Она выглядела значительно старше своих лет. Спелые вишни глаз блестели от радости; в хриплом голосе слышались нежные нотки. Ричи Мевилл была довольно высокого роста, ее длинные, сильные руки чуть не задушили Ксавьеру. Прозрачный пеньюар сообщал ее ласкам почти интимный характер.
– Идем, дорогая. Я читала в газетах отчеты об этих слушаниях. Тебе сейчас, наверное, достается – хуже некуда?
– Случалось и похуже.
– Я всегда говорила, что в пиковых ситуациях у тебя открывается второе дыхание.
– Просто, когда на меня давят, я зверею и даю сдачи.
В передней царил полумрак. На полу лежал пурпурный ковер с длинным, густым ворсом. Со стен, задрапированных бархатом цвета лаванды, свисали стеклянные шары. Двери были обиты кожей. Сандаловые кадильницы источали сладковатый, терпкий аромат. Во всем чувствовалось стремление хозяйки отгородиться от внешнего мира. Ричи Мевилл подвела Ксавьеру к двери в дальнем конце передней.
– Вот моя святая святых. Отсюда я могу контролировать все остальные помещения. Располагайся поудобнее, чувствуй себя как дома.
Все в будуаре Ричи Мевилл кричало о роскоши. Темно-розовый ковер, в котором ноги утопали по самую щиколотку. Стены и потолок, задрапированные розовым шелком. Мягко льющийся из скрытых светильников свет. Мебели было не густо: только телевизор на подставке в углу, книжная полка и – в центре комнаты – круглая тахта королевских размеров, покрытая леопардовыми шкурами. На ней было разбросано несколько подушек, также в чехлах из леопардовых шкур. Рядом с тахтой с одной стороны стоял журнальный столик, а с другой – что-то вроде пульта. На стенах – ничего, кроме одной-единственной цветной репродукции, изображавшей парочку, занимающуюся любовью по Камасутре, позиция номер сорок два.
Ричи Мевилл жестом указала на тахту, а сама подошла к стене и, нажав кнопку, открыла дверцу скрытого в стене бара. Она откупорила бутылку вина, а Ксавьера тем временем сбросила на пол шарф и пальто и грациозно опустилась на тахту. Ричи наполнила бокалы, закрыла бар и устроилась рядом с ней.
– Спасибо. – Ксавьера взяла бокал и пригубила вино. – Ого, да это высший сорт!
– Да, неплохое вино, – со вздохом подтвердила Ричи Мевилл. – Один знакомый летал в командировку во Францию и Германию и вывез оттуда вин и антиквариата – шестнадцать грузовых самолетов. Он продал мне пятьдесят ящиков безо всякой наценки.
– Что значит блат!
Ричи Мевилл невесело усмехнулась.
– Да, мне тут кое-что перепадает, но… – она судорожно сглотнула. – Оно того не стоит, Ксавьера. Я проклинаю тот день, когда ступила на этот путь. После смерти мамы…
Ее душили слезы. Она поставила бокал на пульт и спрятала лицо в ладонях. Ксавьера, подвинувшись поближе, обняла ее за плечи.
– Ну-ну, Ричи, все не так уж плохо.
– Ты не представляешь, – всхлипывала та. – Просто не представляешь. Известно ли тебе, что ты первая из всех знакомых, кто посетил или хотя бы заговорил со мной? Знаешь, что сказала мне мама перед смертью?
– Что, дорогая?
Ричи Мевилл проглотила комок и вытерла глаза краешком пеньюара.
– Она лежала в больнице, я приехала навестить ее. Врачи сказали, что она умирает от рака, вот я и прилетела. Когда мама ненадолго пришла в сознание, она спросила: «Кто это?» – «Это я – твоя дочь, Ричи Мевилл». – «У меня нет такой дочери. Я знала шлюху по имени Ричи Мевилл, она уехала в Вашингтон, но это не моя дочь». Я расплакалась: «Мама, прости меня!» А она: «Я лезла вон из кожи, чтобы дать тебе образование, а ты уехала в Вашингтон. Ты мне не дочь!» Ксавьера, она так и умерла, не простив меня!
Гостья не знала, что сказать. Она только вздохнула и крепче прижала к себе рыдающую приятельницу.
– Наверное, ей сказал кто-то из знакомых.
– Да, – всхлипывала Ричи, – могу себе представить, как они это преподнесли. У матери было шестнадцать дочерей, и только я одна навлекла на нее такое бесчестье. Почти все мои сестры работают в Атланте, кроме двух – они устроились в Новом Орлеане. Да еще Клементина сидит в тюрьме за убийство своего парня. Но большинство – в Атланте. И ни одна знать меня не желает.
– Возможно, они еще изменят свое отношение.
