Но мне этого мало.
Ведь я сравниваю его с Проспером Дэвисом. А по сравнению с Проспером, Уинстон – просто камень, жесткий, твердый, угловатый, напряженный. Белый как мрамор и настолько же гибкий. Он как бетонная глыба, а руки деревянные, по сравнению с Проспером, просто мертвец, ни искорки не промелькнуло, которая зажгла бы меня. Ни огня, ни жара, ни фейерверка. Все усилия впустую.
Уинстон унылый и серый. Его смех не заразителен, голос не завораживает, я не чувствую себя в безопасности рядом с ним, я отброшена на световые годы от страсти и экстаза.
Поэтому уик-энд мы провели в комнате для гостей. Я не хотела пускать Уинстона в свою двуспальную кровать. Мое французское ложе принадлежит Просперу Дэвису и воспоминаниям о нем. Проспер Дэвис! Я стараюсь не думать о нем, но не получается. У меня нет другого выбора.
Я оказалась в положении женщины, которая впервые сделала себе туфли на заказ. Получив их, она думает: «И вправду миленькие! Чудесные!» Потом ей уже не нравятся никакие другие туфли. Все остальные грубые, неуклюжие, неизящные, ни одна пара не подходит, она находит тысячу изъянов, словом, обречена на всю жизнь.
Точно так же с Проспером. Я знала, что мы переживали звездные часы, но не предполагала, что отныне буду сравнивать с ним каждого мужчину, в пользу Проспера, конечно. Это никак не входило в мои планы. Не Уинстон был виноват в том, что мне были скучны французы (я это четко понимаю), а Проспер. Да-да. В мыслях у меня, правда, был Уинстон, но в сердце – Проспер. А это главное!
К тому же сегодня от него пришло письмо. На красной бумаге, со множеством марок, синих, белых, красных, полосы и звезды, это в его духе. Я сразу же прочитала письмо, в салоне, на желтом канапе, растянувшись на горе шелковых желтых подушек, как тогда, когда я впервые поговорила с ним по телефону и предвкушала нашу первую ночь.
Письмо не длинное. Проспер не любит писать. Ноты ему ближе, чем фразы. Но я вчитываюсь и вчитываюсь и смакую каждое слово!
Что же он пишет? Приедет навестить меня? Ура! Я вдруг начинаю реветь и долго не могу остановиться.
Со дня его отъезда я боролась с этим. Но после уик-энда с Уинстоном должна признаться: я люблю Проспера! Не только телом!
«Беби, – пишет он своим красивым, ровным почерком, – я видел тебя по телевизору. Я все время думаю о тебе. Не могу спать, не могу сконцентрироваться на своей музыке. Я должен тебя увидеть. На следующей неделе мы летим в Бразилию. Потом в Японию. Очень напряженная программа, каждый вечер концерты. Только в сентябре мы свободны. Второго октября играем в Голландии. 12-го сентября я мог бы быть в Париже. Напиши немедленно, приезжать мне или нет. Если от тебя не будет вестей, я полечу обратно в Нью-Йорк. Я люблю тебя! Проспер Д.».
Выплакавшись, хватаю конверт и изучаю штемпель. На нем стоит шестнадцатое августа, мой день рождения, день телепередачи из Лондона. Две с половиной недели письмо было в пути. Сегодня третье сентября. Проспер уже в турне. Где он? В Японии? В Бразилии? Я не знаю ни адреса, ни отеля, ни города. Мне надо срочно связаться с ним.
Но как?
Вытираю глаза. Как появляется Проспер, я всегда плачу. Верный признак. Раньше со мной такое бывало только в случае с Тристрамом. В Тристрама я была до того влюблена, что начала плакать от каждого звонка, от каждого письма, от любого признака жизни. Теперь опять то же самое.
Ладно, сентиментальность в сторону, как мне выйти на него? Позвонить ему домой – совершенно немыслимо. Но я не зря работала в масс-медиа, я умею производить розыски и всегда интуитивно попадаю в цель. Так же и на этот раз.
От Проспера я знаю, что в Европе существуют два джазовых агентства: одно в Германии, другое в Голландии. Поскольку его турне заканчивается в Голландии, я предполагаю, что те в курсе. Так и есть. Я позвонила в голландское посольство, попросила отдел печати – там всегда хранят все местные телефонные справочники – и номер агентства. Звоню туда наудачу – и вот меня уже соединяют с дамой, которая организовывает турне.
От нее я все узнала. Проспер уже в Японии. Мне известны город, отель, номер телефона, где они и во сколько играют. Сегодня они в Токио. У меня полегчало на сердце.
Сразу звоню туда. Здесь, в Париже, половина одиннадцатого утра, там уже половина восьмого вечера. Если повезет, я поймаю Проспера перед концертом.
Он действительно еще в своем номере.
– Алло! Это Офелия.
– О, беби! – Он заливается смехом, и в его хохоте сквозит безграничное облегчение. Потом становится серьезным. – Мне так не хватает тебя. Мы увидимся в Париже?
