Неожиданно в голове у нее сами собой сложились первые строки письма. Она схватила ручку и, ни о чем больше не думая, отбросив все сомнения, принялась писать.
Она писала больше часа. На следующий день, отправив письмо, она вернулась домой и вдруг почувствовала, что с ней происходит что-то странное. Она испытывала удивительную легкость, весь мир казался ей чистым и добрым. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что она просто счастлива.
Элен и Эдуард
Лос-Анджелес — Париж
1965
Первое предупреждение пришло в конце февраля, хотя Элен поначалу не распознала его, приняв за обыкновенную грубость.
Это был телефонный звонок от Мэри-Ли, жены директора студии. Мэри-Ли представляла собой ярко выраженный тип директорской жены — властной, цепкой и предприимчивой. Всю свою неуемную энергию она направляла на продвижение своего мужа по службе, с азартом прирожденной альпинистки завоевывая одну вершину за другой. Она была всегда худа, всегда подтянута, наряды ее всегда отличались особым шиком, кожа всегда, независимо от сезона, была покрыта ровным загаром, а голос, низкий и гортанный, легко перекрывал грохот отбойного молотка. Она давно пыталась залучить Элен на свои приемы, а когда узнала, что «Эллис» выдвинут на «Оскара», удвоила свои усилия. В конце концов Элен не устояла перед таким напором и согласилась посетить один из ее вечеров. И вот теперь, в последних числах февраля, Мэри-Ли вдруг позвонила и отменила приглашение.
— Элен? Это Мэри-Ли. Дорогая, у меня такая неприятная новость, я просто не знаю, как мне быть. Да-да, это по поводу нашей маленькой вечеринки… Боюсь, что мне придется ее отменить. Ужасно жаль, тем более что я уже со всеми договорилась: и с Джо Стайном, и с Ребеккой… Но я просто не могу рисковать, у Джека чудовищная простуда, врач категорически запретил ему вставать; никаких гостей, никаких визитов, строгий постельный режим. Нет, нет, думаю, что это не грипп, но температура очень высокая, и горло страшно воспалено, бедняжка совсем не может говорить. Надеюсь, вы меня понимаете, дорогая?..
Элен заверила ее, что ничуть не сердится, пожелала Джеку скорейшего выздоровления и с облегчением повесила трубку — ей совершенно не хотелось идти на этот прием.
После возвращения из Алабамы она с головой окунулась в светскую жизнь. Балы, вечеринки, торжественные обеды, заседания благотворительных комитетов — все это помогало ей забыть о письме, которое она отправила Эдуарду три недели назад и на которое до сих пор не получила ответа.
О приеме у Мэри-Л и она забыла сразу же и очень удивилась, когда, обедая с Грегори Герцем в ресторане (они договорились встретиться, чтобы обсудить кое-какие детали предстоящих съемок), увидела на противоположном конце зала ее мужа Джека, бодрого и цветущего, без малейших признаков какого-либо заболевания. Но еще больше она удивилась через два дня, когда узнала от Ребекки Стайн, что прием у Мэри-Ли все-таки состоялся, и именно в тот день, на который был намечен.
— Нам объяснили, что в последнюю минуту вам что-то помешало, — сказала Ребекка. — Жаль, я так надеялась вас там видеть.
Элен почувствовала себя задетой, но особого значения этому эпизоду не придала: у нее было слишком много других забот, чтобы обращать внимание на грубость какой-то Мэри-Ли. Агенты засыпали ее предложениями, режиссеры присылали сценарии, она каждый день встречалась с Грегори Герцем и восходящей звездой Рэндольфом Холтом, которому предстояло исполнять в «Размолвке» роль ее мужа; репетиции, примерки, пробы грима следовали одна за другой. Да и Берни Альберг не забывал вносить свою лепту в эту суету. Обрадованный небывалым успехом «Эллис» и шумихой, поднятой по поводу выдвижения его на приз Американской киноакадемии, он устраивал бесконечные рекламные выступления, интервью и пресс-конференции.
Мало-помалу эта бурная, суматошная жизнь начала утомлять Элен. Она с тоской вспоминала месяцы, проведенные наедине с Кэт, в тиши лос-анджелесской виллы. Но менять этот распорядок она не хотела. Постоянная смена впечатлений, мелькание лиц и событий помогали ей забыть о молчании Эдуарда, отгородиться от тревожных, угнетающих мыслей. Восхищение, которое она читала в глазах окружающих, придавало ей уверенности в себе. Она нарочно загружала себя делами и выдумывала тысячи причин, чтобы не оставаться наедине с собой. Она знала, что стоит ей хотя бы на минуту расслабиться, как ее снова начнет терзать подозрение, что Эдуард уже никогда не напишет, что он ее просто забыл.
