— обрадовалась Маша.
— Просто с лимоном. Надо худеть. А то храплю по ночам, Татьяна сказала. — Мышка посмотрела на него внимательно и ничего не ответила. Чаевничали они молча, думая о своем. Но Мышка, подумав, тоже от пирожного отказалась. За компанию.
22
— Может, не поедешь пока? — говорила Тина Ашоту, гладя его по плечу. — Посмотри, ты еще не поправился толком! Такой худой, бледный! Пожил бы у Аркадия недели две, а потом уж все бы и решил…
Он сидел у ее постели в палате, но она уже не лежала — сидела, опершись спиной на две подушки.
— Нет, Валентина Николаевна! Поеду в Петербург. Я должен. Да и здесь, в больнице, честно говоря, надоело. Завтра выпишут, я сразу на вокзал и на скоростной поезд — тю-тю! Давно хотел съездить, не был в Питере со студенческих времен. Правда, лучше бы не с таким делом, как сейчас.
— Остановиться там есть где? — спросила Тина, не считавшая нужным вмешиваться в чужие дела, пока ей о них не рассказывают.
— Есть. Да я ненадолго. Спаситель мой опять приходил. Скоро ему уезжать. Все уговаривает, чтобы я ехал к нему работать.
— А ты?
— Не знаю. — Ашот вздохнул. — Вот честно, не знаю. Может быть, съезжу в Питер — решу. Не могу пока сделать выбор.
— Я не понимаю, Ашот, — начала осторожно Тина. — Ведь ты же врач, прекрасный врач. Неужели тебе хочется опять уехать и работать санитаром?
— Ну, если поставить перед собой цель, то работа санитаром только промежуточный этап, — ответил Ашот. — Я, в общем, не обижаюсь. Сами подумайте — вот работаете вы здесь, в больнице, заведующей отделением, и вдруг приходит к вам некто и говорит, что он приехал из далекого горного аула, где он работал врачом. И окончил он какой-нибудь далекий среднеазиатский медицинский институт. Да, может быть, он прекрасный врач, даже гений, вы же все равно будете испытывать к нему недоверие?
— Но если я возьму его на работу, то возьму все-таки врачом, а не санитаром, пусть и буду первое время пристально наблюдать за ним!
— Ну да. Его возьмете, а какого-нибудь нашего выпускника оставите без места. У нас-то это не страшно. За наши места драчки нет. А у них другая система отсчета. И в смысле денег, и в смысле лечения. Лечат так, что никто из больных ничего не спрашивает, с доктором не спорит. Чуть что не так — сразу в суд! Поэтому доктора внутренне затюканы, гораздо больше, чем мы. Наши-то, я теперь понимаю, ничего не боятся! Но и лечат, в массе своей, лучше. А там — аппаратуры до фига, а мозги работают не так. Все запрограммировано, все заинструктировано до мелочей. Выполнил инструкцию — никто к тебе не придерется. Даже если потом с больным что-нибудь случится — выплатят компенсацию страховые фирмы, и все.
— Лучшие в мире врачи — у нас.
— А аппаратура у них. Но все-таки я думаю вернуться туда не из-за работы. Работать у них труднее.
— А из-за чего?
— У них легче жить. — Он задумался, потом улыбнулся. — Я не знаю, как объяснить. У них все проще и правильнее. Написаны законы, их надо соблюдать. Не нужно мучительно напрягать мозги, соображать, куда, в какую дыру катится мир. А у нас… У нас… — Он помолчал, подбирая сравнение. — Вот представь себе, у нас в стране, в городе Москве, где все дороги, все светофоры — все устроено для правостороннего движения, ездят автомобили, у которых руль с левой стороны. Это разрешено. И вот так у нас во всем! Вот вы можете себе представить, чтобы в левосторонней Великобритании, где-нибудь в Уэльсе, все машины были с «неправильно» установленным рулем? Вы скажете, что такое невозможно, это фантастика! А вот у нас возможно все! В этом есть и своя прелесть, и свое горе.
Тина молчала.
— У них проще решать бытовые вопросы, — снова начал, будто раздумывая, Ашот. — Даже вот меня избили, представьте, и тут и там. Нигде я не ко двору. — Он застенчиво улыбнулся. — Там виновников нашли через два дня, и сразу их осудили. А у нас, поверьте, я вовсе не жажду крови и мне все равно, какие подонки испортили мне отпуск и чуть не лишили жизни, но дело в принципе — их не найдут никогда. И они, не дай Бог, покалечат, а может, и убьют еще нескольких человек. И все будут только разводить руками.
— Здесь ты не сравнивай, — сказала Тина. — Москва — многомиллионный город, здесь одних приезжих десятки тысяч, а там, где ты жил, — по сути, деревня. Там все всё знают. Сравнивать надо с Нью-Йорком. А я не уверена, что там этим вообще стали бы заниматься.
