколько придется заплатить, чтобы ее отвезли на свалку?
– Это что, «Шевроле» года семьдесят второго?
– Это «Джи-Эм-Си» семьдесят третьего.
– Ходит вроде хорошо.
Бадди искоса посмотрел на Коула:
– А что тебе до моего фургона?
– Я хотел предложить тебе обмен. Твой фургон плюс тысяча долларов на мою машину.
– Ты что, спятил? Да твоя машина стоит дороже этого дома.
– Не ты ли мне говорил, что ценность – понятие относительное?
– Да, но...
– Никаких но. Сейчас мне дороже всего именно такой фургон и немного денег на дорогу.
– И куда же ты направишься?
– Еще не знаю. Выясню в пути.
– А откуда ты знаешь, сколько тебе понадобится денег?
– Интуиция подсказывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70