Чушь, полная чушь!
А Илья глубокомысленно молчал.
Ему стоило большого труда сохранять легкий, дружелюбный тон. Снисходительности напустил для пущего эффекта и врал самому себе, что ее ответы не так уж важны.
Кретин!
— Ты есть хочешь? — хмуро поинтересовался он.
— Ты уже спрашивал, пару километров назад, — отрезала Женька и уставилась в окно.
— Извини. Не думай, что я не хочу на вопрос отвечать. Насчет жены все просто, мы развелись, вот и все.
Женя быстро повернулась.
— И все? А как же… Данька? Как она его оставила?.. Она осеклась на полуслове.
— Да, да. Это… бывает.
Тебе с папочкой будет лучше, сказала ей мама. Хотелось бы верить, что Даньке такое не говорили.
— Ей с ребенком трудно личную жизнь налаживать, — легко выговорил Илья, — да я бы и не позволил, Данила — мой сын, понятно?
— Понятно, — торопливо высказалась Женька, — извини.
— Да чего там. Ты же сама так выросла, с отцом. Скажешь, плохо?
Она кивнула. Потом покосилась на него и четко произнесла:
— Хорошо. С батей хорошо.
— Он сейчас где, батя? На гонках?
— Он погиб.
— Ясно. Прости.
Все, действительно, стало ясно. Знакомая опустошенность в глазах, словно твое собственное отражение. Одиночество. Боль. Всевозможные маски не по размеру, зато чужие и непроницаемые. Затянувшаяся игра в прятки.
— Выходи, я покажу тебе Москву, — сказал Илья спустя некоторое время.
* * *
Они были на самом верху МГУ, проскользнув мимо охраны, поплутав некоторое время по лабиринтам ГЗ — Главного Здания университета, как доложил Илья тоном опытного экскурсовода, и протиснувшись через решетки на чердаке.
Их встретил теплый ветер и безбрежная небесная лазурь. Женька не сразу решилась посмотреть вниз.
— Только не охай, — с усмешкой предупредил Илья. Она взглянула и охнула.
Под ногами в летнем мареве подрагивали дома, зеленые кляксы листвы, нити дорог, и глаз не хватало, чтобы объять пространство.
Она все охала и ахала, осторожно ступая между громадных антенн, прикладывала ладони к щекам, качала головой, а он ходил следом и улыбался.
— Вообще-то я высоты боюсь, — удивляясь самой себе, проговорила Женька, — а тут совсем не страшно. Просто дух захватывает. Но ни капельки не страшно!
— Мы сюда часто забирались. Когда я учился. И все равно каждый раз очумеваешь.
— Да уж, наверное, привыкнуть к такому невозможно.
— Ну что, пойдем? Или еще посмотришь?
— Идем, — легко вздохнула она.
Он взял ее за руку, чтобы помочь пробраться по лестницам. И держал всю дорогу. Охранники на первом этаже вдруг проявили к ним интерес и долго выясняли, к кому они приходили и зачем. Илья дурачился, на вопросы не отвечал, взяток не давал и, потешаясь изо всех сил, говорил какие-то очевидные глупости. Женя стояла рядом, плечом втиснувшись в его бок. Ей было жутко интересно, как он выкрутится, и немного боязно, и очень-очень весело.
Наконец, они миновали вахту.
— А теперь мы поедем кутить! — решил Илья, не выпуская ее прохладных пальцев из ладони. — Только тебя сначала надо переодеть.
И был марш-бросок по бутикам, где вышколенные продавцы — консультанты, вот как они назывались, — старательно прятали снисходительные ухмылки при виде Женькиного платья в пятнах травы и босых пяток, выглядывающих из туфелек.
И были смешинки в уголках его глаз, когда она исподтишка смотрела на него. И широкая улыбка, когда он замечал ее взгляд. И восхищение, когда на ней образовывалось нечто летящее или обтягивающее, яркое или приглушенное, бордовых тонов или цвета беж.
Было беснующееся в витринах солнце.
Были обалденно вкусные бутерброды с семгой и дрянной кофе в какой-то забегаловке на Тверской, и случайное столкновение коленок под шатким пластмассовым столиком, и уютный шорох листвы совсем рядом, и осколки сапфира сквозь зеленые ветви.
Был ленивый, дремотный разговор о погоде и курсе валют, а потом Илья вдруг ни с того ни с сего рассказал, как тыщу лет назад обнаружил у ворот дома подкидыша с признаками овчарки, обозвал его Греем, а тот через некоторое время порадовал здоровеньким потомством и был переименован дедом в Геру. Женька хохотала так, что шарахались в стороны разбитные официанточки и молодежь в пузырящихся штанах по-свойски предлагала чокнуться бутылками пива.
Были ускользающие взгляды и прямые улыбки, и смутная надежда на чудо, и уверенность, что чудес не бывает, а солнце уже смыкало в изнеможении веки, благонравно прикрывало зевки плотными, мглистыми облаками, и ночь медленно вползала в город, словно старый пес в конуру.
И была дорога домой, и одним ветром умывало их лица. И оба понимали, что ничего — ровным счетом ничего!!! — нет между ними.
Они не смотрели уже друг на друга, погруженные в свое одиночество, как в спасение. Словно дойдя до заветной дверки в каморке папы Карло, вдруг обнаружилось, что руки трясутся, голова кружится, перед глазами туман, и невозможно достать золотой ключик и втиснуть его в скважину, и повернуть, и надавить, и вздохнуть с облегчением, и смахнуть последнюю слезу перед тем, как окунуться в счастье.
— Попьем чайку перед сном? — зевая, спросил Илья, словно Женька была его любимой тетушкой, приехавшей навестить племянника из далекого Уренгоя, и он целый день показывал ей столицу, а теперь весь гудит от усталости и желания вытянуть ноги перед камином.
— Попьем, — согласилась она, — только тихонько, а то все, наверное, спят уже.
И вылезла из Шушика, и поплелась к дому, и даже не сделала попытки помочь выгрести покупки, ведь за тетушками положено ухаживать, разве нет?
— Тебе молока налить? — спросил он, задумчиво разглядывая кучу пакетов, сваленных в углу кухни.
— Налей. Хотя нет, не надо. А вообще-то, налей. Было совсем непонятно, зачем они тянут время, и все никак не разойдутся по углам, в свою привычную безнадегу.
— Ты ее любил? — спросила Женька, интенсивно разбалтывая сахар в чашке.
— Кого? — притворился он.
— Жену. Любил?
— Жень, это не важно, правда. Это совсем не то.
Не главное, вот что он хотел сказать. Может, и любил, какая теперь разница? Просто совсем не так представлялась жизнь. Господи, что за глупость?! Он даже подумать об этом внятно не в состоянии, куда уж объяснить!
— А ты? У тебя был кто-то?
Женька посмотрела в угол, будто пытаясь обнаружить там ответ.
— Были, конечно, — легкомысленно повела плечом она, — а что?
Вдруг он скажет, что. Вдруг?!
— Ничего. Просто интересно. Ничего. Вот именно — ничего.
Сейчас они допьют чай, поднимутся на второй этаж и разойдутся в разные стороны. А завтра она уйдет из этого дома. Потому что «нелепо, смешно, безрассудно, ааааааа» натыкаться каждую секунду на отражение собственной звериной тоски в антрацитовых глазах.
Любимых глазах со вселенской скорбью, эхом ее скорби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69