Тем не менее мать не решилась напускаться на Рамсэя при всех. Подавив гнев, она, прежде чем позвать всех за стол, поставила помимо прочих одинаковых два разных запасных стула.
Велма, подружка сына, была миниатюрной, похожей на эльфа женщиной с вызывающей фигурой, которую подчеркивали обтягивающие белые шорты. Делия вроде бы понимала, чего она добивается. С одной стороны, когда девушка вошла в гостиную, то сразу направилась к отдельно стоящему креслу, как будто привыкла держаться в стороне. С другой, в ней было столько жизни, что даже у Кэролла – разумеется, и у Кэролла – в ее присутствии загорались глаза, а Сэм предложил ей самый большой кусок цыпленка («Вам нужно побольше есть», – сказал он, что было для него совершенно нетипично). Затем она расположила к себе Линду, изумившись именам девочек.
– Я просто помешана на французских именах, я и свою дочь назвала Розали, – сказала она. – Черт, как бы я хотела поехать во Францию. Я ведь дальше Хэгер-стауна не выезжала, ездила туда несколько раз на шоу парикмахеров.
Велма была косметологом и работала в парикмахерской, где были и женский и мужской залы. Там они и познакомились с Рамсэем – он пришел сделать стрижку и пригласил ее на чай в дом своего приятеля, тоже первокурсника. Теперь сын гордо сидел рядом с девушкой, положив руку на спинку ее стула, и весь сиял, глядя на свою семью за столом. Хотя Рэмсей и был невысок ростом (этим он пошел в отца Делии), рядом с Велмой он казался мужественным и представительным.
– Хотя прошлой осенью я ездила в Питсбург на конференцию, посвященную окрашиванию волос, – вспомнила Велма. – Я осталась там на ночь, а Розали была с моей мамой.
Розали склонилась над очередным блюдом, подняла на Велму огромные прозрачные глаза и посмотрела на мать, как Делии показалось, с отчаянием.
– В нашей парикмахерской буквально все умеют красить волосы, – продолжала Велма. Обращалась ли она к Элеоноре или ко всем? Элеонора ободряюще кивала, на ее лице читалось самое благодушное выражение. – Некоторым людям лучше краситься в холодные оттенки, а некоторым – в теплые, – поделилась опытом Велма, – и им никогда, никогда не следует их менять, хотя вы бы удивились, узнав, сколько людей пытались.
– Дорогая, зависит ли это от темперамента? – спросила Элеонора.
Но в тот же момент Элеонору отвлек Сэм, протягивая ей блюдо.
– О, мерси, Сэм, – поблагодарила она. – Но это не совсем то!
– Я думал, ты просила грудку.
– Да, просила, но только небольшой кусочек. Такой огромный я не съем.
Он подцепил на вилку еще один и протянул ей:
– Этот подойдет?
– И этот огромный!
– Мам, но меньше нет.
– А нельзя просто отрезать половину? Мне никогда этого не съесть.
Он положил мясо назад в блюдо, чтобы разрезать.
– У одной женщины, – рассказывала остальным Велма, – когда она пришла к нам, волосы были розовыми, и я ей говорю: «Мадам, вы так не правы, к вашему оттенку кожи идут только холодные тона». А она говорит: «О, но поэтому-то я и тяготею к теплым. Мне нравятся противоположности». Я просто не могла ей поверить.
– Сэм, дорогой, здесь в шесть раз больше спаржи, чем я могу съесть, – продолжала капризничать Элеонора.
– Мама, здесь три стручка. Как я могу положить тебе в шесть раз меньше?
– Мне бы полстручка, если не сложно.
– Знаете, – обратилась Велма к Элизе, – вам бы очень пошел оттенок «маджента». С вашими угольно-черными волосами. Этот загар вас не слишком освежает.
– Так или иначе, мне нравится загар, – отрубила Элиза, как будто это было ее кредо.
– Бьюсь об заклад, что Сьюзи уже определилась с цветами. Правда? Цвет морской волны – это что-то.
– Я это первый раз надела, – сказала Сьюзи, но ее лицо расплылось в довольной улыбке.
– Я наряжаю Розали только в цвет морской волны или близкие ему оттенки. Во всем остальном она выглядит блекло.
– Сэм, мне не хочется показаться несносной, – вступила Элеонора, – но я хочу передать тебе свою тарелку назад. Оставь мне крохотную порцию картофельного салата и отдай остальное кому-нибудь еще.
– Ну, мама, просто оставь его там.
– Но, дорогой, его слишком много.
– Тогда почему бы тебе не съесть, сколько захочется, и оставить лишнее.
– Нет, ты знаешь, как я ненавижу, когда еда пропадает.
– Тогда просто подавись этой проклятой едой, мама.
– Господи, – простонала Элеонора. Зазвонил телефон.
– Кэролл, ты не мог бы взять трубку? Если это пациент, скажи, что мы едим, – обратилась к сыну Делия, хотя знала, что от пациента будет нелегко отделаться.