– Конечно! – Я с большим трудом подавляю новые слезы. Этот голос! Медленный, глухой, с хрипотцой, он околдовывает меня. Этот низкий, эротический тембр волнует меня, как если бы Проспер стоял рядом.
– Я подумал, что ты меня разлюбила. Ты не ответила на мое письмо.
– Письмо пришло только сегодня. Я его прочитала несколько минут назад.
– Значит, мы увидимся во вторник?
– Конечно! Я тебя встречу. Ты знаешь свой рейс?
– Да, секунду! – Он называет мне номер. Потом говорит скороговоркой: – Я, кстати, уже два раза звонил. Тебя никогда нет дома. Я испугался, что ты уже вернулась в Канаду.
– Я? Я все время на месте. Когда ты звонил?
– Последний раз в субботу, в пять часов дня. Значит, в Париже было восемь утра.
– Верно, меня не было. – Я была на Пигаль, в этой мерзкой забегаловке с курящей стриптизершей. Но ему я об этом не говорю. – У тебя все в порядке? – спрашиваю я вместо этого.
– Спасибо, все очень хорошо. Только устал. Мы все устали. Нам почти некогда спать. Часто играем до полуночи, а в семь утра встаем и едем в другой город, чтобы вечером снова выступать. О, крошка! – Он на секунду замолкает. – Я люблю тебя!
– Я тебя тоже.
– Правда?
– Да! Я так рада, что ты приедешь. Он смеется.
– Мы пробудем три дня в постели. О'кей?
– О'кей!
– Я тебе завтра позвоню. Сейчас мне пора идти. Я еще не переоделся.
– Публика хорошая?
– Очень хорошая. Отзывчивая. До завтра. Гуд бай!
– До свидания, дорогой! Покажи им, на что ты способен!
Кладу трубку. Уинстон забыт. Через неделю приезжает Проспер. Я могу уже начать строить планы. Но сначала просмотрю оставшуюся почту. Ну, наконец! Нелли прислала мне последнюю главу. Она не длинная, всего пятнадцать страничек. Чудно! С этим я справлюсь за пару дней. Сюда же она вложила небольшое письмецо. Извиняется за опоздание. Но почему она так долго не давала о себе знать, она не пишет.
Мама прислала мне с той же почтой иллюстрированный журнал. Ага! Последний номер «Пиплз магазин». И что там? Оказывается, Нелли влюбилась в нового губернатора Калифорнии. А он в нее. Выглядит он очень приятно, вдовец, якобы на десять лет моложе ее, но на фотографиях разницы в возрасте не видно. Кстати, они были сделаны в Голливуде, в доме одного знаменитого продюсера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Ведь я сравниваю его с Проспером Дэвисом. А по сравнению с Проспером, Уинстон – просто камень, жесткий, твердый, угловатый, напряженный. Белый как мрамор и настолько же гибкий. Он как бетонная глыба, а руки деревянные, по сравнению с Проспером, просто мертвец, ни искорки не промелькнуло, которая зажгла бы меня. Ни огня, ни жара, ни фейерверка. Все усилия впустую.
Уинстон унылый и серый. Его смех не заразителен, голос не завораживает, я не чувствую себя в безопасности рядом с ним, я отброшена на световые годы от страсти и экстаза.
Поэтому уик-энд мы провели в комнате для гостей. Я не хотела пускать Уинстона в свою двуспальную кровать. Мое французское ложе принадлежит Просперу Дэвису и воспоминаниям о нем. Проспер Дэвис! Я стараюсь не думать о нем, но не получается. У меня нет другого выбора.
Я оказалась в положении женщины, которая впервые сделала себе туфли на заказ. Получив их, она думает: «И вправду миленькие! Чудесные!» Потом ей уже не нравятся никакие другие туфли. Все остальные грубые, неуклюжие, неизящные, ни одна пара не подходит, она находит тысячу изъянов, словом, обречена на всю жизнь.
Точно так же с Проспером. Я знала, что мы переживали звездные часы, но не предполагала, что отныне буду сравнивать с ним каждого мужчину, в пользу Проспера, конечно. Это никак не входило в мои планы. Не Уинстон был виноват в том, что мне были скучны французы (я это четко понимаю), а Проспер. Да-да. В мыслях у меня, правда, был Уинстон, но в сердце – Проспер. А это главное!
К тому же сегодня от него пришло письмо. На красной бумаге, со множеством марок, синих, белых, красных, полосы и звезды, это в его духе. Я сразу же прочитала письмо, в салоне, на желтом канапе, растянувшись на горе шелковых желтых подушек, как тогда, когда я впервые поговорила с ним по телефону и предвкушала нашу первую ночь.
Письмо не длинное. Проспер не любит писать. Ноты ему ближе, чем фразы. Но я вчитываюсь и вчитываюсь и смакую каждое слово!
Что же он пишет? Приедет навестить меня? Ура! Я вдруг начинаю реветь и долго не могу остановиться.
Со дня его отъезда я боролась с этим. Но после уик-энда с Уинстоном должна признаться: я люблю Проспера! Не только телом!
