По мнению Руассе, префект слишком верил в возможности специального подразделения по борьбе со взрывами. Тут требовались действия в национальном масштабе, чтобы сознанием важности этого дела прониклись одновременно несколько тысяч сотрудников полиции по всей стране, пусть оставят пока в покое наркоманов и проституток, незаконно промышляющих на авеню Фош! Этот скромненький конверт — своего рода тоже бомба. А детонатор имеет имя, которое написано на нем заглавными буквами: Арман Сейнак. Главный редактор «Юманите» и член политбюро коммунистической партии. Руассе позволил себе пять минут поразмышлять над всем этим, набрал номер телефона Вавра и дождался, пока ответил сонный голос.
— Дорогой друг, простите, что разбудил. Это Руассе. Не буду терять времени. Посылаю к вам курьера с кое-какими вещицами, принадлежащими одному мотоциклисту, который сегодня вечером разбился и сейчас лежит без сознания в клинике Божон. Префекта дома не оказалось, так что я вышел прямо на вас.
— Спасибо, — проворчал Вавр. — Надеюсь, не зря разбудили. Но вам, разумеется, видней. — И повесил трубку.
У Баума пошаливала печень, и он знал причину. Обычно он ел то же, что и все, — и никаких неприятностей с этой стороны (как и все французы, он любые проблемы с несварением и прочие беспорядки такого рода приписывал печени). Вчера вечером жена подала ему на ужин всего-навсего равиоли в сухарях с салатом, сыр, немного фруктов, он запил это красным — тоже не так уж много выпил. С чего бы это печени разболеться? А вот ведь болит. Он ее чувствует. Решительно чувствует, и если вспомнить, то в боку ноет уже пару дней. Дело знакомое: он нервничает, а в такие дни печень выкидывает всякие штуки. У других людей, подумал он, все неприятности на уме, а у меня в печенках.
Он плеснул в стакан воды из стоявшего на столе графина и принял лекарство. «Бесполезно, — отметил он про себя. — Но без лекарств еще хуже». На коробочке описывались замечательные действия таблеток при несварении и изжоге. Таблетки, однако, ни разу ему не помогли, и он, глотая их, просто совершал некий ритуал. Это было маленькое суеверие, которое он себе позволял, и, может быть, единственное.
Он взглянул на часы. Десятый час, он уже полтора часа на работе. Привычка такая — приходить пораньше, когда есть проблемы. А нынешние проблемы, он чувствовал, погонят его на улицу Соссэ. Он был бы там уже спозаранку, если б поезда из Версаля приходили раньше.
Последний час он провел в архиве и притащил оттуда одну из серых папок, будто рассчитывая за своим столом отыскать в ней что-то такое, чего в архиве не заметил. Ему хотелось как следует погрузиться в нее, потрогать, пощупать, прочувствовать, прочитать между строк — короче говоря, извлечь то, что не написано открытым текстом на машинке или от руки, но скопилось за многие годы. Досье, лежавшее перед ним, раздражало: такое молчаливое, такое неподатливое. В папке было подшито листков двадцать разного цвета и формата, с разными датами, они были пронумерованы в верхнем правом углу — номер лица, на которое заведено данное досье, и номер страницы, так что исчезновение какого-нибудь листка было бы замечено.
Баум сверил страницы по списку: все на месте. Он и так это знал, потому что проделывал такое каждый день, начиная со среды, а сегодня уже суббота. Это просто был маневр, чтобы выиграть время, поиграть в прятки с папкой, заняться каким-нибудь более или менее механическим делом, пока проблема созревает. Но эта зреет очень уж долго. Он надеялся, что прочитанное вдруг повернется как-то по-другому или, если он прав, фактам найдется какое-то до смешного простое, безобидное объяснение, и то, что сейчас видится ему будто сквозь туман, примет четкие очертания. Беда только — Баум был уверен, да и подсказывал его тридцатилетний опыт, — что если только он правильно толкует известные ему сведения, то никакого простого и невинного объяснения им не будет. И хотя его уверенность подтверждалась реальностью, он хорошо знал человека, чье досье лежало перед ним, его лицо, весь облик, знал его характер. Надежда была эфемерной, просто какое-то предчувствие, ощущение, — все же, если бы его спросили, к чему он склоняется, он назвал бы надежду.
Он продолжал перелистывать страницы, и боль в боку, занимая его мысли, не позволяла ему воспарить в надеждах и возвращала к суровой действительности.
