Он давал в честь обоих большой прием. Речь даже шла о женитьбе.
Пристально разглядываю фотографии.
Любят ли они друг друга по-настоящему? Или это только несерьезная история, чтобы бесплатно попасть в газету? Нет. Мужчина выглядит искренним. К тому же он видит только Нелли, а не камеру, и это хорошо. Большинство политиков начинают игнорировать своих спутников, как только замечают, что их снимают. Тут же заигрывают с камерой, а все вокруг для них – пустое место. Но здесь все иначе. Оба видят только друг друга. Видно, что влюблены. Я с удовлетворением откладываю журнал.
Кстати, загадка с Риверой тоже разгадана. Мама перепутала имена. Большой любовью Нелли был Валери Бельтур, директор Оперы. Оба до сих пор дружат, думаю, платонически. Он сейчас как раз на «Голливуд-Брайт-Стар-Ранч», чтобы перед возвращением привести себя в форму. Ривера был всего лишь маленьким увлечением. Неудачным, как и у меня!
Проспер приезжает в Париж! Я не буду праздновать встречу с Уинстоном. Некогда. В магазинчике на площади Контрэскарп быстро покупаю себе обед: салат из кукурузы с красным перцем, запеченную дыню с шампиньонами и большой кусок рисового пудинга с карамелевым соусом. Все свежее и готовое к употреблению. Мне не надо ничего готовить, это именно то, что надо. Я хочу работать, хочу сделать как можно больше до приезда Проспера. В сентябре я всегда в хорошей форме!
Месяц начинается удачно. И не только для меня. Нелли открывает свой первый вегетарианский ресторан. Бадди четыре вечера подряд играл в «Соленом поцелуе» с новой американской группой, и играл гораздо лучше, чем когда бы то ни было. Проспер дарит свое искусство японцам. Мама заканчивает летний семинар о знаменитых канадских художниках на рубеже двух веков. Тристрам делает хороший бизнес в Монреале: купил целый квартал, предназначенный на снос, и уже начал ремонт первых домов. А Уинстон действительно победил на выборах. Он новый министр финансов Англии, и вечером, после подсчета голосов, он звонит мне, чтобы сообщить об этом.
– Дорогая, мы победили!
– Поздравляю! Это точно?
– Абсолютно. Это был настоящий обвал! – На заднем фоне я слышу смех, гул голосов, пение. Тарахтят телексы, звонят телефоны, очевидно, в разгаре большой сабантуй.
– Ты где? – спрашиваю я. Время уже за полночь.
– У нас. В штаб-квартире нашей партии.
– Устал?
– Нет, вовсе нет. Счастлив. Но следующие три недели я не смогу вырваться. Может, ты приедешь навестить меня? Еще обсудим это. Когда ты возвращаешься в Канаду?
– Пятнадцатого октября.
– Тогда мы еще точно увидимся. Я в начале октября приеду в Париж. В качестве министра. Не могу долго говорить. Слышишь, что здесь творится? Хотел только проинформировать тебя. Я о тебе много думаю, ты принесла мне счастье.
Я кладу трубку и вижу перед собой его лицо: крупный прямой нос, прямые брови, капризный рот, мерцающие золотом глаза, слабый подбородок. На нем, конечно, опять потрясающий костюм. И красная шелковая жилетка. И длинный белый шелковый шарф. Вдруг он опять становится близким мне. Он дорог мне, и я рада за него. Вуаля! Один из нас добился того, чего хотел. Надеюсь, теперь моя очередь.
Всю неделю я работаю как одержимая. Ставлю будильник на девять, в десять уже сижу за машинкой. За два дня книга готова. Я тут же начинаю переводить ее на французский. То есть я уже начала это до своего отъезда в Лондон. Около ста страниц сделаны, и работа бойко идет дальше. Иногда до четырех утра.
Самое тяжелое позади. Мне не надо больше гадать, что хотела сказать Нелли, нет, в качестве оригинала у меня мой четкий, ясный, понятный английский вариант. Со своего второго родного языка я перевожу на первый, и это сплошное удовольствие.
В воскресенье вечером я на двухсотой странице. Почти у финиша. Отлично! В понедельник я как следует высыпаюсь, потом иду к Жанне на улицу Ласепед и прихорашиваюсь для Проспера.
– У вас когда-нибудь был черный друг? – спрашиваю я сквозь облако пара. И когда она кивает: – Ну и как?
– В постели хорош, а так паршиво.
– Почему паршиво? – не унимаюсь я.
– Слишком заносчивый, – говорит Жанна, промокая мои щеки, – лентяй высшей марки, как большинство африканцев. Те, что приезжают в Париж, сплошь сыновья вождей. Я принц! Вечная отговорка. Я это не могу делать, это женская работа. В начале он даже требовал, чтобы на улице я шла, отступив от него на два шага.
– Вы это сделали? Жанна смеется.
