— Итак, это вы, отец мой, автор этого странного письма?
— Да, я, леди Уайнхем!
— Я называю его странным, так как не понимаю причины, побудившей вас послать его. Граф Ручини почти обещал мне присутствовать на моем балу в Реццонико. Мне кажется, что, если он не мог явиться, то мог бы извиниться без вашего посредничества. Обыкновенно духовник берется за перо, чтобы объяснить поведение ребенка, вверенного его попечению; приходится, следовательно, предположить, что Ручини находится под вашей опекой?
— Ваши выводы правильны, леди Уайнхем!.. Спешу сообщить вам, что за два часа до своего отъезда в Триест Ручини передал мне письмо, адресованное вам. Я предполагаю, что в нем содержится извинение по поводу невозможности приехать к вам.
— Дальше?
— Вы не получили этого письма, так как я не вручил его механику для передачи вам.
Леди Диана привскочила от удивления и воскликнула:
— А, это интересно… Вы берете на себя смелость перехватывать корреспонденцию. У вас очень странное представление о правилах цивилизованного общества. Я знаю, что иезуитский орден — это шпага, рукоятка которой в Риме, а клинок повсюду. Но я не ожидала, что это ужасное оружие будет угрожать моей хрупкой груди. Я попрошу вас передать мне письмо.
— Ваше желание будет сейчас же исполнено, леди Уайнхем!
Отец де Сала открыл ящик и протянул леди Диане конверт. Она узнала почерк Ручини и иронически заметила:
— Вы его не вскрывали?
— Я не позволил бы себе этого.
Ответ иезуита обезоружил леди Диану. Она быстро прочла несколько строк извинения Ручини и сказала монаху:
— Я не могу понять, почему вы сочли нужным задерживать с одиннадцати часов письмо, которое вручаете мне невскрытым в час ночи.
— По двум причинам, леди Уайнхем: первая — мой поступок заставил вас явиться ко мне и выслушать все, что я имею вам сообщить. Вторая причина та, что если бы вы были предупреждены двумя часами раньше, вы бы захотели увидеть Ручини. Возможно, что, поддавшись вашему очарованию, он уклонился бы от выполнения своего долга, призывавшего его ехать сегодня ночью в Триест. Я действовал, как осторожный человек, удаляя с его пути сирену с опасным очарованием и губительной властью.
— Это насмешка, отец мой?
— Нет, леди Уайнхем! Я далек сегодня от иронии. Момент слишком серьезен. Я пригласил вас, чтобы дать вам совет.
Отец де Сала, ходивший по комнате взад и вперед, вдруг остановился, держа руки под своей длинной сутаной. Худое лицо отшельника подчеркивало суровость его черт. Он торжественно произнес:
— Леди Уайнхем, вы должны уйти с дороги графа Ручини…
Продолжительное молчание… Молчание, предвещавшее наступление грозы, воцарилось в комнате. Между дрожащей от гнева догарессой и непреклонным иезуитом была объявлена открытая война. Две гордости столкнулись. Две воли скрестили шпаги. Леди Диана приоткрыла черный плащ, обнаруживший розовую с золотом парчу ее роскошного наряда, и в пренебрежительной позе, выражавшей ее мысль лучше всяких слов, воскликнула, смеясь:
— Итак, отец мой, по приказу вашего ордена граф Ручини объявлен неприкосновенным!.. Я знаю!.. Я знаю!.. «Ad majorem dei glortiam». Но я позволю себе противопоставить вашему девизу мою любовь и мое право.
— Не смейтесь, леди Диана, я говорю с вами, вполне убежденный, что делаю доброе дело.
— И все-таки вам придется выносить мой смех. Вы советуете мне отстраниться от Ручини… Но почему? Разве я отверженная, которая может угрожать добродетели Телемака, вверенного вашей защите? Разве я совершаю преступление, если нахожу удовольствие в обществе патриция, который мне нравится. Или контроль ордена иезуитов распространяется на весь мир, и я обязана подчиняться его законам?
Меня когда-то учили, отец мой, что вы и ваши сообщники мечтаете захватить в свои руки направление умов всего мира… Это, по-видимому, правда. Случай хотел, чтобы я, слабая женщина, стала на пути ваших намерений, и вот вы появляетесь передо мной с легионом черных призраков, составляющих ваш кортеж.
— Я не становлюсь на вашем пути, леди Уайнхем, а появляюсь сзади вас, и не приказываю, а стараюсь убедить вас. Я не угрожаю, у меня нет на это никакого морального права, я только советую. Я не останавливаю вас за ручку, я лишь даю вам знак на расстоянии.
— Я это вижу, отец мой! Я не знаю секретных инструкций, завещанных вашему ордену покойным Игнатием Лойолой. Я в ваших глазах только веселящаяся красавица, порхающая при свете люстр и марающая в грязи корону своего благородного рода… Но не думайте, что вы убедили меня глубиной ваших аргументов и неотразимостью вашей логики. Я предпочитаю чистой совести чистоту цвета моего лица.
— Вы полагаете, леди Диана, что состояние вашей совести не может повлиять на свежий цвет лица, которым вы так гордитесь? Не думаете ли вы, что мой совет вызван какими-либо ничтожными побуждениями?
Борьба противников ожесточалась. Борьба мирской любви и аскетизма в мрачной обстановке полуразрушенного дома! Леди Диана больше не смеялась. Смелость вмешательства этого мрачного пророка переходила всякие границы. Чтобы какой-то неизвестный человек, даже во всеоружии духовного сана, осмелился коснуться ее частной жизни! Леди Диана дрожала от невыносимой обиды. В ней возмущалось оскорбленное самолюбие атеистки и эпикурейки.
— Это поистине поразительно, отец! Только в вашей стране можно подвергнуться такому покушению на личную свободу. Неужели вы забыли, что я родилась в стране, давшей миру «Habeas Corpus»?.. Дерзость вашего предупреждения становится почти комической. Еще никто в мире не осмеливался диктовать мне, как себя вести, когда я подчинялась велению сердца или капризу тела. Я никогда не делала ни дурного, ни особенно хорошего. Заметьте себе, что для меня существует только один закон — закон моей фантазии. И если бы я не уважала ваш сан, я давно ушла бы из комнаты и не слушала вас дальше.
Отец де Сала невозмутимо выслушал речь своей красивой собеседницы. Не двигаясь, не изменяя своего возвышенного тона, он ответил:
— Теперь я понимаю, как много оскорбительного заключается в моих словах для такой женщины, как вы. Я выражался с прямотой служителя Бога, не привыкшего прикрашивать истину красивыми словами; я действовал в интересах графа Ручини и ваших. Верьте мне! Оставьте графа Ручини…
— Кто вы? И какую роль играете вы в его жизни, чтобы так интересоваться его судьбой?
— Друг, леди Уайнхем, не больше и не меньше.
— Не расшифровывается ли ваше слово «друг», как сообщник?
— Да, если сообщничество заключается в объединении двух мужчин во имя правосудия.
— Дон Кихот и Санчо Панса?
— Ваш сарказм меня не трогает, леди Уайнхем! Как друг и доверенный Ручини, я снова повторяю вам: уходите с его пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44