— Нет, стали бы. Я думаю — стали бы. Я два дня был в Нью-Йорке перед отъездом сюда. Мне там понравилось. Уникальный город, но чужой. Человек там — песчинка. Жить там дорого. Если официантом работать или полы где-нибудь мыть — умрешь с голоду. Нет уж, если возвращаться, то только назад к родственникам, к их детям, — сказал Ашот и хлопнул себя по коленке, будто ставил в размышлениях точку. — В конце концов, жена моего брата, наверное, права — вовсе не обязательно быть врачом. Можно пойти во фруктовый бизнес.
— Но тогда почему же ты сомневаешься, возвращаться тебе или нет?
— Вот простота жизни и пугает! — засмеялся Ашот. — Боюсь, со временем мозги жиром заплывут!
— В гости пускаете? — раздался у двери чей-то трескучий голос, и обернувшиеся разом Ашот и Валентина Николаевна увидели невысокую фигуру мужчины в пестром пиджаке, со знакомым жестким ежиком волос.
В груди у Валентины Николаевны замерло. «Вот и ответ на все жизненные вопросы! — подумала она. — Где именно жить, несущественно, если вопрос стоит так — жить или не жить?! Наверное, важнее, с кем жить…»
— Ну что, дорогая! С вас причитается! — заявил с торжественным видом Михаил Борисович, беря Тину за руку.
Она молчала, волнуясь и, как всегда, не зная, что при нем лучше сказать. Ашот деликатно вышел за дверь.
— Вы изменились. Болезнь не красит, но глазки уже горят! Хороший признак. Показатель выздоровления, — сказал патологоанатом.
— Не томите меня. — Тина сжала руку в кулак. — Какая там опухоль? — Она смотрела ему в глаза пристально, пытаясь уловить малейшую тень, хоть незначительное сомнение в его взгляде. Но Михаил Борисович смотрел на нее прямо, чуть усмехаясь, и его колючие точечные зрачки буравили ее, словно он ставил на ней психологические опыты.
— Опухоль доброкачественная, — сказал он. — Давайте поиграем в игру. В «Поле чудес». Вы уже раздумывали над тем, какие опухоли могли дать такую клиническую картину, какая была у вас?
— Я уже все передумала, — сказала Тина. — Опухоли надпочечников не так уж редко встречаются. Моя ошибка в том, что размышлять об этом я стала только сейчас, после операции. А до нее мозг у меня был словно смазан сальной свечкой, я ничего не соображала. Не могла понять, что со мной происходит. Между прочим, — сказала Тина и покраснела, — мне помогал алкоголь.
— Вам просто это казалось, — ответил доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Просто с лимоном. Надо худеть. А то храплю по ночам, Татьяна сказала. — Мышка посмотрела на него внимательно и ничего не ответила. Чаевничали они молча, думая о своем. Но Мышка, подумав, тоже от пирожного отказалась. За компанию.
22
— Может, не поедешь пока? — говорила Тина Ашоту, гладя его по плечу. — Посмотри, ты еще не поправился толком! Такой худой, бледный! Пожил бы у Аркадия недели две, а потом уж все бы и решил…
Он сидел у ее постели в палате, но она уже не лежала — сидела, опершись спиной на две подушки.
— Нет, Валентина Николаевна! Поеду в Петербург. Я должен. Да и здесь, в больнице, честно говоря, надоело. Завтра выпишут, я сразу на вокзал и на скоростной поезд — тю-тю! Давно хотел съездить, не был в Питере со студенческих времен. Правда, лучше бы не с таким делом, как сейчас.
— Остановиться там есть где? — спросила Тина, не считавшая нужным вмешиваться в чужие дела, пока ей о них не рассказывают.
— Есть. Да я ненадолго. Спаситель мой опять приходил. Скоро ему уезжать. Все уговаривает, чтобы я ехал к нему работать.
— А ты?
— Не знаю. — Ашот вздохнул. — Вот честно, не знаю. Может быть, съезжу в Питер — решу. Не могу пока сделать выбор.
— Я не понимаю, Ашот, — начала осторожно Тина. — Ведь ты же врач, прекрасный врач. Неужели тебе хочется опять уехать и работать санитаром?
— Ну, если поставить перед собой цель, то работа санитаром только промежуточный этап, — ответил Ашот. — Я, в общем, не обижаюсь. Сами подумайте — вот работаете вы здесь, в больнице, заведующей отделением, и вдруг приходит к вам некто и говорит, что он приехал из далекого горного аула, где он работал врачом. И окончил он какой-нибудь далекий среднеазиатский медицинский институт. Да, может быть, он прекрасный врач, даже гений, вы же все равно будете испытывать к нему недоверие?
— Но если я возьму его на работу, то возьму все-таки врачом, а не санитаром, пусть и буду первое время пристально наблюдать за ним!