Подросток поплелся на кухню, бормоча что-то про «взрослые звонки», а Делия откусила кусочек от ножки. Мясо оказалось сухим и жестким, как доска, оттого что его передержали в духовке.
– Это тебя, мам, – сказал Кэролл, высовываясь из двери.
– Ну, узнай кто и спроси, могу ли я перезвонить.
– Он говорит, что это по поводу машины времени.
– Машины времени? – спросил Сэм.
– Я вернусь через минуту. – Делия встала, откладывая в сторону салфетку.
– Кто-то хочет продать тебе машину времени? – спросил Сэм.
– Нет! Насколько я знаю, нет. Или, я не знаю... – Она опустилась назад на свое место и попросила сына: – Скажи ему, что нам ничего не нужно.
Кэролл убрал голову.
Делии показалось, что кусок цыпленка застрял у нее в горле. Она взяла корзинку с булочками и предложила:
– Тереза? Мари-Клер? Возьмите и передайте остальным, пожалуйста.
Когда Кэролл вернулся за стол, мать на него даже не взглянула. Вслед за булочками она передала по кругу масленку и только потом подняла глаза, чтобы встретиться с внимательным взглядом Элизы. Вот кого нужно было остерегаться. Иногда сестра бывала слишком догадливой.
– Этот фарфор принадлежал вашей прабабушке, – говорила близняшкам Линда. – Ее звали Синтия Рамсэй. Она считалась первой балтиморской красавицей, и весь город гадал, почему она дала согласие этому коренастому никчемному коротышке, Исайе Фелсону. Но он, видите ли, был врачом и пообещал, что если она станет его женой, то никогда не заболеет туберкулезом. Просто почти все в ее семье умирали от туберкулеза. Наверняка поэтому прабабушка вышла за него, и они переехали в Роланд-Парк, и оба до конца дней были здоровы как быки и к тому же родили двух здоровых детей, один из них был вашим дедушкой. Вы же помните дедущку?
– Он не разрешал нам кататься по дому на роликах.
– Точно. Так или иначе, ваша прабабушка к свадьбе заказала фарфор из Европы, эти самые тарелки, с которых вы сегодня едите.
– Кроме Розали, – сказала Мари-Клер.
– Что, милая?
– У Розали тарелка не из свадебного фарфора.
– Нет, та что у Розали, из магазина «К-март», – заметила Линда и передала масло Элеоноре, не замечая, как глаза Розали стали еще более водянистыми, чем обычно.
– Господи, мне не нужно масла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Велма, подружка сына, была миниатюрной, похожей на эльфа женщиной с вызывающей фигурой, которую подчеркивали обтягивающие белые шорты. Делия вроде бы понимала, чего она добивается. С одной стороны, когда девушка вошла в гостиную, то сразу направилась к отдельно стоящему креслу, как будто привыкла держаться в стороне. С другой, в ней было столько жизни, что даже у Кэролла – разумеется, и у Кэролла – в ее присутствии загорались глаза, а Сэм предложил ей самый большой кусок цыпленка («Вам нужно побольше есть», – сказал он, что было для него совершенно нетипично). Затем она расположила к себе Линду, изумившись именам девочек.
– Я просто помешана на французских именах, я и свою дочь назвала Розали, – сказала она. – Черт, как бы я хотела поехать во Францию. Я ведь дальше Хэгер-стауна не выезжала, ездила туда несколько раз на шоу парикмахеров.
Велма была косметологом и работала в парикмахерской, где были и женский и мужской залы. Там они и познакомились с Рамсэем – он пришел сделать стрижку и пригласил ее на чай в дом своего приятеля, тоже первокурсника. Теперь сын гордо сидел рядом с девушкой, положив руку на спинку ее стула, и весь сиял, глядя на свою семью за столом. Хотя Рэмсей и был невысок ростом (этим он пошел в отца Делии), рядом с Велмой он казался мужественным и представительным.
– Хотя прошлой осенью я ездила в Питсбург на конференцию, посвященную окрашиванию волос, – вспомнила Велма. – Я осталась там на ночь, а Розали была с моей мамой.
Розали склонилась над очередным блюдом, подняла на Велму огромные прозрачные глаза и посмотрела на мать, как Делии показалось, с отчаянием.
– В нашей парикмахерской буквально все умеют красить волосы, – продолжала Велма. Обращалась ли она к Элеоноре или ко всем? Элеонора ободряюще кивала, на ее лице читалось самое благодушное выражение. – Некоторым людям лучше краситься в холодные оттенки, а некоторым – в теплые, – поделилась опытом Велма, – и им никогда, никогда не следует их менять, хотя вы бы удивились, узнав, сколько людей пытались.
– Дорогая, зависит ли это от темперамента? – спросила Элеонора.
Но в тот же момент Элеонору отвлек Сэм, протягивая ей блюдо.
