Меня сажают в лимузин и везут в Мираньяк, где я уже встречаюсь с папой. Раньше я думала, что это потому, что папа пользуется привилегиями как часто летающий пассажир. Но, наверное, дело в том, что он принц.
И еще одно. Когда бабушка возила меня в Дженовию, мы всегда приходили в магазины или до того, как они официально откроются, или после того, как они официально закроются. Бабушка звонила туда заранее и предупреждала, что мы приедем, чтобы нас впустили. Нам ни разу никто не отказал. Если бы мама попыталась сделать то же самое на Манхэттене, продавцы в «Гэп», наверное, поумирали бы со смеху.
И еще, когда я приезжаю в Мираньяк, мы никогда не ходим ни в какие кафе, всегда едим только дома, ну, еще иногда в гостях, в соседнем шато Мирабо. Хозяева Мирабо – противные англичане, у них много наглых детей, которые говорят друг другу всякие слова типа: «Это дерьмо» или «Ты мудак».
Интересно, знают ли эти бритты, что мой папа – принц Дженовии?
Большинство людей слыхом не слыхали о Дженовии. Во всяком случае, когда мы делали доклады о разных странах, никто из нашего класса не знал такой страны. Мама говорит, что она тоже не знала, пока не познакомилась с моим папой. Из Дженовии не вышло ни одной знаменитости, ни одной кинозвезды. Во время Второй мировой войны многие жители Дженовии воевали с фашистами, как мой дедушка, но кроме этого они ничем не прославились.
И все-таки те, кто знает о существовании Дженовии, любят туда ездить, потому что там очень красиво. В Дженовии почти круглый год солнечно, перед вами синее-синее прозрачное Средиземное море, а позади – Альпы со снежными вершинами. Там много холмов, некоторые такие же крутые, как в Сан-Франциско, и почти на всех растут оливковые деревья. Я помню из своего доклада, что главной статьей экспорта Дженовии является оливковое масло очень дорогого сорта, мама говорит, такое масло используется только для салатов.
А еще там есть дворец. Он вроде как знаменит. Потому что в нем снимали фильм про трех мушкетеров. Внутри я никогда не была, но мы с бабушкой много раз проезжали мимо. Видели много башенок, всяких контрфорсов и так далее.
Интересно, мы столько раз проезжали мимо дворца, и бабушка ни разу даже не заикнулась, что жила в нем!
Икота наконец прошла. Я решила, что теперь можно спокойно вернуться в «Палм корт». Я решила дать уборщице доллар, хотя она за мной и не убирала. А что, я могу себе это позволить, ведь мой папа принц!
Четверг, позже, домик пингвина в зоопарке Центрального парка
Я так обалдела, что еле пишу, к тому же меня то и дело кто-нибудь толкает под локоть и здесь темно, но это неважно. Я должна записать все в точности так, как было, а то когда я проснусь завтра утром, то могу подумать, что это был кошмарный сон.
Но это был не кошмарный сон, это было на самом деле.
Я никому не расскажу, даже Лилли. Лилли меня не поймет, меня НИКТО не поймет, потому что ни один из моих знакомых никогда не оказывался в таком положении. Ни с кем еще такого не случалось, чтобы он лег спать одним человеком, а наутро проснулся и обнаружил, что стал кем-то совсем другим.
Когда я вернулась из дамской комнаты и села за столик, немецкие туристы ушли, а их места заняли японцы. Это уже лучше, потому что японцы ведут себя намного тише. Когда я садилась за стол, папа разговаривал по мобильному. Я сразу поняла, что он говорит с мамой: у него было такое выражение лица, которое бывает только тогда, когда он говорит с ней.
Он говорил:
– Да, я ей сообщил. Нет, кажется, она не расстроилась. – Он посмотрел на меня. – Ты расстроилась?
Я сказала:
– Нет.
Тогда я действительно не расстроилась. Пока не расстроилась. Папа сказал в телефон:
– Она говорит «нет». – Он с минуту послушал, потом снова посмотрел на меня. – Ты хочешь, чтобы мама приехала сюда и все объяснила?
Я замотала головой:
– Нет. Ей нужно закончить работу в смешанной технике для галереи «Келли Тейт». Ее нужно сдать до следующего вторника.
Папа повторил все это моей маме. Мне было слышно, как она заворчала. Мама всегда ворчит, когда я ей напоминаю, что ей нужно сдать работу к определенному сроку. Мама любит работать, когда ее посещают музы. Обычно в этом нет большой беды, потому что почти все наши счета оплачивает папа, но все-таки взрослому человеку, даже если он художник, стоило бы вести себя более ответственно. Эх, встретить бы мне когда-нибудь маминых муз! Я бы им надавала хороших пинков, да так быстро, что они бы и заметить не успели, кто им всыпал.
Наконец папа закончил разговор и посмотрел на меня:
– Ну что, тебе лучше?