— Ну да. Его возьмете, а какого-нибудь нашего выпускника оставите без места. У нас-то это не страшно. За наши места драчки нет. А у них другая система отсчета. И в смысле денег, и в смысле лечения. Лечат так, что никто из больных ничего не спрашивает, с доктором не спорит. Чуть что не так — сразу в суд! Поэтому доктора внутренне затюканы, гораздо больше, чем мы. Наши-то, я теперь понимаю, ничего не боятся! Но и лечат, в массе своей, лучше. А там — аппаратуры до фига, а мозги работают не так. Все запрограммировано, все заинструктировано до мелочей. Выполнил инструкцию — никто к тебе не придерется. Даже если потом с больным что-нибудь случится — выплатят компенсацию страховые фирмы, и все.
— Лучшие в мире врачи — у нас.
— А аппаратура у них. Но все-таки я думаю вернуться туда не из-за работы. Работать у них труднее.
— А из-за чего?
— У них легче жить. — Он задумался, потом улыбнулся. — Я не знаю, как объяснить. У них все проще и правильнее. Написаны законы, их надо соблюдать. Не нужно мучительно напрягать мозги, соображать, куда, в какую дыру катится мир. А у нас… У нас… — Он помолчал, подбирая сравнение. — Вот представь себе, у нас в стране, в городе Москве, где все дороги, все светофоры — все устроено для правостороннего движения, ездят автомобили, у которых руль с левой стороны. Это разрешено. И вот так у нас во всем! Вот вы можете себе представить, чтобы в левосторонней Великобритании, где-нибудь в Уэльсе, все машины были с «неправильно» установленным рулем? Вы скажете, что такое невозможно, это фантастика! А вот у нас возможно все! В этом есть и своя прелесть, и свое горе.
Тина молчала.
— У них проще решать бытовые вопросы, — снова начал, будто раздумывая, Ашот. — Даже вот меня избили, представьте, и тут и там. Нигде я не ко двору. — Он застенчиво улыбнулся. — Там виновников нашли через два дня, и сразу их осудили. А у нас, поверьте, я вовсе не жажду крови и мне все равно, какие подонки испортили мне отпуск и чуть не лишили жизни, но дело в принципе — их не найдут никогда. И они, не дай Бог, покалечат, а может, и убьют еще нескольких человек. И все будут только разводить руками.
— Здесь ты не сравнивай, — сказала Тина. — Москва — многомиллионный город, здесь одних приезжих десятки тысяч, а там, где ты жил, — по сути, деревня. Там все всё знают. Сравнивать надо с Нью-Йорком. А я не уверена, что там этим вообще стали бы заниматься.
— Нет, стали бы. Я думаю — стали бы. Я два дня был в Нью-Йорке перед отъездом сюда. Мне там понравилось. Уникальный город, но чужой. Человек там — песчинка. Жить там дорого. Если официантом работать или полы где-нибудь мыть — умрешь с голоду. Нет уж, если возвращаться, то только назад к родственникам, к их детям, — сказал Ашот и хлопнул себя по коленке, будто ставил в размышлениях точку. — В конце концов, жена моего брата, наверное, права — вовсе не обязательно быть врачом. Можно пойти во фруктовый бизнес.
— Но тогда почему же ты сомневаешься, возвращаться тебе или нет?
— Вот простота жизни и пугает! — засмеялся Ашот. — Боюсь, со временем мозги жиром заплывут!
— В гости пускаете? — раздался у двери чей-то трескучий голос, и обернувшиеся разом Ашот и Валентина Николаевна увидели невысокую фигуру мужчины в пестром пиджаке, со знакомым жестким ежиком волос.
В груди у Валентины Николаевны замерло. «Вот и ответ на все жизненные вопросы! — подумала она. — Где именно жить, несущественно, если вопрос стоит так — жить или не жить?! Наверное, важнее, с кем жить…»
— Ну что, дорогая! С вас причитается! — заявил с торжественным видом Михаил Борисович, беря Тину за руку.
Она молчала, волнуясь и, как всегда, не зная, что при нем лучше сказать. Ашот деликатно вышел за дверь.
— Вы изменились. Болезнь не красит, но глазки уже горят! Хороший признак. Показатель выздоровления, — сказал патологоанатом.
— Не томите меня. — Тина сжала руку в кулак. — Какая там опухоль? — Она смотрела ему в глаза пристально, пытаясь уловить малейшую тень, хоть незначительное сомнение в его взгляде. Но Михаил Борисович смотрел на нее прямо, чуть усмехаясь, и его колючие точечные зрачки буравили ее, словно он ставил на ней психологические опыты.
— Опухоль доброкачественная, — сказал он. — Давайте поиграем в игру. В «Поле чудес». Вы уже раздумывали над тем, какие опухоли могли дать такую клиническую картину, какая была у вас?
— Я уже все передумала, — сказала Тина. — Опухоли надпочечников не так уж редко встречаются. Моя ошибка в том, что размышлять об этом я стала только сейчас, после операции. А до нее мозг у меня был словно смазан сальной свечкой, я ничего не соображала. Не могла понять, что со мной происходит. Между прочим, — сказала Тина и покраснела, — мне помогал алкоголь.
— Вам просто это казалось, — ответил доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149