Когда зазвонил внутренний телефон, он почувствовал даже облегчение. Это звонил шеф.
— Баум слушает.
— Альфред, ты мне нужен. Зайди. Разговор будет долгий.
— Иду.
Он запер папку в серый металлический сейф, стоявший в углу комнаты, и с мрачным видом направился по коридору к лифту. Вавр говорил довольно резко — верный признак, что намечается новое дело. Надо надеяться, что с ним просто хотят проконсультироваться. Ему не до того, ему надо сосредоточиться на своей нынешней проблеме. Придется сослаться на занятость.
На пятом этаже он вышел из лифта и зашагал по точно такому же длинному, нудному коридору. Секретарша Вавра поманила его из открытой двери приемной:
— Старик что-то задумал, знаю я эти дела.
— Я и сам знаю. По голосу слышно.
Он прошел через приемную в кабинет.
— Альфред, старина, придется поработать.
— Это не новость.
— Я имею в виду нечто новое. Смотри.
Он протянул фотокопии, присланные Руассе. Просматривая их, Баум качал головой, будто сокрушаясь по поводу человеческой глупости и неистребимой злобы, о которой свидетельствует данный текст, — эту его манеру знал весь отдел.
— Как это к вам попало?
Вавр рассказал о ночном звонке и протянул еще записку сержанта:
— Посмотри и остальное.
Он выложил на стол содержимое карманов мотоциклиста. Баум придвинул стул поближе и некоторое время изучал удостоверение личности. Потом склонился над фотоснимками. На двух из них одна и та же красивая девушка. На третьем женщина постарше, видно, мать; может, сын сам сфотографировал и носил с собой фото, снятое где-то на фоне плохо различимого дома, размытое, не позволяющее ни о чем судить.
Вавр терпеливо ждал, пока Баум все рассматривал как следует, аккуратно беря каждую бумажку за уголок, прекрасно зная при этом, что все они захватаны пальцами полицейских. «Все наши люди, абсолютно все, плохо обучены, — часто говорил Баум. — И особенно эти, из префектуры».
— Что ты об этом думаешь? — спросил Вавр.
— Любопытно, надо признать. Молодой человек с заведомо фальшивым удостоверением везет одному из лидеров компартии через весь Париж копии протоколов июньского совещания комитета национальной обороны. Секретные документы, которые вряд ли и в правительстве всем доступны. Нам, к примеру, недоступны.
Баум снова покачал головой, будто изумленный чудовищностью того, что произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Дорогой друг, простите, что разбудил. Это Руассе. Не буду терять времени. Посылаю к вам курьера с кое-какими вещицами, принадлежащими одному мотоциклисту, который сегодня вечером разбился и сейчас лежит без сознания в клинике Божон. Префекта дома не оказалось, так что я вышел прямо на вас.
— Спасибо, — проворчал Вавр. — Надеюсь, не зря разбудили. Но вам, разумеется, видней. — И повесил трубку.
У Баума пошаливала печень, и он знал причину. Обычно он ел то же, что и все, — и никаких неприятностей с этой стороны (как и все французы, он любые проблемы с несварением и прочие беспорядки такого рода приписывал печени). Вчера вечером жена подала ему на ужин всего-навсего равиоли в сухарях с салатом, сыр, немного фруктов, он запил это красным — тоже не так уж много выпил. С чего бы это печени разболеться? А вот ведь болит. Он ее чувствует. Решительно чувствует, и если вспомнить, то в боку ноет уже пару дней. Дело знакомое: он нервничает, а в такие дни печень выкидывает всякие штуки. У других людей, подумал он, все неприятности на уме, а у меня в печенках.
Он плеснул в стакан воды из стоявшего на столе графина и принял лекарство. «Бесполезно, — отметил он про себя. — Но без лекарств еще хуже». На коробочке описывались замечательные действия таблеток при несварении и изжоге. Таблетки, однако, ни разу ему не помогли, и он, глотая их, просто совершал некий ритуал. Это было маленькое суеверие, которое он себе позволял, и, может быть, единственное.
Он взглянул на часы. Десятый час, он уже полтора часа на работе. Привычка такая — приходить пораньше, когда есть проблемы. А нынешние проблемы, он чувствовал, погонят его на улицу Соссэ. Он был бы там уже спозаранку, если б поезда из Версаля приходили раньше.