Чтобы заглушить эти мучительные сомнения, она согласилась на просьбу неутомимого Берни Альберга и включила в свой и без того насыщенный график фоторепортаж для «Вог», короткий документальный фильм о ее работе с Тэдом Ангелини, заказанный Би-би-си, и интервью для «Тайм». К журналистам из «Тайм» Берни относился с некоторой опаской и был очень обрадован, когда после выхода статьи не обнаружил в ней никаких упоминаний об отце Элен. Он решил, что теперь эту историю можно считать окончательно похороненной.
Элен тоже видела эту статью. Она была почти целиком посвящена ее работе в кино. Авторы восторженно отзывались обо всех ее ролях и выражали твердую уверенность, что «Оскар» достанется именно ей. Надпись, сделанная под фотографией на обложке, гласила: «Элен Харт — воплощение американской мечты». Элен раздражала эта глупая фраза, кочевавшая из журнала в журнал. Она смотрела на фотографию, не узнавая себя. Возможно, после выхода «Эллис» для кого-то из зрителей Лиза и в самом деле являлась воплощением американской мечты, что бы это ни означало, но к Элен Харт это ни в коем случае не относилось.
Статья в «Тайм» появилась в первую неделю марта, незадолго до того, как жюри приступило к голосованию, а через несколько дней Элен получила второе предупреждение, на которое она тоже сначала не обратила внимания. Это был еще один телефонный звонок, на этот раз от жены довольно крупного издателя. Несколько недель назад эта дама, считавшаяся одной из самых важных и влиятельных особ лос-анджелесского общества, уговорила Элен вступить в благотворительный комитет, который она возглавляла. Теперь она, как и Мэри-Ли, звонила, чтобы отменить приглашение. Действовала она, в отличие от Мэри-Ли, решительно и прямолинейно.
— Дорогая, — начала она без предисловий, — мне кажется, вам следует выйти из нашего комитета. Так будет лучше и для нас, и для вас.
Элен от растерянности не нашлась, что сказать.
— В наши задачи входит забота о больных и престарелых, поэтому… — она запнулась. — Думаю, что, если вы через своего секретаря пришлете нам официальное заявление о выходе, мы охотно пойдем вам навстречу. В качестве причины вы могли бы сослаться на нехватку времени…
— Но у меня вполне достаточно времени, чтобы посещать ваши собрания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Она писала больше часа. На следующий день, отправив письмо, она вернулась домой и вдруг почувствовала, что с ней происходит что-то странное. Она испытывала удивительную легкость, весь мир казался ей чистым и добрым. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что она просто счастлива.
Элен и Эдуард
Лос-Анджелес — Париж
1965
Первое предупреждение пришло в конце февраля, хотя Элен поначалу не распознала его, приняв за обыкновенную грубость.
Это был телефонный звонок от Мэри-Ли, жены директора студии. Мэри-Ли представляла собой ярко выраженный тип директорской жены — властной, цепкой и предприимчивой. Всю свою неуемную энергию она направляла на продвижение своего мужа по службе, с азартом прирожденной альпинистки завоевывая одну вершину за другой. Она была всегда худа, всегда подтянута, наряды ее всегда отличались особым шиком, кожа всегда, независимо от сезона, была покрыта ровным загаром, а голос, низкий и гортанный, легко перекрывал грохот отбойного молотка. Она давно пыталась залучить Элен на свои приемы, а когда узнала, что «Эллис» выдвинут на «Оскара», удвоила свои усилия. В конце концов Элен не устояла перед таким напором и согласилась посетить один из ее вечеров. И вот теперь, в последних числах февраля, Мэри-Ли вдруг позвонила и отменила приглашение.
— Элен? Это Мэри-Ли. Дорогая, у меня такая неприятная новость, я просто не знаю, как мне быть. Да-да, это по поводу нашей маленькой вечеринки… Боюсь, что мне придется ее отменить. Ужасно жаль, тем более что я уже со всеми договорилась: и с Джо Стайном, и с Ребеккой… Но я просто не могу рисковать, у Джека чудовищная простуда, врач категорически запретил ему вставать; никаких гостей, никаких визитов, строгий постельный режим. Нет, нет, думаю, что это не грипп, но температура очень высокая, и горло страшно воспалено, бедняжка совсем не может говорить. Надеюсь, вы меня понимаете, дорогая?..
Элен заверила ее, что ничуть не сердится, пожелала Джеку скорейшего выздоровления и с облегчением повесила трубку — ей совершенно не хотелось идти на этот прием.