– О, мерси, Сэм, – поблагодарила она. – Но это не совсем то!
– Я думал, ты просила грудку.
– Да, просила, но только небольшой кусочек. Такой огромный я не съем.
Он подцепил на вилку еще один и протянул ей:
– Этот подойдет?
– И этот огромный!
– Мам, но меньше нет.
– А нельзя просто отрезать половину? Мне никогда этого не съесть.
Он положил мясо назад в блюдо, чтобы разрезать.
– У одной женщины, – рассказывала остальным Велма, – когда она пришла к нам, волосы были розовыми, и я ей говорю: «Мадам, вы так не правы, к вашему оттенку кожи идут только холодные тона». А она говорит: «О, но поэтому-то я и тяготею к теплым. Мне нравятся противоположности». Я просто не могла ей поверить.
– Сэм, дорогой, здесь в шесть раз больше спаржи, чем я могу съесть, – продолжала капризничать Элеонора.
– Мама, здесь три стручка. Как я могу положить тебе в шесть раз меньше?
– Мне бы полстручка, если не сложно.
– Знаете, – обратилась Велма к Элизе, – вам бы очень пошел оттенок «маджента». С вашими угольно-черными волосами. Этот загар вас не слишком освежает.
– Так или иначе, мне нравится загар, – отрубила Элиза, как будто это было ее кредо.
– Бьюсь об заклад, что Сьюзи уже определилась с цветами. Правда? Цвет морской волны – это что-то.
– Я это первый раз надела, – сказала Сьюзи, но ее лицо расплылось в довольной улыбке.
– Я наряжаю Розали только в цвет морской волны или близкие ему оттенки. Во всем остальном она выглядит блекло.
– Сэм, мне не хочется показаться несносной, – вступила Элеонора, – но я хочу передать тебе свою тарелку назад. Оставь мне крохотную порцию картофельного салата и отдай остальное кому-нибудь еще.
– Ну, мама, просто оставь его там.
– Но, дорогой, его слишком много.
– Тогда почему бы тебе не съесть, сколько захочется, и оставить лишнее.
– Нет, ты знаешь, как я ненавижу, когда еда пропадает.
– Тогда просто подавись этой проклятой едой, мама.
– Господи, – простонала Элеонора. Зазвонил телефон.
– Кэролл, ты не мог бы взять трубку? Если это пациент, скажи, что мы едим, – обратилась к сыну Делия, хотя знала, что от пациента будет нелегко отделаться.
Подросток поплелся на кухню, бормоча что-то про «взрослые звонки», а Делия откусила кусочек от ножки. Мясо оказалось сухим и жестким, как доска, оттого что его передержали в духовке.
– Это тебя, мам, – сказал Кэролл, высовываясь из двери.
– Ну, узнай кто и спроси, могу ли я перезвонить.
– Он говорит, что это по поводу машины времени.
– Машины времени? – спросил Сэм.
– Я вернусь через минуту. – Делия встала, откладывая в сторону салфетку.
– Кто-то хочет продать тебе машину времени? – спросил Сэм.
– Нет! Насколько я знаю, нет. Или, я не знаю... – Она опустилась назад на свое место и попросила сына: – Скажи ему, что нам ничего не нужно.
Кэролл убрал голову.
Делии показалось, что кусок цыпленка застрял у нее в горле. Она взяла корзинку с булочками и предложила:
– Тереза? Мари-Клер? Возьмите и передайте остальным, пожалуйста.
Когда Кэролл вернулся за стол, мать на него даже не взглянула. Вслед за булочками она передала по кругу масленку и только потом подняла глаза, чтобы встретиться с внимательным взглядом Элизы. Вот кого нужно было остерегаться. Иногда сестра бывала слишком догадливой.
– Этот фарфор принадлежал вашей прабабушке, – говорила близняшкам Линда. – Ее звали Синтия Рамсэй. Она считалась первой балтиморской красавицей, и весь город гадал, почему она дала согласие этому коренастому никчемному коротышке, Исайе Фелсону. Но он, видите ли, был врачом и пообещал, что если она станет его женой, то никогда не заболеет туберкулезом. Просто почти все в ее семье умирали от туберкулеза. Наверняка поэтому прабабушка вышла за него, и они переехали в Роланд-Парк, и оба до конца дней были здоровы как быки и к тому же родили двух здоровых детей, один из них был вашим дедушкой. Вы же помните дедущку?
– Он не разрешал нам кататься по дому на роликах.
– Точно. Так или иначе, ваша прабабушка к свадьбе заказала фарфор из Европы, эти самые тарелки, с которых вы сегодня едите.
– Кроме Розали, – сказала Мари-Клер.
– Что, милая?
– У Розали тарелка не из свадебного фарфора.
– Нет, та что у Розали, из магазина «К-март», – заметила Линда и передала масло Элеоноре, не замечая, как глаза Розали стали еще более водянистыми, чем обычно.
– Господи, мне не нужно масла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103