– Ни разу! Я его вышвырнула вон. Через два месяца. Это значит, не только его, а еще трех его родственников и одного друга. Дело, видите ли, в том, что въезжает один, а с каждой неделей их становится все больше. А почему вы спрашиваете? Влюбились в черного?
– Так, отчасти. Но он американец, у них больше уважения к женщине. К тому же его мать белая.
– Желаю счастья, – говорит Жанна. – Поздравляю! Дома я мою волосы с хной (сверху и снизу). А во вторник днем встречаю Проспера в аэропорту. Когда я его вижу, у меня подкашиваются коленки. Он так красив, что это невозможно вынести.
– Привет, крошка! – Он улыбается мне с высоты своего роста, раскрывает объятия и прижимает меня к себе. Мощный смуглый исполин и хрупкая белая женщина. Люди на нас заглядываются. Но нам все равно. Мы целуемся в такси весь длинный путь до Парижа. Дома сразу запрыгиваем в мою широкую, мягкую, великолепную кровать и не встаем три дня.
Три дня непрерывного экстаза. Теперь мир может рушиться. Проспер в моих объятиях! Я не хочу больше терять это прекрасное, гибкое тело, так идеально подходящее к моему, словно именно для меня и задумано.
Я не желаю расставаться с ним ни на секунду! Кто знает, что нас ждет. Мы живем в опасные времена. Ни на что больше нельзя положиться. Я хочу его сейчас, пока мир еще цел. Хочу его всего целиком!
Когда мы не занимаемся любовью, мы говорим. Часами.
Проспер впервые рассказывает о своей семье. Его датская бабушка – состоятельная землевладелица. Американская прабабушка еще была черной рабыней в Виргинии. У него есть родственники в южных штатах, но он не любит ездить к ним в гости, потому что маленьким мальчиком его однажды не пустили в кино в первые ряды, а отправили назад, на балкон, где сидели другие черные. Это он запомнил на всю жизнь.
– Я предпочитаю ездить в Данию, – говорит он, – там на меня смотрят как на экзотического кузена из Америки. – Он смеется. – У моего дяди большой дом и четыре дочери, от пятнадцати и старше. Они непрестанно трогают меня. Когда я принимаю ванну, обязательно одной надо войти и что-то взять, полотенце или еще что-нибудь, она быстро заглядывает в ванну, не увидит ли чего-нибудь запретного, и при этом непрерывно извиняется за беспокойство.
– Почему же ты не запираешься?
– Не получается. Об этом они заранее заботятся. Не позднее чем на второй день исчезает ключ от ванной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Пристально разглядываю фотографии.
Любят ли они друг друга по-настоящему? Или это только несерьезная история, чтобы бесплатно попасть в газету? Нет. Мужчина выглядит искренним. К тому же он видит только Нелли, а не камеру, и это хорошо. Большинство политиков начинают игнорировать своих спутников, как только замечают, что их снимают. Тут же заигрывают с камерой, а все вокруг для них – пустое место. Но здесь все иначе. Оба видят только друг друга. Видно, что влюблены. Я с удовлетворением откладываю журнал.
Кстати, загадка с Риверой тоже разгадана. Мама перепутала имена. Большой любовью Нелли был Валери Бельтур, директор Оперы. Оба до сих пор дружат, думаю, платонически. Он сейчас как раз на «Голливуд-Брайт-Стар-Ранч», чтобы перед возвращением привести себя в форму. Ривера был всего лишь маленьким увлечением. Неудачным, как и у меня!
Проспер приезжает в Париж! Я не буду праздновать встречу с Уинстоном. Некогда. В магазинчике на площади Контрэскарп быстро покупаю себе обед: салат из кукурузы с красным перцем, запеченную дыню с шампиньонами и большой кусок рисового пудинга с карамелевым соусом. Все свежее и готовое к употреблению. Мне не надо ничего готовить, это именно то, что надо. Я хочу работать, хочу сделать как можно больше до приезда Проспера. В сентябре я всегда в хорошей форме!
Месяц начинается удачно. И не только для меня. Нелли открывает свой первый вегетарианский ресторан. Бадди четыре вечера подряд играл в «Соленом поцелуе» с новой американской группой, и играл гораздо лучше, чем когда бы то ни было. Проспер дарит свое искусство японцам. Мама заканчивает летний семинар о знаменитых канадских художниках на рубеже двух веков. Тристрам делает хороший бизнес в Монреале: купил целый квартал, предназначенный на снос, и уже начал ремонт первых домов. А Уинстон действительно победил на выборах. Он новый министр финансов Англии, и вечером, после подсчета голосов, он звонит мне, чтобы сообщить об этом.
– Дорогая, мы победили!
– Поздравляю! Это точно?
– Абсолютно. Это был настоящий обвал! – На заднем фоне я слышу смех, гул голосов, пение. Тарахтят телексы, звонят телефоны, очевидно, в разгаре большой сабантуй.
– Ты где? – спрашиваю я. Время уже за полночь.