Кажется, он все-таки заметил, что у меня была икота. Я сказала:
– Да, лучше.
– Миа, ты действительно понимаешь, что я тебе говорю?
Я кивнула:
– Да, что ты – принц Дженовии.
– Да…
По папиному тону стало ясно, что это еще не все. Я не знала, что еще сказать, поэтому спросила:
– А до тебя принцем Дженовии был дедушка?
– Да.
– Значит, бабушка… Кто?
– Вдовствующая принцесса.
Я поморщилась. Что ж, это многое объясняет в бабушке.
Папа чувствовал, что он меня озадачил. Он продолжал смотреть на меня как-то странно, вроде как с надеждой. Я попыталась улыбнуться с невинным видом, но это не подействовало. В конце концов я не выдержала и спросила:
– Ладно, что из этого?
Кажется, он был чем-то разочарован.
– Миа, разве ты сама не понимаешь?
Я положила голову на стол. Вообще-то в «Плазе» так делать не полагается, но я не заметила, чтобы за нами наблюдала Ивана Трамп.
– Нет, пожалуй, не понимаю. А что я должна понимать?
– Детка, ты больше не Миа Термополис, – сказал он.
Из-за того, что мама родила меня вне брака, и из-за того, что она не верит в патриархат, как она это объясняет, она дала мне не папину фамилию, а свою. Я подняла голову.
– Я не Миа Термополис? – Я несколько раз моргнула. – Кто же я тогда?
И папа грустно так сказал:
– Ты – Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, принцесса Дженовии.
Ладно.
Что? Принцесса? Я?
Никакая я не принцесса. Я настолько НЕ принцесса, что, когда папа стал мне об этом говорить, я расплакалась. Мне было видно мое отражение в большом зеркале в золоченой раме, которое висело на противоположной стене, и я увидела, что мое лицо покрылось пятнами, как бывает, когда мы на физкультуре играем в вышибалы и в меня попадают мячом. Я смотрела на свою физиономию в этом огромном зеркале и думала: «И это лицо принцессы?»
Вы бы видели, на кого я была похожа. Уверена, вы в жизни не видали человека, который бы меньше походил на принцессу, чем я. Я имею в виду свои ужасные волосы: и не прямые, и не вьющиеся, а какие-то треугольные, поэтому мне приходится стричься очень коротко. Иначе я буду похожа на дорожный знак «уступи дорогу». По цвету они у меня не светлые и не темные, а так, нечто среднее, кажется, именно такой цвет называют мышиным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
И еще одно. Когда бабушка возила меня в Дженовию, мы всегда приходили в магазины или до того, как они официально откроются, или после того, как они официально закроются. Бабушка звонила туда заранее и предупреждала, что мы приедем, чтобы нас впустили. Нам ни разу никто не отказал. Если бы мама попыталась сделать то же самое на Манхэттене, продавцы в «Гэп», наверное, поумирали бы со смеху.
И еще, когда я приезжаю в Мираньяк, мы никогда не ходим ни в какие кафе, всегда едим только дома, ну, еще иногда в гостях, в соседнем шато Мирабо. Хозяева Мирабо – противные англичане, у них много наглых детей, которые говорят друг другу всякие слова типа: «Это дерьмо» или «Ты мудак».
Интересно, знают ли эти бритты, что мой папа – принц Дженовии?
Большинство людей слыхом не слыхали о Дженовии. Во всяком случае, когда мы делали доклады о разных странах, никто из нашего класса не знал такой страны. Мама говорит, что она тоже не знала, пока не познакомилась с моим папой. Из Дженовии не вышло ни одной знаменитости, ни одной кинозвезды. Во время Второй мировой войны многие жители Дженовии воевали с фашистами, как мой дедушка, но кроме этого они ничем не прославились.
И все-таки те, кто знает о существовании Дженовии, любят туда ездить, потому что там очень красиво. В Дженовии почти круглый год солнечно, перед вами синее-синее прозрачное Средиземное море, а позади – Альпы со снежными вершинами. Там много холмов, некоторые такие же крутые, как в Сан-Франциско, и почти на всех растут оливковые деревья. Я помню из своего доклада, что главной статьей экспорта Дженовии является оливковое масло очень дорогого сорта, мама говорит, такое масло используется только для салатов.
А еще там есть дворец. Он вроде как знаменит. Потому что в нем снимали фильм про трех мушкетеров. Внутри я никогда не была, но мы с бабушкой много раз проезжали мимо. Видели много башенок, всяких контрфорсов и так далее.
Интересно, мы столько раз проезжали мимо дворца, и бабушка ни разу даже не заикнулась, что жила в нем!
Икота наконец прошла. Я решила, что теперь можно спокойно вернуться в «Палм корт». Я решила дать уборщице доллар, хотя она за мной и не убирала. А что, я могу себе это позволить, ведь мой папа принц!