– Нет, потому что даже когда им позарез требуется помощь – от меня они ее не принимают. Ведь как было с Клементиной. Ее парень женился на ней после того, как она забеременела – в третий или четвертый раз. Он думал, от него, но ребенок родился белым, и муж выгнал Клементину на улицу. А у нее всегда был бешеный темперамент; она утратила контроль над собой и убила его. Я сразу же примчалась и предложила внести залог и нанять хорошего адвоката, но она заявила, что лучше сгниет в тюрьме, чем примет помощь из моих рук. И ни одна ни разу не ответила на мои письма. Просто ума не приложу, какое затмение на меня нашло, что я перебралась сюда. Уж лучше бы… – Ричи Мевилл захлебнулась слезами.
– Ну-ну, – гладя ее по спине, пробормотала Ксавьера. – Зато ты многого достигла. У тебя есть свой дом и все остальное…
– Какой мне от этого прок, если моя собственная родня знать меня не желает? И вообще никто – кроме тебя, Ксавьера! Ты ангел!
«Ангел» вздохнул.
– Ричи Мевилл, я не из тех, кто тыкает пальцем в другого. Если человек совершил скверный поступок, я заранее убеждена, что в тот момент у него не было выбора. Бывают прегрешения похлеще, чем перебраться в Вашингтон.
– Это какие же?
– Ну… Так прямо ответить трудно. Я должна подумать.
– Вот видишь! – в отчаянии воскликнула Ричи Мевилл. – Ты не можешь вспомнить, потому что хуже этого и впрямь ничего нет.
– Наверняка есть – ну, хоть капельку похуже! Возьми себя в руки, Ричи. Я ведь приехала навестить тебя, так что давай рассказывай, как дела.
Хозяйка дома подавила рыдание и сделала громадное усилие над собой, чтобы успокоиться.
– Да все нормально.
– Как идет бизнес?
– Сейчас у меня двенадцать девушек, большей частью из беглых, тех, которым никуда нет хода, кроме как в Вашингтон. Прибыль составляет восемь миллионов в год.
– Недурно! Полиция не беспокоит?
– Восемь миллионов «грязными». «Чистыми» – два миллиона.
– Понятно. И двенадцать девушек? Все равно неплохо. У тебя свой врач или ты обращаешься то к одному, то к другому?
– Все мои девушки застрахованы от гонореи и нежелательной беременности. Еще есть врач, который делает им уколы, когда слишком большой наплыв гостей. За это он пользуется ими бесплатно.
– Прекрасная организация! А как ты контролируешь качество работы?
Ричи Мевилл склонилась над пультом и нажала кнопку. Та часть стены, где висела репродукция, отъехала в сторону, и открылись двадцать небольших телеэкранов. В восьми комнатах горел свет. На кроватях лежали пары.
– Всего у меня двадцать комнат. Как только кто-нибудь сядет на кровать, автоматически включается камера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Идем, дорогая. Я читала в газетах отчеты об этих слушаниях. Тебе сейчас, наверное, достается – хуже некуда?
– Случалось и похуже.
– Я всегда говорила, что в пиковых ситуациях у тебя открывается второе дыхание.
– Просто, когда на меня давят, я зверею и даю сдачи.
В передней царил полумрак. На полу лежал пурпурный ковер с длинным, густым ворсом. Со стен, задрапированных бархатом цвета лаванды, свисали стеклянные шары. Двери были обиты кожей. Сандаловые кадильницы источали сладковатый, терпкий аромат. Во всем чувствовалось стремление хозяйки отгородиться от внешнего мира. Ричи Мевилл подвела Ксавьеру к двери в дальнем конце передней.
– Вот моя святая святых. Отсюда я могу контролировать все остальные помещения. Располагайся поудобнее, чувствуй себя как дома.
Все в будуаре Ричи Мевилл кричало о роскоши. Темно-розовый ковер, в котором ноги утопали по самую щиколотку. Стены и потолок, задрапированные розовым шелком. Мягко льющийся из скрытых светильников свет. Мебели было не густо: только телевизор на подставке в углу, книжная полка и – в центре комнаты – круглая тахта королевских размеров, покрытая леопардовыми шкурами. На ней было разбросано несколько подушек, также в чехлах из леопардовых шкур. Рядом с тахтой с одной стороны стоял журнальный столик, а с другой – что-то вроде пульта. На стенах – ничего, кроме одной-единственной цветной репродукции, изображавшей парочку, занимающуюся любовью по Камасутре, позиция номер сорок два.
Ричи Мевилл жестом указала на тахту, а сама подошла к стене и, нажав кнопку, открыла дверцу скрытого в стене бара. Она откупорила бутылку вина, а Ксавьера тем временем сбросила на пол шарф и пальто и грациозно опустилась на тахту. Ричи наполнила бокалы, закрыла бар и устроилась рядом с ней.
– Спасибо. – Ксавьера взяла бокал и пригубила вино. – Ого, да это высший сорт!
– Да, неплохое вино, – со вздохом подтвердила Ричи Мевилл. – Один знакомый летал в командировку во Францию и Германию и вывез оттуда вин и антиквариата – шестнадцать грузовых самолетов. Он продал мне пятьдесят ящиков безо всякой наценки.
