Оставшись вдвоем, мы с Рено вновь обрели то состояние равновесия, которое было нашей тайной и которое, однако, лучилось вокруг нас явственнее, чем сама очевидность. Когда я появлялась на пляже, шагая сквозь отблески полуденного солнца, которые море, казалось, гонит ко мне, как огненные волны, мальчики, игравшие с Рено в волейбол или водное поло, поздоровавшись со мной, удалялись прочь и никто ни разу не позволил себе иронической улыбки в наш адрес. Просто они возвращали мне мое добро. Я отказалась от попыток отсылать Рено к ним, доказывать ему, что он свободен. Как-то он ответил мне так резко, что я прикусила язык: "Да знаю, что свободен! Если тебе скучно со мной, так и скажи!" Потом, буркнув что-то, растянулся рядом с моим лежаком. Эта откуда-то взявшаяся резкость, эта власть надо мной также были новым веянием.
И все-таки я потихоньку подыскивала третье действующее лицо на время нашего пребывания на Корсике, конечно, что-нибудь не угрожавшее нашим отношениям; но долгие поездки на автомобиле не облегчали дело. Эти поездки никого, кроме нас, не соблазняли. Когда мы приземлились в аэропорту, я первым делом взяла напрокат машину, так как свою мы оставили дома – я знала, что она плохо приспособлена к здешним узким и извилистым дорогам. Мы уезжали сразу же после второго завтрака и таким образом избавлялись от тягостной сиесты. Как только дорога отступала от берега, она сразу же очень круто шла вверх, а горный ветер, свистевший вокруг машины, прогонял дремоту. Возвращались мы поздно, когда спадала жара, когда на небе и на море разыгрывалась феерия заката, лившего расплавленное золото, а иногда и глубокой ночью. Сам Рено каждый день требовал этих эскапад, и в конце концов они стали как бы основным ритмом, даже рутиной наших каникул. Ну как же я могла сопротивляться?
Вечерами в отеле или утром на пляже мы никогда не говорили о своих вылазках и своих открытиях. Мы хранили их про себя, ревниво отдавая предпочтение своим маленьким чудесам перед официальными чудесами, отмеченными на всех картах и куда каждый мог без труда поехать. Да и увидели бы другие то же, что мы? Мы добирались до расположенных чуть ли не на краю света ущелий, мы подымались среди строевого леса на головокружительные склоны, мы достигали перевалов на высоте в полторы тысячи метров, где стояли редкие березки, такие тонкоствольные, с такой легкой листвой, что, казалось, они цепляются ветвями за воздушный купол. Наше продвижение останавливала куща каштанов, насчитывавших, по уверению старожилов, тысячу лет. Мы ехали дальше и попадали в хаос скал, изглоданных ветром, отточившим их в форме химер, украшающих водосточные трубы, раковин, драпировок, то кроваво-красных, то позлащенных солнцем, в зависимости от часа дня. Десятки раз на день меня словно осеняло, что здесь высекаются, формируются, пускают корни, набираются силы, чтобы жить, воспоминания. Я молчала, и мне вторила немота моего спутника, хотя всего месяца два назад он непременно бы крикнул, что пейзаж "потрясный".
В такие минуты на память мне приходила наша злополучная ссора из-за Патрика с его "кадиллаком", но вспоминала я лишь о том, что спор причинил мне боль, а не самую его причину, ей теперь я уже не придавала значения. Если эта одержимость Буссарделями и бросала свою зловещую тень на наш медовый месяц, то лишь в качестве контраста, дабы я могла полнее оценить наше счастье! Но тень быстро уходила, и я молчала. И ехала дальше.
Единственно, кто попадался нам по пути – машины на этих дорогах мы редко встречали, так как курортная толкучка сосредоточивалась в северной части острова,– единственно, кого мы встречали по пути, были черные свиньи, свободно разгуливавшие по горам, ослики, неизвестно кому принадлежавшие, низкорослые коровы, которые, заняв всю идущую по крутому карнизу дорогу, не желали нас пропускать. Как-то в деревне, где мы остановились выпить холодной воды, к нам подошел пес и обнюхал Рено. Мой сын, большой любитель собак, но не имевший их после того, как мы покинули остров и поселились в Фон-Верте, ответил на его авансы, заговорил с ним. А в машине спросил:
– Какой он породы?
– По-моему, просто очаровательный кабысдох.
– Тоже скажешь! Здесь таких очень много. И все одной крови.