«Беби, – пишет он своим красивым, ровным почерком, – я видел тебя по телевизору. Я все время думаю о тебе. Не могу спать, не могу сконцентрироваться на своей музыке. Я должен тебя увидеть. На следующей неделе мы летим в Бразилию. Потом в Японию. Очень напряженная программа, каждый вечер концерты. Только в сентябре мы свободны. Второго октября играем в Голландии. 12-го сентября я мог бы быть в Париже. Напиши немедленно, приезжать мне или нет. Если от тебя не будет вестей, я полечу обратно в Нью-Йорк. Я люблю тебя! Проспер Д.».
Выплакавшись, хватаю конверт и изучаю штемпель. На нем стоит шестнадцатое августа, мой день рождения, день телепередачи из Лондона. Две с половиной недели письмо было в пути. Сегодня третье сентября. Проспер уже в турне. Где он? В Японии? В Бразилии? Я не знаю ни адреса, ни отеля, ни города. Мне надо срочно связаться с ним.
Но как?
Вытираю глаза. Как появляется Проспер, я всегда плачу. Верный признак. Раньше со мной такое бывало только в случае с Тристрамом. В Тристрама я была до того влюблена, что начала плакать от каждого звонка, от каждого письма, от любого признака жизни. Теперь опять то же самое.
Ладно, сентиментальность в сторону, как мне выйти на него? Позвонить ему домой – совершенно немыслимо. Но я не зря работала в масс-медиа, я умею производить розыски и всегда интуитивно попадаю в цель. Так же и на этот раз.
От Проспера я знаю, что в Европе существуют два джазовых агентства: одно в Германии, другое в Голландии. Поскольку его турне заканчивается в Голландии, я предполагаю, что те в курсе. Так и есть. Я позвонила в голландское посольство, попросила отдел печати – там всегда хранят все местные телефонные справочники – и номер агентства. Звоню туда наудачу – и вот меня уже соединяют с дамой, которая организовывает турне.
От нее я все узнала. Проспер уже в Японии. Мне известны город, отель, номер телефона, где они и во сколько играют. Сегодня они в Токио. У меня полегчало на сердце.
Сразу звоню туда. Здесь, в Париже, половина одиннадцатого утра, там уже половина восьмого вечера. Если повезет, я поймаю Проспера перед концертом.
Он действительно еще в своем номере.
– Алло! Это Офелия.
– О, беби! – Он заливается смехом, и в его хохоте сквозит безграничное облегчение. Потом становится серьезным. – Мне так не хватает тебя. Мы увидимся в Париже?
– Конечно! – Я с большим трудом подавляю новые слезы. Этот голос! Медленный, глухой, с хрипотцой, он околдовывает меня. Этот низкий, эротический тембр волнует меня, как если бы Проспер стоял рядом.
– Я подумал, что ты меня разлюбила. Ты не ответила на мое письмо.
– Письмо пришло только сегодня. Я его прочитала несколько минут назад.
– Значит, мы увидимся во вторник?
– Конечно! Я тебя встречу. Ты знаешь свой рейс?
– Да, секунду! – Он называет мне номер. Потом говорит скороговоркой: – Я, кстати, уже два раза звонил. Тебя никогда нет дома. Я испугался, что ты уже вернулась в Канаду.
– Я? Я все время на месте. Когда ты звонил?
– Последний раз в субботу, в пять часов дня. Значит, в Париже было восемь утра.
– Верно, меня не было. – Я была на Пигаль, в этой мерзкой забегаловке с курящей стриптизершей. Но ему я об этом не говорю. – У тебя все в порядке? – спрашиваю я вместо этого.
– Спасибо, все очень хорошо. Только устал. Мы все устали. Нам почти некогда спать. Часто играем до полуночи, а в семь утра встаем и едем в другой город, чтобы вечером снова выступать. О, крошка! – Он на секунду замолкает. – Я люблю тебя!
– Я тебя тоже.
– Правда?
– Да! Я так рада, что ты приедешь. Он смеется.
– Мы пробудем три дня в постели. О'кей?
– О'кей!
– Я тебе завтра позвоню. Сейчас мне пора идти. Я еще не переоделся.
– Публика хорошая?
– Очень хорошая. Отзывчивая. До завтра. Гуд бай!
– До свидания, дорогой! Покажи им, на что ты способен!
Кладу трубку. Уинстон забыт. Через неделю приезжает Проспер. Я могу уже начать строить планы. Но сначала просмотрю оставшуюся почту. Ну, наконец! Нелли прислала мне последнюю главу. Она не длинная, всего пятнадцать страничек. Чудно! С этим я справлюсь за пару дней. Сюда же она вложила небольшое письмецо. Извиняется за опоздание. Но почему она так долго не давала о себе знать, она не пишет.
Мама прислала мне с той же почтой иллюстрированный журнал. Ага! Последний номер «Пиплз магазин». И что там? Оказывается, Нелли влюбилась в нового губернатора Калифорнии. А он в нее. Выглядит он очень приятно, вдовец, якобы на десять лет моложе ее, но на фотографиях разницы в возрасте не видно. Кстати, они были сделаны в Голливуде, в доме одного знаменитого продюсера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80