Четверг, позже, домик пингвина в зоопарке Центрального парка
Я так обалдела, что еле пишу, к тому же меня то и дело кто-нибудь толкает под локоть и здесь темно, но это неважно. Я должна записать все в точности так, как было, а то когда я проснусь завтра утром, то могу подумать, что это был кошмарный сон.
Но это был не кошмарный сон, это было на самом деле.
Я никому не расскажу, даже Лилли. Лилли меня не поймет, меня НИКТО не поймет, потому что ни один из моих знакомых никогда не оказывался в таком положении. Ни с кем еще такого не случалось, чтобы он лег спать одним человеком, а наутро проснулся и обнаружил, что стал кем-то совсем другим.
Когда я вернулась из дамской комнаты и села за столик, немецкие туристы ушли, а их места заняли японцы. Это уже лучше, потому что японцы ведут себя намного тише. Когда я садилась за стол, папа разговаривал по мобильному. Я сразу поняла, что он говорит с мамой: у него было такое выражение лица, которое бывает только тогда, когда он говорит с ней.
Он говорил:
– Да, я ей сообщил. Нет, кажется, она не расстроилась. – Он посмотрел на меня. – Ты расстроилась?
Я сказала:
– Нет.
Тогда я действительно не расстроилась. Пока не расстроилась. Папа сказал в телефон:
– Она говорит «нет». – Он с минуту послушал, потом снова посмотрел на меня. – Ты хочешь, чтобы мама приехала сюда и все объяснила?
Я замотала головой:
– Нет. Ей нужно закончить работу в смешанной технике для галереи «Келли Тейт». Ее нужно сдать до следующего вторника.
Папа повторил все это моей маме. Мне было слышно, как она заворчала. Мама всегда ворчит, когда я ей напоминаю, что ей нужно сдать работу к определенному сроку. Мама любит работать, когда ее посещают музы. Обычно в этом нет большой беды, потому что почти все наши счета оплачивает папа, но все-таки взрослому человеку, даже если он художник, стоило бы вести себя более ответственно. Эх, встретить бы мне когда-нибудь маминых муз! Я бы им надавала хороших пинков, да так быстро, что они бы и заметить не успели, кто им всыпал.
Наконец папа закончил разговор и посмотрел на меня:
– Ну что, тебе лучше?
Кажется, он все-таки заметил, что у меня была икота. Я сказала:
– Да, лучше.
– Миа, ты действительно понимаешь, что я тебе говорю?
Я кивнула:
– Да, что ты – принц Дженовии.
– Да…
По папиному тону стало ясно, что это еще не все. Я не знала, что еще сказать, поэтому спросила:
– А до тебя принцем Дженовии был дедушка?
– Да.
– Значит, бабушка… Кто?
– Вдовствующая принцесса.
Я поморщилась. Что ж, это многое объясняет в бабушке.
Папа чувствовал, что он меня озадачил. Он продолжал смотреть на меня как-то странно, вроде как с надеждой. Я попыталась улыбнуться с невинным видом, но это не подействовало. В конце концов я не выдержала и спросила:
– Ладно, что из этого?
Кажется, он был чем-то разочарован.
– Миа, разве ты сама не понимаешь?
Я положила голову на стол. Вообще-то в «Плазе» так делать не полагается, но я не заметила, чтобы за нами наблюдала Ивана Трамп.
– Нет, пожалуй, не понимаю. А что я должна понимать?
– Детка, ты больше не Миа Термополис, – сказал он.
Из-за того, что мама родила меня вне брака, и из-за того, что она не верит в патриархат, как она это объясняет, она дала мне не папину фамилию, а свою. Я подняла голову.
– Я не Миа Термополис? – Я несколько раз моргнула. – Кто же я тогда?
И папа грустно так сказал:
– Ты – Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, принцесса Дженовии.
Ладно.
Что? Принцесса? Я?
Никакая я не принцесса. Я настолько НЕ принцесса, что, когда папа стал мне об этом говорить, я расплакалась. Мне было видно мое отражение в большом зеркале в золоченой раме, которое висело на противоположной стене, и я увидела, что мое лицо покрылось пятнами, как бывает, когда мы на физкультуре играем в вышибалы и в меня попадают мячом. Я смотрела на свою физиономию в этом огромном зеркале и думала: «И это лицо принцессы?»
Вы бы видели, на кого я была похожа. Уверена, вы в жизни не видали человека, который бы меньше походил на принцессу, чем я. Я имею в виду свои ужасные волосы: и не прямые, и не вьющиеся, а какие-то треугольные, поэтому мне приходится стричься очень коротко. Иначе я буду похожа на дорожный знак «уступи дорогу». По цвету они у меня не светлые и не темные, а так, нечто среднее, кажется, именно такой цвет называют мышиным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51