Что верно, то верно. Нечто вроде немецкой овчарки, только меньшего размера, шерсть бледно-рыжая, ясно, какая-то помесь, но с течением времени путем скрещивания вывелась некая новая островная порода.
– Это корсиканская овчарка,– постановил мой сын.– Я просто уверен, что это особая порода. Похожа на лайку.
На следующий день я, сославшись на то, что хочу взглянуть на стройку, удрала из гостиницы и помчалась в поселок.
– Собаками не торгуем,– таков был заслуженный мною ответ, изреченный на столь чистейшем языке, без всякого провансальского акцента, что даже уши мои возрадовались.
Но через некоторое время мы снова сделали привал в том чудесном местечке, и тот же пес снова начал ластиться к Рено, которому я ничего не сообщила о своей неудачной попытке. Крестьянка, спровадившая меня в тот раз, подошла поближе. Она стояла, гордо выпрямившись, и молча смотрела на нас, скупясь на слова и улыбки... Потом заявила, что обычно собака дичится посторонних.
– У меня есть щенки,– добавила она.– Это их отец. Раз уж собаки вас так любят, я решила доставить вам удовольствие и подарить одного.
Я почувствовала, что, если мы заставим себя упрашивать, мы оскорбим ее не меньше, чем если предложим ей за щенка деньги. Глаза моего Рено заблестели. Он выбрал себе маленького кобелька, который был точной копией папаши, только в щенячьем издании.
– Зовите его Пирио,– объявила дарительница.– Так его отца зовут, и его так надо звать.
Она взяла веревочку и нацепила на шею щенку, который безропотно пошел за нами. Теперь женщина глядела нам вслед с улыбкой. Я тут же решила послать ей с континента сувенир, какой-нибудь подарок, какую-нибудь безделицу, чтобы не оскорбить ее гордости.
Песик привязался к Рено так же быстро, как Рено к песику, и каждый принимал горячее участие в играх другого. Но собака все-таки была только пародией на того, кто, по моей мысли, должен был стать третьим между мной и сыном. Напротив, Пирио стал лишь еще одним связующим звеном. Теперь мы были словно та супружеская пара, которая за неимением детей заводит себе собачку.
Утром, вместо того чтобы дремать в кровати, откуда и в самом деле я видела Рено на пляже, я размышляла о нас двоих гораздо хладнокровнее, чем в Фон-Верте, и мысли мои не приносили мне успокоения. И видела я лишь опасности, чересчур классические, которым подвергнется Рено из-за нашей близости, из-за нашей слишком тесно спаянной жизни. Предоставив сыну возможность устраивать по своему выбору свое юношеское счастье, вместе со мной конечно, не уготовила ли я ему тем самым тяжелую мужскую долю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
И все-таки я потихоньку подыскивала третье действующее лицо на время нашего пребывания на Корсике, конечно, что-нибудь не угрожавшее нашим отношениям; но долгие поездки на автомобиле не облегчали дело. Эти поездки никого, кроме нас, не соблазняли. Когда мы приземлились в аэропорту, я первым делом взяла напрокат машину, так как свою мы оставили дома – я знала, что она плохо приспособлена к здешним узким и извилистым дорогам. Мы уезжали сразу же после второго завтрака и таким образом избавлялись от тягостной сиесты. Как только дорога отступала от берега, она сразу же очень круто шла вверх, а горный ветер, свистевший вокруг машины, прогонял дремоту. Возвращались мы поздно, когда спадала жара, когда на небе и на море разыгрывалась феерия заката, лившего расплавленное золото, а иногда и глубокой ночью. Сам Рено каждый день требовал этих эскапад, и в конце концов они стали как бы основным ритмом, даже рутиной наших каникул. Ну как же я могла сопротивляться?
Вечерами в отеле или утром на пляже мы никогда не говорили о своих вылазках и своих открытиях. Мы хранили их про себя, ревниво отдавая предпочтение своим маленьким чудесам перед официальными чудесами, отмеченными на всех картах и куда каждый мог без труда поехать. Да и увидели бы другие то же, что мы? Мы добирались до расположенных чуть ли не на краю света ущелий, мы подымались среди строевого леса на головокружительные склоны, мы достигали перевалов на высоте в полторы тысячи метров, где стояли редкие березки, такие тонкоствольные, с такой легкой листвой, что, казалось, они цепляются ветвями за воздушный купол. Наше продвижение останавливала куща каштанов, насчитывавших, по уверению старожилов, тысячу лет. Мы ехали дальше и попадали в хаос скал, изглоданных ветром, отточившим их в форме химер, украшающих водосточные трубы, раковин, драпировок, то кроваво-красных, то позлащенных солнцем, в зависимости от часа дня. Десятки раз на день меня словно осеняло, что здесь высекаются, формируются, пускают корни, набираются силы, чтобы жить, воспоминания. Я молчала, и мне вторила немота моего спутника, хотя всего месяца два назад он непременно бы крикнул, что пейзаж "потрясный".