– У нас. В штаб-квартире нашей партии.
– Устал?
– Нет, вовсе нет. Счастлив. Но следующие три недели я не смогу вырваться. Может, ты приедешь навестить меня? Еще обсудим это. Когда ты возвращаешься в Канаду?
– Пятнадцатого октября.
– Тогда мы еще точно увидимся. Я в начале октября приеду в Париж. В качестве министра. Не могу долго говорить. Слышишь, что здесь творится? Хотел только проинформировать тебя. Я о тебе много думаю, ты принесла мне счастье.
Я кладу трубку и вижу перед собой его лицо: крупный прямой нос, прямые брови, капризный рот, мерцающие золотом глаза, слабый подбородок. На нем, конечно, опять потрясающий костюм. И красная шелковая жилетка. И длинный белый шелковый шарф. Вдруг он опять становится близким мне. Он дорог мне, и я рада за него. Вуаля! Один из нас добился того, чего хотел. Надеюсь, теперь моя очередь.
Всю неделю я работаю как одержимая. Ставлю будильник на девять, в десять уже сижу за машинкой. За два дня книга готова. Я тут же начинаю переводить ее на французский. То есть я уже начала это до своего отъезда в Лондон. Около ста страниц сделаны, и работа бойко идет дальше. Иногда до четырех утра.
Самое тяжелое позади. Мне не надо больше гадать, что хотела сказать Нелли, нет, в качестве оригинала у меня мой четкий, ясный, понятный английский вариант. Со своего второго родного языка я перевожу на первый, и это сплошное удовольствие.
В воскресенье вечером я на двухсотой странице. Почти у финиша. Отлично! В понедельник я как следует высыпаюсь, потом иду к Жанне на улицу Ласепед и прихорашиваюсь для Проспера.
– У вас когда-нибудь был черный друг? – спрашиваю я сквозь облако пара. И когда она кивает: – Ну и как?
– В постели хорош, а так паршиво.
– Почему паршиво? – не унимаюсь я.
– Слишком заносчивый, – говорит Жанна, промокая мои щеки, – лентяй высшей марки, как большинство африканцев. Те, что приезжают в Париж, сплошь сыновья вождей. Я принц! Вечная отговорка. Я это не могу делать, это женская работа. В начале он даже требовал, чтобы на улице я шла, отступив от него на два шага.
– Вы это сделали? Жанна смеется.
– Ни разу! Я его вышвырнула вон. Через два месяца. Это значит, не только его, а еще трех его родственников и одного друга. Дело, видите ли, в том, что въезжает один, а с каждой неделей их становится все больше. А почему вы спрашиваете? Влюбились в черного?
– Так, отчасти. Но он американец, у них больше уважения к женщине. К тому же его мать белая.
– Желаю счастья, – говорит Жанна. – Поздравляю! Дома я мою волосы с хной (сверху и снизу). А во вторник днем встречаю Проспера в аэропорту. Когда я его вижу, у меня подкашиваются коленки. Он так красив, что это невозможно вынести.
– Привет, крошка! – Он улыбается мне с высоты своего роста, раскрывает объятия и прижимает меня к себе. Мощный смуглый исполин и хрупкая белая женщина. Люди на нас заглядываются. Но нам все равно. Мы целуемся в такси весь длинный путь до Парижа. Дома сразу запрыгиваем в мою широкую, мягкую, великолепную кровать и не встаем три дня.
Три дня непрерывного экстаза. Теперь мир может рушиться. Проспер в моих объятиях! Я не хочу больше терять это прекрасное, гибкое тело, так идеально подходящее к моему, словно именно для меня и задумано.
Я не желаю расставаться с ним ни на секунду! Кто знает, что нас ждет. Мы живем в опасные времена. Ни на что больше нельзя положиться. Я хочу его сейчас, пока мир еще цел. Хочу его всего целиком!
Когда мы не занимаемся любовью, мы говорим. Часами.
Проспер впервые рассказывает о своей семье. Его датская бабушка – состоятельная землевладелица. Американская прабабушка еще была черной рабыней в Виргинии. У него есть родственники в южных штатах, но он не любит ездить к ним в гости, потому что маленьким мальчиком его однажды не пустили в кино в первые ряды, а отправили назад, на балкон, где сидели другие черные. Это он запомнил на всю жизнь.
– Я предпочитаю ездить в Данию, – говорит он, – там на меня смотрят как на экзотического кузена из Америки. – Он смеется. – У моего дяди большой дом и четыре дочери, от пятнадцати и старше. Они непрестанно трогают меня. Когда я принимаю ванну, обязательно одной надо войти и что-то взять, полотенце или еще что-нибудь, она быстро заглядывает в ванну, не увидит ли чего-нибудь запретного, и при этом непрерывно извиняется за беспокойство.
– Почему же ты не запираешься?
– Не получается. Об этом они заранее заботятся. Не позднее чем на второй день исчезает ключ от ванной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80