Последний час он провел в архиве и притащил оттуда одну из серых папок, будто рассчитывая за своим столом отыскать в ней что-то такое, чего в архиве не заметил. Ему хотелось как следует погрузиться в нее, потрогать, пощупать, прочувствовать, прочитать между строк — короче говоря, извлечь то, что не написано открытым текстом на машинке или от руки, но скопилось за многие годы. Досье, лежавшее перед ним, раздражало: такое молчаливое, такое неподатливое. В папке было подшито листков двадцать разного цвета и формата, с разными датами, они были пронумерованы в верхнем правом углу — номер лица, на которое заведено данное досье, и номер страницы, так что исчезновение какого-нибудь листка было бы замечено.
Баум сверил страницы по списку: все на месте. Он и так это знал, потому что проделывал такое каждый день, начиная со среды, а сегодня уже суббота. Это просто был маневр, чтобы выиграть время, поиграть в прятки с папкой, заняться каким-нибудь более или менее механическим делом, пока проблема созревает. Но эта зреет очень уж долго. Он надеялся, что прочитанное вдруг повернется как-то по-другому или, если он прав, фактам найдется какое-то до смешного простое, безобидное объяснение, и то, что сейчас видится ему будто сквозь туман, примет четкие очертания. Беда только — Баум был уверен, да и подсказывал его тридцатилетний опыт, — что если только он правильно толкует известные ему сведения, то никакого простого и невинного объяснения им не будет. И хотя его уверенность подтверждалась реальностью, он хорошо знал человека, чье досье лежало перед ним, его лицо, весь облик, знал его характер. Надежда была эфемерной, просто какое-то предчувствие, ощущение, — все же, если бы его спросили, к чему он склоняется, он назвал бы надежду.
Он продолжал перелистывать страницы, и боль в боку, занимая его мысли, не позволяла ему воспарить в надеждах и возвращала к суровой действительности.
Когда зазвонил внутренний телефон, он почувствовал даже облегчение. Это звонил шеф.
— Баум слушает.
— Альфред, ты мне нужен. Зайди. Разговор будет долгий.
— Иду.
Он запер папку в серый металлический сейф, стоявший в углу комнаты, и с мрачным видом направился по коридору к лифту. Вавр говорил довольно резко — верный признак, что намечается новое дело. Надо надеяться, что с ним просто хотят проконсультироваться. Ему не до того, ему надо сосредоточиться на своей нынешней проблеме. Придется сослаться на занятость.
На пятом этаже он вышел из лифта и зашагал по точно такому же длинному, нудному коридору. Секретарша Вавра поманила его из открытой двери приемной:
— Старик что-то задумал, знаю я эти дела.
— Я и сам знаю. По голосу слышно.
Он прошел через приемную в кабинет.
— Альфред, старина, придется поработать.
— Это не новость.
— Я имею в виду нечто новое. Смотри.
Он протянул фотокопии, присланные Руассе. Просматривая их, Баум качал головой, будто сокрушаясь по поводу человеческой глупости и неистребимой злобы, о которой свидетельствует данный текст, — эту его манеру знал весь отдел.
— Как это к вам попало?
Вавр рассказал о ночном звонке и протянул еще записку сержанта:
— Посмотри и остальное.
Он выложил на стол содержимое карманов мотоциклиста. Баум придвинул стул поближе и некоторое время изучал удостоверение личности. Потом склонился над фотоснимками. На двух из них одна и та же красивая девушка. На третьем женщина постарше, видно, мать; может, сын сам сфотографировал и носил с собой фото, снятое где-то на фоне плохо различимого дома, размытое, не позволяющее ни о чем судить.
Вавр терпеливо ждал, пока Баум все рассматривал как следует, аккуратно беря каждую бумажку за уголок, прекрасно зная при этом, что все они захватаны пальцами полицейских. «Все наши люди, абсолютно все, плохо обучены, — часто говорил Баум. — И особенно эти, из префектуры».
— Что ты об этом думаешь? — спросил Вавр.
— Любопытно, надо признать. Молодой человек с заведомо фальшивым удостоверением везет одному из лидеров компартии через весь Париж копии протоколов июньского совещания комитета национальной обороны. Секретные документы, которые вряд ли и в правительстве всем доступны. Нам, к примеру, недоступны.
Баум снова покачал головой, будто изумленный чудовищностью того, что произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64