После возвращения из Алабамы она с головой окунулась в светскую жизнь. Балы, вечеринки, торжественные обеды, заседания благотворительных комитетов — все это помогало ей забыть о письме, которое она отправила Эдуарду три недели назад и на которое до сих пор не получила ответа.
О приеме у Мэри-Л и она забыла сразу же и очень удивилась, когда, обедая с Грегори Герцем в ресторане (они договорились встретиться, чтобы обсудить кое-какие детали предстоящих съемок), увидела на противоположном конце зала ее мужа Джека, бодрого и цветущего, без малейших признаков какого-либо заболевания. Но еще больше она удивилась через два дня, когда узнала от Ребекки Стайн, что прием у Мэри-Ли все-таки состоялся, и именно в тот день, на который был намечен.
— Нам объяснили, что в последнюю минуту вам что-то помешало, — сказала Ребекка. — Жаль, я так надеялась вас там видеть.
Элен почувствовала себя задетой, но особого значения этому эпизоду не придала: у нее было слишком много других забот, чтобы обращать внимание на грубость какой-то Мэри-Ли. Агенты засыпали ее предложениями, режиссеры присылали сценарии, она каждый день встречалась с Грегори Герцем и восходящей звездой Рэндольфом Холтом, которому предстояло исполнять в «Размолвке» роль ее мужа; репетиции, примерки, пробы грима следовали одна за другой. Да и Берни Альберг не забывал вносить свою лепту в эту суету. Обрадованный небывалым успехом «Эллис» и шумихой, поднятой по поводу выдвижения его на приз Американской киноакадемии, он устраивал бесконечные рекламные выступления, интервью и пресс-конференции.
Мало-помалу эта бурная, суматошная жизнь начала утомлять Элен. Она с тоской вспоминала месяцы, проведенные наедине с Кэт, в тиши лос-анджелесской виллы. Но менять этот распорядок она не хотела. Постоянная смена впечатлений, мелькание лиц и событий помогали ей забыть о молчании Эдуарда, отгородиться от тревожных, угнетающих мыслей. Восхищение, которое она читала в глазах окружающих, придавало ей уверенности в себе. Она нарочно загружала себя делами и выдумывала тысячи причин, чтобы не оставаться наедине с собой. Она знала, что стоит ей хотя бы на минуту расслабиться, как ее снова начнет терзать подозрение, что Эдуард уже никогда не напишет, что он ее просто забыл.
Чтобы заглушить эти мучительные сомнения, она согласилась на просьбу неутомимого Берни Альберга и включила в свой и без того насыщенный график фоторепортаж для «Вог», короткий документальный фильм о ее работе с Тэдом Ангелини, заказанный Би-би-си, и интервью для «Тайм». К журналистам из «Тайм» Берни относился с некоторой опаской и был очень обрадован, когда после выхода статьи не обнаружил в ней никаких упоминаний об отце Элен. Он решил, что теперь эту историю можно считать окончательно похороненной.
Элен тоже видела эту статью. Она была почти целиком посвящена ее работе в кино. Авторы восторженно отзывались обо всех ее ролях и выражали твердую уверенность, что «Оскар» достанется именно ей. Надпись, сделанная под фотографией на обложке, гласила: «Элен Харт — воплощение американской мечты». Элен раздражала эта глупая фраза, кочевавшая из журнала в журнал. Она смотрела на фотографию, не узнавая себя. Возможно, после выхода «Эллис» для кого-то из зрителей Лиза и в самом деле являлась воплощением американской мечты, что бы это ни означало, но к Элен Харт это ни в коем случае не относилось.
Статья в «Тайм» появилась в первую неделю марта, незадолго до того, как жюри приступило к голосованию, а через несколько дней Элен получила второе предупреждение, на которое она тоже сначала не обратила внимания. Это был еще один телефонный звонок, на этот раз от жены довольно крупного издателя. Несколько недель назад эта дама, считавшаяся одной из самых важных и влиятельных особ лос-анджелесского общества, уговорила Элен вступить в благотворительный комитет, который она возглавляла. Теперь она, как и Мэри-Ли, звонила, чтобы отменить приглашение. Действовала она, в отличие от Мэри-Ли, решительно и прямолинейно.
— Дорогая, — начала она без предисловий, — мне кажется, вам следует выйти из нашего комитета. Так будет лучше и для нас, и для вас.
Элен от растерянности не нашлась, что сказать.
— В наши задачи входит забота о больных и престарелых, поэтому… — она запнулась. — Думаю, что, если вы через своего секретаря пришлете нам официальное заявление о выходе, мы охотно пойдем вам навстречу. В качестве причины вы могли бы сослаться на нехватку времени…
— Но у меня вполне достаточно времени, чтобы посещать ваши собрания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80