В такие минуты на память мне приходила наша злополучная ссора из-за Патрика с его "кадиллаком", но вспоминала я лишь о том, что спор причинил мне боль, а не самую его причину, ей теперь я уже не придавала значения. Если эта одержимость Буссарделями и бросала свою зловещую тень на наш медовый месяц, то лишь в качестве контраста, дабы я могла полнее оценить наше счастье! Но тень быстро уходила, и я молчала. И ехала дальше.
Единственно, кто попадался нам по пути – машины на этих дорогах мы редко встречали, так как курортная толкучка сосредоточивалась в северной части острова,– единственно, кого мы встречали по пути, были черные свиньи, свободно разгуливавшие по горам, ослики, неизвестно кому принадлежавшие, низкорослые коровы, которые, заняв всю идущую по крутому карнизу дорогу, не желали нас пропускать. Как-то в деревне, где мы остановились выпить холодной воды, к нам подошел пес и обнюхал Рено. Мой сын, большой любитель собак, но не имевший их после того, как мы покинули остров и поселились в Фон-Верте, ответил на его авансы, заговорил с ним. А в машине спросил:
– Какой он породы?
– По-моему, просто очаровательный кабысдох.
– Тоже скажешь! Здесь таких очень много. И все одной крови.
Что верно, то верно. Нечто вроде немецкой овчарки, только меньшего размера, шерсть бледно-рыжая, ясно, какая-то помесь, но с течением времени путем скрещивания вывелась некая новая островная порода.
– Это корсиканская овчарка,– постановил мой сын.– Я просто уверен, что это особая порода. Похожа на лайку.
На следующий день я, сославшись на то, что хочу взглянуть на стройку, удрала из гостиницы и помчалась в поселок.
– Собаками не торгуем,– таков был заслуженный мною ответ, изреченный на столь чистейшем языке, без всякого провансальского акцента, что даже уши мои возрадовались.
Но через некоторое время мы снова сделали привал в том чудесном местечке, и тот же пес снова начал ластиться к Рено, которому я ничего не сообщила о своей неудачной попытке. Крестьянка, спровадившая меня в тот раз, подошла поближе. Она стояла, гордо выпрямившись, и молча смотрела на нас, скупясь на слова и улыбки... Потом заявила, что обычно собака дичится посторонних.
– У меня есть щенки,– добавила она.– Это их отец. Раз уж собаки вас так любят, я решила доставить вам удовольствие и подарить одного.
Я почувствовала, что, если мы заставим себя упрашивать, мы оскорбим ее не меньше, чем если предложим ей за щенка деньги. Глаза моего Рено заблестели. Он выбрал себе маленького кобелька, который был точной копией папаши, только в щенячьем издании.
– Зовите его Пирио,– объявила дарительница.– Так его отца зовут, и его так надо звать.
Она взяла веревочку и нацепила на шею щенку, который безропотно пошел за нами. Теперь женщина глядела нам вслед с улыбкой. Я тут же решила послать ей с континента сувенир, какой-нибудь подарок, какую-нибудь безделицу, чтобы не оскорбить ее гордости.
Песик привязался к Рено так же быстро, как Рено к песику, и каждый принимал горячее участие в играх другого. Но собака все-таки была только пародией на того, кто, по моей мысли, должен был стать третьим между мной и сыном. Напротив, Пирио стал лишь еще одним связующим звеном. Теперь мы были словно та супружеская пара, которая за неимением детей заводит себе собачку.
Утром, вместо того чтобы дремать в кровати, откуда и в самом деле я видела Рено на пляже, я размышляла о нас двоих гораздо хладнокровнее, чем в Фон-Верте, и мысли мои не приносили мне успокоения. И видела я лишь опасности, чересчур классические, которым подвергнется Рено из-за нашей близости, из-за нашей слишком тесно спаянной жизни. Предоставив сыну возможность устраивать по своему выбору свое юношеское счастье, вместе со мной конечно, не уготовила ли я ему тем самым тяжелую мужскую долю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70