– Что значит блат!
Ричи Мевилл невесело усмехнулась.
– Да, мне тут кое-что перепадает, но… – она судорожно сглотнула. – Оно того не стоит, Ксавьера. Я проклинаю тот день, когда ступила на этот путь. После смерти мамы…
Ее душили слезы. Она поставила бокал на пульт и спрятала лицо в ладонях. Ксавьера, подвинувшись поближе, обняла ее за плечи.
– Ну-ну, Ричи, все не так уж плохо.
– Ты не представляешь, – всхлипывала та. – Просто не представляешь. Известно ли тебе, что ты первая из всех знакомых, кто посетил или хотя бы заговорил со мной? Знаешь, что сказала мне мама перед смертью?
– Что, дорогая?
Ричи Мевилл проглотила комок и вытерла глаза краешком пеньюара.
– Она лежала в больнице, я приехала навестить ее. Врачи сказали, что она умирает от рака, вот я и прилетела. Когда мама ненадолго пришла в сознание, она спросила: «Кто это?» – «Это я – твоя дочь, Ричи Мевилл». – «У меня нет такой дочери. Я знала шлюху по имени Ричи Мевилл, она уехала в Вашингтон, но это не моя дочь». Я расплакалась: «Мама, прости меня!» А она: «Я лезла вон из кожи, чтобы дать тебе образование, а ты уехала в Вашингтон. Ты мне не дочь!» Ксавьера, она так и умерла, не простив меня!
Гостья не знала, что сказать. Она только вздохнула и крепче прижала к себе рыдающую приятельницу.
– Наверное, ей сказал кто-то из знакомых.
– Да, – всхлипывала Ричи, – могу себе представить, как они это преподнесли. У матери было шестнадцать дочерей, и только я одна навлекла на нее такое бесчестье. Почти все мои сестры работают в Атланте, кроме двух – они устроились в Новом Орлеане. Да еще Клементина сидит в тюрьме за убийство своего парня. Но большинство – в Атланте. И ни одна знать меня не желает.
– Возможно, они еще изменят свое отношение.
– Нет, потому что даже когда им позарез требуется помощь – от меня они ее не принимают. Ведь как было с Клементиной. Ее парень женился на ней после того, как она забеременела – в третий или четвертый раз. Он думал, от него, но ребенок родился белым, и муж выгнал Клементину на улицу. А у нее всегда был бешеный темперамент; она утратила контроль над собой и убила его. Я сразу же примчалась и предложила внести залог и нанять хорошего адвоката, но она заявила, что лучше сгниет в тюрьме, чем примет помощь из моих рук. И ни одна ни разу не ответила на мои письма. Просто ума не приложу, какое затмение на меня нашло, что я перебралась сюда. Уж лучше бы… – Ричи Мевилл захлебнулась слезами.
– Ну-ну, – гладя ее по спине, пробормотала Ксавьера. – Зато ты многого достигла. У тебя есть свой дом и все остальное…
– Какой мне от этого прок, если моя собственная родня знать меня не желает? И вообще никто – кроме тебя, Ксавьера! Ты ангел!
«Ангел» вздохнул.
– Ричи Мевилл, я не из тех, кто тыкает пальцем в другого. Если человек совершил скверный поступок, я заранее убеждена, что в тот момент у него не было выбора. Бывают прегрешения похлеще, чем перебраться в Вашингтон.
– Это какие же?
– Ну… Так прямо ответить трудно. Я должна подумать.
– Вот видишь! – в отчаянии воскликнула Ричи Мевилл. – Ты не можешь вспомнить, потому что хуже этого и впрямь ничего нет.
– Наверняка есть – ну, хоть капельку похуже! Возьми себя в руки, Ричи. Я ведь приехала навестить тебя, так что давай рассказывай, как дела.
Хозяйка дома подавила рыдание и сделала громадное усилие над собой, чтобы успокоиться.
– Да все нормально.
– Как идет бизнес?
– Сейчас у меня двенадцать девушек, большей частью из беглых, тех, которым никуда нет хода, кроме как в Вашингтон. Прибыль составляет восемь миллионов в год.
– Недурно! Полиция не беспокоит?
– Восемь миллионов «грязными». «Чистыми» – два миллиона.
– Понятно. И двенадцать девушек? Все равно неплохо. У тебя свой врач или ты обращаешься то к одному, то к другому?
– Все мои девушки застрахованы от гонореи и нежелательной беременности. Еще есть врач, который делает им уколы, когда слишком большой наплыв гостей. За это он пользуется ими бесплатно.
– Прекрасная организация! А как ты контролируешь качество работы?
Ричи Мевилл склонилась над пультом и нажала кнопку. Та часть стены, где висела репродукция, отъехала в сторону, и открылись двадцать небольших телеэкранов. В восьми комнатах горел свет. На кроватях лежали пары.
– Всего у меня двадцать комнат. Как только кто-нибудь сядет на кровать, автоматически включается камера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38